Annotation

Немецкий писатель, филолог, лирик эпохи позднего романтизма Густав Шваб полностью посвятил себя изучению античного и немецкого эпического наследия. Его «Прекраснейшие сказания классической древности» были широко известны и одинаково любимы как в Германии, так и в России.

В настоящее издание включены наиболее популярные античные мифы, изложенные поэтом-романтиком, а также ряд произведений французского и немецкого эпосов в литературной обработке писателя.

Густав Шваб
Мифы и притчи классической древности

* * *

Густав Беньямин Шваб (1792–1850) — немецкий поэт, писатель, теолог и священник, профессор классической школы. Являлся одним из главных представителей так называемой новейшей швабской школы поэтов. Шваб в своих поэтических произведениях создал удачные образы природы, дополнив их философско-дидактическими размышлениями и небольшими бытовыми картинами.

Помимо поэзии Шваб занимался также прозаической обработкой мифов, легенд и саг и посвятил этому две книги: «Die schönsten Sagen des klassischen Altertums» (1894) и «Buch der Schönsten Geschichten und Sagen» (1836–1837). Его собрания произведений древней мифологии считались лучшими произведениями ХХ столетия на немецком языке.

* * *

Античные мифы

Прометей

Было время, когда на земле не существовало человека, и только одни животные населяли ее. Море было полно рыб, радостное щебетание птиц каждый раз наполняло воздух перед появлением утренней зари, рычание и рев различных животных только по ночам переставали оглашать лесные чащи. И не доставало только одного человека.

Генрих Фюгер. Прометей несет людям огонь. 1817

И вот титан Прометей, потомок древнего рода богов, низвергнутых некогда Зевсом с Олимпа, спустился однажды на дикую, покрытую роскошной зеленью землю. Он знал, что в земной почве погребены семена неба, и захотел оживить их. Взявши кусок сырой глины, он создал из нее форму, похожую на образы вечно прекрасных богов. Чтобы оживить этот, пока еще безжизненный кусок глины, он взял у животных их злые и добрые чувства и вложил их в грудь своего творения. Афина Паллада, богиня мудрости, оказала при этом ему свою помощь, вдохнув божественную душу в эту полуживую форму.

Так произошли первые люди. Долгое время они были жалки и слабы, как маленькие дети; они не умели двигать своими членами, божественная искра, вложенная в них, тухла, не освещая ничего в темноте, окружавшей их. Они открывали свои глаза, но не могли ничего разглядеть ими, звуки достигали их уха, но ничего не говорили им, и так жили они, бесцельно бродя по земле, как погруженные в глубокий сон. Ремесла и искусства были неизвестны им: они не умели обтесать балку или камень, не умели построить хотя бы самую плохонькую хижину, не умели обжечь черепицу или слепить горшок. Для них не существовало ни весны, ни зимы, ибо они не умели отличить одну от другой, и не было никакого порядка и смысла в том, что они делали. Как муравьи, бегали они, слабые и жалкие, по земле, постоянно сталкиваясь друг с другом.

Но Прометей любил их горячей любовью творца к своему созданию и ни на минуту не оставлял их без своей помощи. Он постепенно научил их строить себе жилища, впрягать в ярмо животных, переплывать на лодках моря и реки. Он научил их также искусству считать и наблюдать за движением небесных светил. Никто из людей не знал, какая пища полезна и какая вредна; он научил их отличать полезное от вредного и вместе с тем показал им несколько целебных трав, из которых можно было делать лекарство. Он открыл им свойства золота, железа и серебра и научил выкапывать их. Словом, он ухаживал за ними, как за детьми, и постепенно учил их всему, что было полезно для них или могло доставить им приятную и удобную жизнь.

Рея дает Крону камень. Пелика мастера Навсикаи. Ок. 460 г. до н. э.

На небе царствовал в то время со своими детьми Зевс, незадолго до этого свергнувший своего отца Кроноса и старый род богов, к которому принадлежал Прометей. Молодые боги с удивлением и любопытством смотрели на вновь появившихся обитателей земли. Заинтересованные, они стали покровительствовать им, но за это потребовали, чтобы те воздавали им почести и поклонялись им. Желая точно определить права и обязанности людей, боги назначили совещание, на котором должны были присутствовать и смертные.

Туда явился также и Прометей, боявшийся, что боги возложат слишком много тяжелого труда на слабый человеческий род и слишком мало радостей дадут ему. И весь свой ум, всю свою хитрость употребил титан на то, чтобы перехитрить богов и оградить людей от чрезмерных посягательств с их стороны.

На совет был приведен бык, чтобы боги выбрали те части его, которые человек должен был приносить им в жертву. Прометей заколол быка и, разделивши его на части, сложил их в две кучи. Одна куча, меньшая, заключала в себе мясо и вкусные съедобные внутренности; сверху же она была прикрыта кожей и никуда не годными частями быка. В другую кучу, большую по размерам, Прометей сложил кости, но снаружи красиво покрыл их слоем жира. Всевидящий Зевс проник обман и со смехом сказал титану: «Однако, любезный друг, ты очень неровно разделил твои части!» «Всемогущий Зевс! — с хитрой улыбкой возразил Прометей, — выбирай ту часть, которая наиболее угодна твоему сердцу!»

Рождение Афродиты из моря. Афродита в окружении двух нимф. Мрамор, центральная панель трона Людовизи. Ок. 465 г. до н. э.

Зевс был разгневан его хитростью, но умышленно выбрал большую кучу. Сдернувши слой жира, покрывавший ее, и найдя под ним кости, он грозно взглянул на титана и с гневом произнес, обращаясь к нему: «Однако, сын Япета, теперь я хорошо вижу, что большой ты искусник обманывать и хитрить!»

И месть громовержца не замедлила обрушиться на головы людей, ради которых старался титан. Он отказал им в том даре, который теперь более всего был необходим им. Он не дал им огня. Тогда на помощь им явился вновь Прометей. Гнев Зевса не испугал его, и он, полный любви к людям, решился еще раз стать на защиту их против богов. Тайно похитил он с небес искру священного огня и в тростник принес ее людям. И вот на земле запылал первый кусок дерева, и яркое согревающее пламя взвилось к небу.

Гефест. Римская копия с греческого оригинала. 430 г. до н. э.

Яростный гнев охватил душу Зевса, когда он увидал поднимающийся с земли столб дыма, и страшную кару придумал он для людей и их защитника — титана.

Искусный Гефест, по его приказанию, приготовил для него дивно прекрасную статую девушки. Афина покрыла ее блестящим покрывалом и вдохнула в ее грудь дыхание жизни. Афродита наделила ее божественной красотой, а Гермес дал ей дар слова. Ей дали имя Пандора, что значит «всем одаренная», и Зевс послал ее на землю. При этом он вручил ей золотой ящик, в котором были заключены все несчастья и болезни, терзавшие когда-либо людей.

Пандора спустилась на землю и, бесцельно бродя по ней, скоро достигла жилища юного Эпиметея, брата Прометея. Титан, боясь мести богов, запретил ему принимать от них какие-либо дары; но когда юная, прекрасная Пандора появилась со своим золотым ящиком на пороге его хижины, он забыл все наставления брата и радостно встретил ее.

По просьбе Эпиметея Пандора раскрыла принесенный ящик, и весь сонм заключенных там несчастий мгновенно хлынул оттуда и распространился по всей земле. На самом дне сосуда была заключена надежда, согревающая в минуты скорби сердца людей, но Пандора, по знаку громовержца, захлопнула крышку, не дав ей вылететь.

И всякие бедствия быстро наполнили землю. Болезни стали и днем и ночью носиться среди людей, поражая и мучая их. И никто не слыхал их приближения, ибо Зевс не дал им голоса, и они беззвучно скользили по земле. Жестокие, изнуряющие тело лихорадки появились повсюду, и холодное дыхание смерти, медленно облетающей землю, стало уносить тысячи жертв…

С глубокой горечью и болью глядел на эти бедствия сын титана, и его гордое, непокорное сердце измышляло новые планы мести богам.

Но Зевс не забыл его, и скоро гнев громовержца обрушился и на него. Он передал упрямца богу огня Гефесту; по приказанию Зевса, Гефест крепкими цепями приковал его к кавказской скале и, кроме того, пригвоздил его к ней алмазным клином, вбив его в грудь Прометею. С неохотой и против воли выполнял Гефест поручение Зевса, но он не смел ослушаться его.

Лука Джордано. Богиня Фемида. Фрагмент фрески в палаццо Медичи-Риккарди во Флоренции. XVII в.

В гордом молчании выносил Прометей ужасную мучительную боль, и только когда удалился Гефест, громкие стоны его огласили воздух… Его мать, Фемида, приходит к страдальцу и, утешая его, советует смириться перед всемогущим Зевсом. Она предрекает новые казни, которые ему готовит громовержец, но титан с гордостью отвергает ее предложение. «Должно свершиться решение судьбы, — говорит он, — и муж, познавший силу необходимости, не будет бежать его!»

А Зевс уже насылает на него новую казнь. Могучий орел громовержца спускается к страдальцу и, разрывая когтями его тело, выклевывает печень. Громкие стоны титана проносятся над землей, заставляя содрогаться всех, кто их слышит. Сделав свое кровавое дело, птица улетает, но только для того, чтобы вернуться вновь. Растерзанная печень быстро возобновляется, и на третий день орел снова спускается с небес и снова растерзывает зажившее тело.

Каждый третий день над мрачной скалой Кавказа появляется гигантская тень хищной птицы. Как камень, бросается она вниз на свою жертву, и громкие стоны возвещают миру о страшных мучениях борца за человеческое счастье. К вечеру птица улетает прочь, и ее окровавленный клюв показывает, что только что в ее когтях была добыча.

Бури и грозы проносятся над скалой, и мощные удары грома, отражаясь в горных ущельях, поют гимн в честь гордой, несокрушимой силы великого страдальца и в честь великой любви его к человечеству…

Но вот поток идущих времен приносит с собой и освобождение.

К скале титана приходит величайший герой древности, Геракл. Своей, не знающей промаха стрелой он убивает ужасную птицу в ту минуту, когда она спустилась к скале; ударами палицы он разбивает оковы, и они со звоном падают к ногам страдальца. Одно звено цепи с куском скалы остается, однако, на руке Прометея, и он никогда не сможет освободиться от него. Ибо должна сбыться непреклонная воля Зевса, решившего, что Прометей будет вечно связан неразрывной цепью со скалой Кавказа.

И люди в память этого до наших дней носят на руках кольца с камнями.

Девкалион и Пирра

Когда до отца всего мира, Зевса, дошли дурные вести о преступлениях людей, он решил сам убедиться во всем и обойти для этого всю землю, приняв человеческий образ.

И повсюду слухи оказывались все же лучше правды.

Однажды вечером явился он к ужасному Аркадскому королю, Ликаону. По дороге он творил чудеса, и сопровождавшая его толпа, пораженная, падала перед ним на колени. Увидя это, Ликаон решил погубить чудотворца и гневно вскричал: «Ну, мы еще посмотрим, бог ты или человек!»

Он убил одного бедного человека и, сварив его мясо, подал его чужестранцу на ужин. Сам же сделал в это время все приготовления для того, чтобы убить его потом во время сна.

Но всеведущий Зевс догадался обо всем и, выйдя из-за стола, ниспослал мстительную молнию на дом богохульца.

Испуганный король выскочил на улицу, но первый крик ужаса, который он испустил, было рычание, так как бог превратил его в дикого волка.

Мрачный вернулся Зевс на Олимп и стал держать совет с богами о том, как наказать преступный человеческий род. Сначала он хотел опустошить вселенную молнией, но потом решил свергнуть с небес ужаснейший ливень и затопить людей в волнах потопа.

Девкалион и Пирра. Барельеф из парка «Лабиринт Орта». Барселона

И это случилось. Восточные и южные ветры дружно устремились с неба, гоня перед собой тяжело нависшие громады туч. Разрушительные потоки дождя стремительно полились вниз. И лес, и нивы заколебались под напором свистящего вихря и пригнулись к земле. Бог моря, Посейдон, брат Зевса, также помогал разрушению; он созывал реки, говоря им: «Покиньте свои русла и обрушьтесь на мосты и жилища!» Тотчас перекинулись реки через поля и быстро снесли с лица земли стены, дома и храмы. Если и оставалась нетронутой какая-нибудь крепкая башня, то вода мигом налетала на нее, взбегая на ее вершину, и она исчезала в бушующем потоке. Скоро нельзя было отличить воду от земли, и все превратилось в сплошное, безбрежное море.

Всеми силами старались спастись люди. Одни из них карабкались на высокие горы, другие садились на корабли и лодки и плавали в них над потонувшими деревнями и городами, в напрасной надежде спастись. Скоро и до них добиралась вода, и они гибли, обессиленные тяжелой борьбой.

Так целый народ был погребен в волнах потока; то же, что пощадила вода, умерло от голода на бесплодных вершинах гор.

В стране Фокиде, над бушующим морем, возвышалась еще одна высокая гора. Это был Парнас. К нему-то и приплыл со своей женой Пиррой Девкалион, сын Прометея, которого отец предупредил о грозящем бедствии и которому он подарил крепкий корабль.

Эта была редкая супружеская пара, которую никто не мог бы превзойти в благочестии и в повиновении божеским законам.

Как только они достигли твердой земли, они преклонили колена и благодарили богов за свое спасение.

Когда Зевс увидел, что из всего бесчисленного количества людей осталась в живых только эта благочестивая пара, он послал северный ветер разогнать туманы и дождевые тучи.

И снова над опустошенной землей засияло голубое небо. Реки возвратились в свои русла, деревья выпрямили свои согнутые вершины, обнажились холмы, и скоро вся ровная гладь земли снова показалась из-под затоплявшей ее воды.

Повсюду пустынна и необитаема была земля. Слезы показались у него на глазах и, повернувшись к своей жене, он сказал: «Дорогая, куда я ни кину взор, я нигде не вижу ни одного живого существа. Только мы с тобой одни уцелели, все же другие — погибли. Что-то будем мы с тобой делать одни? Ах, если бы я был моим отцом Прометеем и мог создавать людей, вдувая жизнь в глиняные изображения!» Так восклицал он и бросился вместе с женой на колени перед разрушенным алтарем Фемиды, умоляя ее: «О, помоги нам, богиня, снова оживить потонувший мир!»

«Оставьте мой алтарь, — послышался голос богини, — покройте ваши головы и перебросьте через себя кости вашей матери».

Долго думали они над этими загадочными словами, но вдруг точно молния озарила Девкалиона, и он радостно вскричал: «Наша всеобщая мать есть земля, ее кости — камни, и их, Пирра, должны мы перебросить через себя!»

Они сделали так, и совершилось чудо! Каждый брошенный камень постепенно становился мягким и приобретал формы и образ человека. Та земля, которая была на камне, делалась мясом, твердая его часть превращалась в кости, а жилки на камне оставались жилками на теле человека.

Так превращались, с помощью бога, те камни, что бросал мужчина, в мужские образы, те же, что бросала женщина, — в женские.

Такое происхождение не должно оскорблять человеческий род; он зато остается самым крепким родом вплоть до наших дней.

Фаэтон

Ярко сиял дворец бога солнца, Гелиоса, возвышаясь на своих роскошных колоннах, весь украшенный золотом и карбункулами; высокий свод его был из слоновой кости, а широкие створчатые двери, блестевшие серебром, вели в высокую солнечную залу. В эту залу вошел молодой Фаэтон, сын Гелиоса, и пожелал видеть отца. Он не мог вынести ослепительного света и потому остался стоять вдали, не подходя к нему.

Бог Гелиос, одетый в пурпур, сидел на своем смарагдовом троне.

День, Месяц, Год, Столетие и веселые Часы окружали его; за ними стояла Весна с цветами, Лето, увенчанное колосьями, Осень с корзиной винограда и Зима в снежном плаще и с инеем в волосах.

Все с интересом смотрели на юношу… «Что привело тебя сюда в мой дворец?» — спросил Гелиос.

«О, светлый отец мой! — ответил ему Фаэтон. — Меня и мою мать Климену оскорбляют на земле и сомневаются в моем небесном происхождении. Поэтому я пришел молить тебя, чтобы ты дал мне какое-нибудь знамение, которое убедило бы весь мир в том, что я действительно твой сын».

Выслушав юношу, Гелиос обнял его и сказал: «Я никогда не отрекусь ни от тебя, ни от твоей матери, сын мой! Для того же, чтобы ты не сомневался во мне, ты можешь потребовать от меня чего хочешь — и, клянусь Стиксом, твое желание будет исполнено».

Радостно выслушал эти слова Фаэтон и вскричал: «Позволь же мне только один день поправить твоей солнечной колесницей, — вот мое самое большое желание!»

«Горе, мой сын! — сказал он. — Ты хочешь невозможного, я никак не могу доверить тебе этого. Ты берешься нести такую службу, на которую у тебя не хватит сил, и стремишься иметь даже больше того, что разрешено самим богам. Никто, кроме меня, не может стоять у пылающей оси! Даже у меня самого кружится голова и захватывает дыхание, когда я, поднявшись выше самого неба, смотрю оттуда вниз, в глубину. Не требуй же такого опасного подарка, мой сын, перемени свое желание и потребуй чего-нибудь другого, и все, чего бы ни захотел ты от всех богов Неба и Земли, — ты получишь!»

Но юноша не хотел менять своего желания, и Гелиос, поклявшийся Стиксом, должен был исполнить клятву.

Вздохнув, взял он сына за руку и подвел к солнечной колеснице, этому мастерскому произведению Гефеста.

Гелиос — бог Солнца — на колеснице, запряженной крылатыми конями, взлетает на небо. Рисунок Хисуи Сугиура. 1918

Колесница была вся из литого золота с серебряными спицами, под ярмом же блестели хризолиты и рубины.

Пока Фаэтон рассматривал эту божественную работу, на востоке проснулась Утренняя Заря и распахнула свои пурпуровые ворота в усыпанную розами залу… Потухли звезды, и последняя из них утренняя звезда, вместе с нарождающимся серпом луны, исчезла за краем горизонта.

С тяжелым вздохом Гелиос отдал приказ Часам, чтобы они запрягли коней. Тотчас были выведены из стойл и взнузданы горячие, вспоенные амброзией кони.

Тем временем Гелиос намазал лицо своего сына душистой мазью, которая сделала его кожу способной выносить жгучее пламя солнца. С болью в сердце надел он затем на его голову лучистую корону и сказал: «Не употребляй бича, мое дитя, управляй только уздечкой, так как кони бегут сами, и стоит большого труда остановить их во время бега. Ты ясно видишь колеи от колес? Оставайся в них и не спускайся ниже, иначе ты можешь зажечь землю, но не подымайся и слишком высоко, так как небо также может воспламениться.

Но время еще есть! Пока не прошла ночь — одумайся, мой сын, и предоставь ехать мне. Прошу тебя, дай мне поводья и оставь меня самого разносить людям свет!»

Так просил Гелиос, но юноша, казалось, не слышал его; он радостно тряхнул поводьями и с улыбкой кивнул головой встревоженному отцу.

С громким фырканьем и ржанием взвились легкокрылые кони и сквозь открытые перед ними ворота понеслись в брезжущую рассветом даль. На бесконечное пространство протянулся перед взорами мальчика мир… Скакуны быстро пролетали свой кремнистый путь, легко рассекая расстилавшийся перед ними туман.

Но вскоре они почувствовали, что колесница на этот раз легче, чем всегда, и что она прыгает и качается, как челнок, не имеющий равновесия. Как только животные почувствовали, что над ними нет больше прежнего опытного и строгого возницы, — они перестали бежать обычным путем и свернули на новую дорогу.

Фаэтон начал дрожать: он совсем не знал дороги и не умел ни править, ни укрощать коней.

Он обернулся назад: часть неба уже оставалась позади, но впереди предстояло еще громадное пространство… Когда же он взглянул вниз, на виднеющуюся в страшной глубине землю, у него закружилась голова, он побледнел и колени его задрожали. В ужасе устремившись вперед и схватив поводья, он хотел окликнуть коней, но забыл их имена…

Вдруг он, вздрогнув, выронил уздечку. Как только она, соскользнув, коснулась спин лошадей, они испугались и метнулись в сторону, в неизведанное еще воздушное пространство.

Они кидались теперь то вверх, то вниз, то достигали неподвижных светил, то срывались на отрывистую тропу вблизи земли.

Как только колесница касалась облаков, они, быстро вспыхнув, исчезали, превратившись в пар.

Все ниже и ниже спускалась колесница и, вдруг, неожиданно наткнулась на вершину горы.

В один миг земля раскалилась от жара и растрескалась, так как все сразу высохло. Степная трава пожелтела и начала дымиться, листва деревьев вспыхнула, разбрасывая вокруг себя искры. Нивы были уничтожены огнем, реки высохли, и целые города пылали… С ужасом глядел Фаэтон на пылающую землю. Пламя и летящая из него зола жгли его, и его мучения становились невыносимыми.

Бесчувственного несли его крылатые кони вперед, и ночь была перед его глазами… Но вот огонь охватил его волосы, и он, покачнувшись, упал из колесницы. Подобно падающей звезде, кружился горящий Фаэтон в воздухе, пока не упал в поток Ариадны, где сострадательные наяды погребли его.

В глубокой печали поник головою отец его, Гелиос, а мать его, Климена, вместе со своими дочерьми, плакала о нем до тех пор, пока слезы ее не превратились в янтарь, а дочери — в ольховые деревья.

Кадм и основание Фив

Кадм, сын финикийского царя Агенора, был брат молодой девушки Европы, прославившейся своей красотой. Когда хитрый Зевс, превратившись в быка, похитил молодую царевну, Агенор послал Кадма и его братьев отыскивать ее и приказал им не возвращаться домой без сестры.

Напрасно исходил Кадм все земли, отыскивая Европу; поиски его повсюду оказывались безуспешными. Наконец, боясь гнева отца, он явился к оракулу Аполлона, чтобы получить у него совет, что предпринять ему дальше.

«Ты встретишь на лугу быка, — послышался божественный голос оракула, — который еще ни разу не был под ярмом; подойди к нему, и на том месте, где он ляжет, построй город и назови его Фивы».

Выйдя из пещеры, где находился оракул, Кадм действительно увидел на зеленом лугу быка, на котором не было видно следов ярма.

Он тотчас тихо пошел за ним через брод Кефиса, и какова же была его радость, когда бык скоро улегся на сочную траву!

В глубокой благодарности богам, покровительствующим ему, поцеловал он незнакомую землю и послал своих слуг к близлежащему источнику, чтобы они принесли воды для жертвенного возлияния Зевсу.

Х. Голциус. Кадм убивает дракона у фонтана. 1615

В ущелье же, по которому протекал ручей, скрывался ужасный дракон. Он лежал там, вытянув свое змеиное, все пропитанное ядом, тело, с кроваво-красным гребнем на голове, разинув свою страшную пасть, усеянную тремя рядами зубов. Когда финикийцы начали черпать воду, дракон высунул свою голову из пещеры и начал ужасно шипеть. Потом он кинулся на несчастных, совсем онемевших от ужаса, и с быстротой молнии умертвил их всех: одних он убил ядовитым дыханием своей пасти, других задушил, обвив своим змеиным телом.

Тем временем Кадм, не понимавший, почему так долго не возвращаются его слуги, вооружился мечом и копьем и пошел их отыскивать. Подойдя к источнику, он с ужасом увидел их трупы, разбросанные перед пещерой отвратительного чудовища. Пылая мщением, схватил он осколок скалы и бросил его в дракона, но тот остался невредим, так как чешуйчатая кожа защищала его, как железный панцирь. С копьем дело вышло удачнее: острый конец его глубоко вонзился в тело чудовища и остался торчать в нем, причиняя нестерпимую боль дракону. Извиваясь от боли, он начал грызть своей пастью древко копья, стараясь вытащить его из раны, но в это время Кадм, воспользовавшись удобной минутой, нанес ему тяжелый удар мечом прямо в глотку. Выпрямившись, как древесный ствол, разъяренное чудовище грянуло на врага, но Кадм успел ускользнуть от него и, спрятавшись за густыми деревьями, смотрел, как животное корчилось от боли. Выбрав минуту, когда оно зализывало свои раны, он воткнул ему в шею свое второе копье с такой силой, что оно, пройдя насквозь, вонзилось в стоящее около молодое деревцо, пригвоздив таким образом дракона к нему. От отчаянных извиваний громадного змеиного тела дерево вырвалось из земли и упало на издыхающее чудовище, которое с диким ревом испустило дух.

В то время как Кадм разглядывал убитого дракона, спустилась с Олимпа Афина Паллада и приказала герою взять зубы дракона и посеять их на разрыхленную землю.

Лишь только он исполнил ее приказание, как засеянное им поле внезапно зашевелилось, и из земли начали показываться сначала верхушки копий, затем шлемы, плечи, закованные в броню руки, и, наконец, отовсюду появились живые, вооруженные люди. Из каждого места, где был посеян зуб, выходил такой человек, и скоро целая толпа воинственных, угрожающе потрясавших копьями мужей предстала перед глазами изумленного героя.

Готовый на новую битву, Кадм вынул свой меч, чтобы броситься на врагов, но в эту минуту один из них крикнул ему: «Не тронь своего меча! Не вмешивайся в наши дела!» — и с этим криком он кинулся на одного из своих товарищей, но в ту же секунду сам был сражен ударом копья своего соседа.

Мраморная скульптура богини Афины из коллекции Фарнезе. Римская копия классического греческого оригинала работы Пироса (школа Фидия). Ок. V в. до н. э.

Так избивали друг друга в этой ужасной схватке странные земляные воины. Скоро почти все они лежали на земле с оторванными членами и пронзенными телами, и только пять из всех остались в живых.

Один из этих пяти, называвшийся Эхионом, по приказанию Афины Паллады сложил оружие и просил мира. Четверо других последовали за ним.

С этими пятью рыцарями Кадм, согласно предсказанию оракула, построил город, который и теперь еще носит название Фив.

Пенфей и Вакх

Дионис (Вакх), сын Зевса и Семелы и внук Кадма, родился в Фивах, но был воспитан в Индии у нимф. Он первый открыл свойства виноградного сока и обошел с ним все земли, обучая людей возделыванию винограда и повсюду устанавливая религиозный культ Вакху. Милостивый к своим последователям, он неумолимо карал всех, осмеливавшихся хулить его и оспаривать его божественное происхождение. Слава о нем быстро распространилась по всей Греции и достигла также и Фив, где в то время царствовал Пенфей, сын Эхиона и Агавы, приходившийся по матери родственником Вакху.

Статуя Диониса. Римская копия с греческого оригинала. II в. н. э.

Это был гордый и высокомерный человек, с насмешкой относившийся ко всяким богослужениям и в особенности презиравший служение Вакху. Узнавши, что бог с толпой своих последователей приближается к Фивам и что толпы мужчин и женщин устремляются навстречу ему, он разразился яростно бранью. «Что за безумие овладело вами, фиванцы? — воскликнул он. — Что за охота вам глазеть на эту толпу обезумевших женщин и глупцов? Неужели потерпите вы, чтобы мальчишка, неженка, разодетый в пурпур и не умеющий править конем, вскружил головы всем в Фивах и, чего доброго, овладел ими? Нет, я сумею обойтись с этим наглецом, я заставлю его сознаться, что он вовсе не бог, а самый простой смертный!»

И он отдал приказ своим слугам во что бы то ни стало схватить Дионисия и скованным доставить его в город.

Но посланные через некоторое время возвратились и заявили, что они нигде не могли найти Дионисия и что им удалось только поймать какого-то человека из его свиты. И действительно, они привели высокого роста чужеземца, который без всякого страха смотрел прямо в глаза царю.

«Прежде чем ты отправишься в преисподнюю, любезный, — сказал Пенфей, — сообщи нам свое имя, откуда ты и что побудило тебя пристать к этой безумной толпе?»

«Мое имя Акет, а родом я из Меонии! — ответил, нимало не испугавшись, чужеземец. — Мой отец не оставил мне ни полей, ни стад, а только научил меня искусству управлять кораблем и ловить рыбу. И вот однажды буря прибила наш корабль к какому-то неизвестному берегу. Мы высадились на землю, и я, оставив своих спутников около корабля, отправился осматривать местность. Но пока я отсутствовал, мои товарищи нашли на берегу какого-то мальчика и, связавши его, перенесли на корабль. Мальчик был охвачен сонливостью и продолжал спать и на корабельной палубе. Но через несколько времени, когда мы уже успели отъехать от берега и были в открытом море, он пробудился и, глядя на нас, сказал: „Не можете ли вы отвести меня на остров Наксос? Там моя родина“.

Н. Шаперон. Вакх и Ариадна на острове Наксос. XVII в.

Я обещал ему это и сейчас же повернул свой корабль направо, так как Наксос лежал в этом направлении от нас. Но мои спутники накинулись на меня: „Что за глупости делаешь ты еще тут? Поворачивай налево! Мы продадим этого красивого мальчишку в рабство и получим за него хорошие деньги“. И, несмотря на мое сопротивление, они настояли на своем, отняли у меня руль и стали править в противоположном направлении.

Но мальчик скоро заметил это. Со слезами на глазах он стал просить нас не обманывать его и сдержать обещание, которое я дал ему. Слезы его, разумеется, нимало не действовали на злодеев, и они продолжали плыть совсем в другую сторону. Тогда мальчик перестал просить и плакать, и вдруг корабль неподвижно остановился на одном месте. Напрасно гребцы напрягали все свои силы — корабль не двигался ни на пядь. Затем откуда-то появился плющ и с быстротой молнии начал обвивать весла, мачту и паруса.

Тем временем юноша совершенно преобразился: отблеск божественной красоты и достоинства сиял на его челе, в руке он держал жезл, вокруг которого вилась зеленеющая виноградная лоза. Тигр и пантера лежали у его ног, и внезапно благоухающий поток вина залил весь наш корабль.

Я уже давно смекнул, что среди нас находится божество, и теперь смиренно преклонил свои колени; спутники же мои совершенно обезумели от страха и, не зная что делать, без толку метались по палубе. И вдруг что-то диковинное стало происходить с ними: рты и носы их начали срастаться вместе, образуя пасть рыбы, руки превратились в плавники, а туловище и ноги соединились вместе и сделались похожими на туловище и хвост большой рыбы. Чешуя повсюду заменила их кожу, и в таком преображенном виде они все попрыгали в море. Остался нетронутым только я один; с ужасом глядя на все происходящее, я ждал и для себя такой же печальной участи, но юноша успокоил меня и ласково сказал мне: „Я — Вакх! Не бойся меня и направь корабль прямо на Наксос. Там ты получишь от меня заслуженную тобой награду!“

Сейчас же повернул я, куда нужно, барку, и скоро мы благополучно прибыли в Наксос. Там Вакх посвятил меня в жрецы, и с тех пор я несу…»

«Довольно с нас этой нелепой болтовни! — с гневом прервал рассказчика царь. — Эй, рабы! Заприте-ка пока его!» Приказание его было сейчас же исполнено, а он, еще более раздраженный, чем прежде, снова отдал приказ во что бы то ни стало изловить самого Вакха и вместе со всей его свитой привести к нему. Целое большое войско снарядил он для этой цели, но в нем не встретилось никакой надобности, ибо Вакх сам, без всякого сопротивления, позволил посланным связать себя и отвести к королю.

Тот, увидав его, был невольно поражен его красотой и величием, но гордость и упрямство пересилили это чувство невольного удивления, и он дал приказ запереть бога и его последователей в тюрьму.

Улыбаясь, вступил Вакх в место своего заточения и позволил запереть себя. Но в следующую же минуту раздался глухой подземный удар. Стены темницы распались, оковы спали с рук заключенных, и Вакх, свободный и торжествующий, уже шествовал по улицам города в сопровождении своей ликующей свиты.

А впереди его, в зеленеющем поле, уже собирались целые толпы женщин, объятых каким-то непонятным воодушевлением. Собственная мать и сестры короля предводительствовали этими толпами, и целый ряд чудес сопровождал их ликующее безумное шествие. Скалы изливали поток огненного вина, как только кто-нибудь прикасался к ним своей палочкой, древесные стволы начинали источать мед, и прохладные воды ручья по одному мановению превращались в молоко.

Дионис в шкуре пантеры, увенчанный плющом. Аттическая краснофигурная амфора работы Клеофрада из Вульчи. Ок. 500–490 гг. до н. э.

С неописуемым изумлением рассказывали об этом царю его посланные. Но тот, ослепленный своим упрямством, приходил все в большее и большее раздражение. Собравши всех своих воинов и всадников, он еще раз приказал им схватить Вакха. Но благодушный бог, желая отвратить гибель от упрямца, сам явился к нему, чтобы последний раз попытаться образумить его. Он обещал ему утихомирить всех своих приверженцев, если только Пенфей сам явится поглядеть на шествие; при этом бог предупреждал его, чтобы он надел женское платье, ибо в противном случае обезумевшие женщины разорвут его, увидав в нем мужчину и непосвященного.

Побежденный красноречием бога, Пенфей принял его условие и тотчас же последовал за ним. Но гордость помешала ему исполнить дружественный совет Вакха, и он отправился на праздник в своем мужском костюме. Лишь только он вышел за городские ворота, вакхическое безумие овладело и им. Все вещи стали двоиться и меняться в его глазах, Вакх превратился вдруг в громадного быка, и вот он, схватив тирсовую ветвь, устремился в ряды беснующихся женщин.

Так пришел он вместе с ними в глубокую долину, скрывавшуюся в тени высоких, обвитых плющом сосен. Вакханки с громкими криками рассеялись по зеленеющей долине и, обвив свежими листьями плюща свои тирсовые жезлы, стали петь торжественные гимны в честь Вакха.

Пенфей, разрываемый Агавой и Ино. Краснофигурная вазопись. Ок. 450–425 гг. до н. э.

Глаза Пенфея все время были поражены какой-то слепотой, и, увлекаемый толпой вакханок, он совершенно не замечал их. Придя в долину, он также стал срывать листья плюща, обвившегося вокруг громадной сосны. Вдруг Вакх подошел к нему и мановением своего жезла пригнул к земле вершину сосны, около которой стоял Пенфей. Тот, не сознавая, что он делает, влез на нее; бог снова взмахнул своим жезлом, и сосна выпрямилась, унося в вышину несчастного царя.

Как привязанный, сидел он там у всех на виду, не слыша и не видя, что делается вокруг него. Вдруг громкий крик раздался внизу: «Смотрите, женщины, вон хулитель, оскорбляющий и насмехающийся над нашим священным праздником!» На минуту все стихло, взоры всех устремились на вершину сосны, но уже в следующую минуту поднялся невообразимый шум и крик. Все вакханки бурно устремились к дереву, стараясь сбить Пенфея камнями и сучьями.

Видя, что старания их попасть в несчастного не удаются им, они придумали новое средство. Вооружившись еловыми сучьями, они бросились к корням дерева и стали со всех сторон обкапывать их. Работа быстро подвигалась вперед, и, наконец, сосна, покачнувшись набок, с треском упала на землю. Сучья предохранили Пенфея от ушибов, но падение вернуло ему сознание. С ужасом оглянулся он кругом, горько раскаиваясь, что не последовал совету бога и не надел женского платья. Толпа неистовых женщин моментально окружила его, и его мать, Агава, первая набросилась на него; напрасно молил он ее о пощаде, напрасно называл матерью и просил ее узнать его, — Агава ничего не слыхала. Ей казалось, что перед ней находится горный лев, и она, с яростью схватив его правую руку, оторвала ее от тела. В ту же самую минуту с другой стороны к нему подскочила его сестра и вырвала ему левую.

Обессилев от боли и ужаса, Пенфей повалился на землю, и вся безумствующая толпа накинулась на него и по кускам растерзала его тело.

Так погиб хулитель Вакха, растерзанный своими собственными близкими.

Персей

Оракул предсказал царю Аргоса, Акрисию, что он погибнет от руки своего внука. Чтобы избавиться от этого, король заколотил своего маленького внука, Персея, вместе с его матерью в бочку и бросил их в море. Но Зевс оберегал их, и они были выброшены волной на берег острова Серифа, где в это время один из царей страны, Диктис, ловил рыбу вместе со своим братом Полидектом. Оба они дружелюбно встретили бедную отвергнутую царицу и ввели в свой дом. Скоро она сделалась женой Полидекта, и Персей был заботливо воспитан во дворце.

Данаю и ее сына Персея заточают в сундук. Краснофигурная вазопись. Ок. 450–440 гг. до н. э.

Когда он вырос и из ребенка превратился в жаждущего подвигов юношу, отчим предложил ему отправиться в путешествие, чтобы срубить голову ужасной Медузе, доставляющей много зла стране.

Персей с головой Медузы. Скульптура Большого каскада в Петергофе

Юный герой тотчас собрался в путь и скоро прибыл в проклятую страну, где владычествовал отец чудовища, Форкис. Здесь встретил он трех его дочерей, называвшихся Граями, и отнял у них их единственный глаз, которым эти отвратительные создания поочередно делились друг с другом. Он не отдавал его им до тех пор, пока они не указали ему дорогу к нимфам, у которых он мог достать крылатые сандалии. Явившись к нимфам, он получил от них все, что ему было нужно: сандалии, мешок для головы Медузы и шлем из собачьей шкуры, делающий человека невидимым. Присоединив ко всему этому еще острый серп, подаренный ему Гермесом, Персей взлетел на своих воздушных сандалиях ввысь и полетел через океан в ту страну, где жили остальные дочери Форкиса, Горгоны. Одна из этих Горгон и была Медуза, голову которой должен был срубить Персей. В противоположность своим сестрам, она была смертна, но ни один человек не мог приблизиться к ней, так как всякий, кто смотрел на нее, превращался в камень. Персей знал это и потому, не глядя на нее, он подошел к ней в ту минуту, когда она спала, и отразил ее изображение на своем блестящем щите так, что мог безбоязненно смотреть на нее, не рискуя превратиться в камень. Затем, схватив свой серп, он с помощью Афины отрубил голову спящему чудовищу.

В ту же минуту из тела Медузы вырос гигант Хрисаор и, столь прославившийся впоследствии, крылатый конь Пегас.

Схватив голову ужасного чудовища и сунув ее в свой мешок, Персей бежал, преследуемый Горгонами. Но они не могли догнать его, так как чудесный шлем делал его невидимым.

Ветры пронесли высоко взлетевшего юношу через песчаные пустыни Ливии, в царство царя-великана Атласа, где он опустился на землю, чтобы отдохнуть. Но напрасно просил он о пристанище. Царь, боявшийся за золотые плоды в своей роще, неумолимо отказал ему в каком бы то ни было приюте. Тогда гнев овладел Персеем. «А, ты не хочешь ничего дать мне, так вот же тогда мой подарок тебе!» И с этими словами он поднял голову Горгоны и протянул ее к упрямому царю. В ту же секунду великан превратился в скалу. Безжизненный и холодный стоит он теперь там, высоко к облакам подымая свою гордую голову, превратившуюся в остроконечную вершину горы.

Отомстив великану, Персей снова расправил свои крылышки и взлетел в воздух. Скоро прилетел он к берегам Эфиопии, где царствовал король Кефей. И вдруг, на одной высокой, повисшей над морем скале увидел он молодую девушку чудной красоты, крепко прикованную к ней. Если бы ветер не шевелил ее локоны, а на глазах ее не блестели слезы, он принял бы ее за мраморное изваяние. «О ты, прекрасная девушка, — обратился он к ней, — почему ты прикована здесь? Как зовут тебя и как называется эта страна?»

Смущенная девушка сквозь слезы ответила ему: «Я — Андромеда, дочь Эфиопского царя. Моя мать похвасталась однажды перед морскими нимфами, что я красивее всех их. Нереиды разгневались на это, и отец их, Нерей, по их просьбе послал на страну наводнение и чудовищную акулу. Тогда народ принудил моего отца обратиться к оракулу Аполлона, и тот предсказал ему, что только тогда страна освободится от ниспосланного бедствия, когда царская дочь будет отдана на съедение хищной рыбы. И после этого отца заставили приковать меня на этой скале…»

Не успела она кончить свою речь, как из морской глубины вынырнуло чудовище и, разинув свою страшную пасть, бросилось к ней. Девушка громко вскрикнула, и Персей увидел, как прибежали к ней ее родители, как горько оплакивали они свою дочь, не будучи в силах спасти ее. Тогда он громко крикнул им с высоты: «Перестаньте горевать! Спасение близко! Я — Персей, сын Зевса, я отрубил голову Горгоны и теперь спасу вашу дочь, если вы обещаете за это дать мне освобожденную в жены».

Обрадованные родители тотчас обещали ему не только дочь, но и все королевство вместе с ней.

Между тем чудовище подплывало все ближе и было уже почти у самой скалы. Заметив это, Персей взлетел высоко в воздух, чтобы броситься оттуда на животное. Но оно увидело в воде тень героя и яростно кинулось на него. Тогда бесстрашный юноша, точно дикий орел, бросился на спину чудовища и по самую рукоятку вонзил в него свой острый меч. Раненое животное сначала высоко прыгнуло в воздух, потом грузно нырнуло в глубину, зашумев там, точно раненый кабан. Когда же оно снова появилось на поверхности, Персей продолжал наносить ему рану за раной, пока темная волна крови не хлынула из его пасти, и оно, перевернувшись на бок, не издохло.

С. Риччи. Персей с головой Медузы, противостоящий Финею. 1705–1710

Вовремя кончилась эта битва, так как сандалии юноши пропитались водой и кровью, и он уже с трудом держался в воздухе, рискуя погибнуть каждую минуту. Теперь, одержав победу, он радостно вспрыгнул на скалу и освободил девушку от ее цепей. Затем он передал ее обрадованным родителям, и царский дворец радостно принял молодую обрученную пару.

Уже начался свадебный пир, и гости собирались сесть за столы, как вдруг двор царского замка наполнился вооруженными людьми. Это явился Финей, приемный брат царя, который был раньше обручен с племянницей, но изменнически покинул ее в ее несчастье.

С поднятым копьем вошел он в залу и с угрожающим видом воскликнул, обращаясь к изумленному Персею: «Смотри, вот настоящий жених Андромеды! Ни твои крылья, ни твой отец Зевс не помогут тебе, презренному искателю приключений, отнять у меня невесту!» И с этими словами он схватил копье и со всей силой бросил его в Персея, но удар был неверен, и копье вонзилось в сиденье стула. Персей, в свою очередь, метнул свое копье и насквозь проткнул бы Финея, если бы тот быстрым скачком не спрятался за высокий алтарь. Оно попало в одного из его спутников, который стоял сзади, и он упал мертвым. С этой минуты завязалась общая битва. Победа долго колебалась между гостями и ворвавшимися врагами, но Финей и его товарищи были в большинстве, и Персей скоро увидел себя окруженным со всех сторон. Прислонившись плечом к колонне и прикрыв спину, он защищался с невероятным мужеством, повергая на землю всех нападавших. Но когда он увидел, что ему все же еще остается победить несметное количество, он решил прибегнуть к последнему спасительному средству.

«Вы принуждаете меня обратиться к помощи моего старинного друга!» — крикнул он и с этими словами вытащил из мешка голову Горгоны и протянул ее к теснившимся вокруг рыцарям.

С быстротой молнии все они окаменели. Руки, мечи, копья, собиравшиеся подняться, застыли в этом зарождавшемся движении и превратились в мрамор.

Смерть горгоны Медузы. Слева от Медузы Персей и Афина. Роспись пелики мастера Полигнота. Ок. 450–440 гг. до н. э.

Когда Финей увидел превращение своих храбрых рыцарей, ужас охватил его и гордое упрямство его сменилось трусливыми мольбами. «О, оставь мне только жизнь, — молил он, стоя на коленях, — и пусть достанутся тебе и невеста и все царство!» Но Персей не знал жалости. Откинув его голову, так что тот не мог не взглянуть на него, он показал ему ужасную голову Горгоны. Шея и тело Финея вытянулись, умоляющий взгляд окаменел… Так остался он навеки в этой приниженной, рабской позе.

Персей же женился на Андромеде и прожил с ней многие годы в счастье и радости.

Теперь должно было исполниться предсказание оракула на его деде Акрисии.

Старый царь, из боязни этого предсказания, переселился в страну Пеласгов, во владения чужого царя. Там он постоянно участвовал в праздничных играх и состязаниях.

Однажды Персей предпринял поездку в Аргос и, тоже явившись на эти игры, принял в них участие. И вот случилось так, что внук, бросая диск, случайно попал в деда, которого он однако не узнал, и убил его. С глубокой печалью узнал он потом, кто был старик, и, похоронив его со всеми почестями, переселился в его царство, которое досталось ему по наследству.

С этих пор судьба больше не преследовала его. Много славных сыновей подарила ему Андромеда, и слава отца снова ожила в них.

Дедал и Икар

А финянин Дедал, сын Меция, был самый искусный человек своего времени; он был в одно и то же время и строитель, и скульптор, и резчик по камню и руде. В каждом городе были произведения, сделанные его рукой; про его статуи говорили, что они живут.

У него был племянник, по имени Тал, которого он посвятил в свои искусства и который проявил еще большие способности, чем его учитель. Почти еще ребенком он изобрел гончарный станок, сделал первую пилу из змеиных зубов и еще многие инструменты, и все это вполне самостоятельно, без малейшей помощи учителей. Таким образом, еще в юности он приобрел большую славу, что сделало его гордым и самонадеянным.

Дедал все более и более завидовал своему воспитаннику; он боялся быть превзойденным. Зависть так овладела им, что однажды вечером, когда никого не было, он столкнул мальчика с городской стены.

Пасифая и Минотавр. Краснофигурная вазопись на килике. 340–320 гг. до н. э.

Но когда он хотел зарыть труп, то вдруг почувствовал смущение и страх, что его могут заподозрить в убийстве.

Он тотчас скрылся на остров Крит, где получил выгодное место художника у царя Миноса.

Царь предложил ему построить для Минотавра, этого существа, которое имело туловище быка и в то же время походило на человека, жилище, в котором оно было бы скрыто от глаз людей.

Находчивый Дедал построил лабиринт, состоящий из целой сети запутанных, извилистых коридоров, в которых терялся глаз, и путник, попадая в них, сбивался с пути. Все эти коридоры вели то вперед, то назад, так что выбраться не было почти никакой возможности. Внутри этого строения и должен был поселиться Минотавр.

Пищей для чудовища служили семь избранных юношей и семь красивых девушек, которых афиняне должны были через каждые девять лет отдавать королю Крита для жертвы. Но Дедала пугали эти жертвы.

Жизнерадостному художнику было тяжело пребывание на этом одиноком острове, среди моря, со строгим своенравным царем, и он стремился снова на свою родину. Его изобретательный ум скоро отыскал возможность бежать.

«Правда, Минос окружил меня целым морем, — воскликнул он, — но воздух все же ему неподвластен; так я подчиню себе воздух!» С неутомимым усердием начал он связывать всевозможные птичьи перья, начиная с самых коротких и постепенно прикрепляя к ним более длинные, так что казалось, что это были настоящие крылья.

Перья он скреплял посредине льняными шнурками, а снизу воском, потом делал едва заметный изгиб, так что они казались машущими.

У Дедала был маленький сын Икар, который с любопытством следил за работой отца. Потом он и сам стал помогать ему.

После того как все было тщательно устроено и закончено, Дедал прикрепил крылья к своему телу и легко, как птица, взлетел в воздух. Когда он снова спустился на землю, сын начал настойчиво просить его сделать и ему такие же крылья и брать его с собой в свои воздушные путешествия.

Дедал сначала сердился, но потом уступил и скоро приготовил новые крылья для сына. «Слушай, что я скажу тебе, мой сын, — обратился он затем к мальчику, — лети только посредине, потому что, если ты спустишься слишком низко, твои крылья могут промокнуть в морской воде, и ты упадешь в волны. Но ты должен также беречься и солнца и не залетать слишком высоко, так как его лучи могут растопить воск, скрепляющий крылья. Лети же между морем и солнцем, прямо за мной, и внимательно следи за моим полетом».

С такими наставлениями снаряжал он сына, но рука его дрожала, когда он прикреплял крылья, и тяжелая слеза скатилась из его глаз.

Вот оба они взлетели в воздух. Сначала все шло прекрасно. Далеко остались за ними острова Самос, Делос и Парос, и уже был виден вдали берег Греции… Вдруг Икар, ободренный благополучным путешествием, отстал от своего заботливого отца и учителя и один мужественно направился ввысь.

Но наказание не замедлило. Близкое солнце растопило своими горячими лучами скреплявший крылья воск: распавшиеся, они бессильно повисли на плечах мальчика и не могли больше сопротивляться ветру, и несчастный стремительно полетел вниз. Он хотел крикнуть отцу, но волны уже поглотили его… Когда Дедал обернулся кругом, он не увидел сына. Напрасно звал он его — никто не откликался ему в пустом пространстве.

Наконец, внимательным взглядом окинул он землю. И вдруг он заметил там, на гребнях морских волн, крылья сына. Тотчас спустился он на землю и долго бродил по берегу моря, ища мальчика. Скоро волны выкинули его труп на берег острова, на котором и похоронил его отец, назвав его Икария, в память сына.

После того как Дедал похоронил сына, он полетел на большой Сицилийский остров. Здесь он был гостеприимно встречен царем Кокалом и скоро начал изумлять всех своим искусством.

Многие поколения указывали потом на устроенное им прекрасное озеро, из которого вытекала большая и широкая река. А на высокой скале, где не могло удержаться ни одно дерево, он построил целый замок, использовав все малейшие уголки земли. К этому замку вела такая красивая извилистая дорога, искусно пробитая между камнями, что ни один человек не мог устоять перед желанием попировать в замке.

Кокал избрал этот уголок своим местопребыванием и хранилищем своих сокровищ.

Третье произведение Дедала была глубокая пещера, в которой он устроил подземное отопление.

Кроме того, он воздвиг храм Афродиты и посвятил богине золотую сотовую ячейку, так хорошо сделанную, что, казалось, она была наполнена настоящим сотовым медом.

Когда Минос узнал, что строитель Дедал бежал на остров Сицилию, он решил отправиться за ним с целыми войском и вернуть его. Он переехал через море и с берега послал к царю гонцов с предложением выдать беглеца.

Кокал сделал вид, что принимает предложение критского царя, и пригласил его в свой замок.

Минос пришел и был принят с большим радушием. Так как он очень устал, подымаясь по крутой дороге, ему была устроена теплая ванна.

Но пока он сидел в ней, воду постепенно нагревали до тех пор, пока он не задохнулся от жара.

Труп царя был передан свите с объяснением, что король, упав, захлебнулся в горячей воде. Кокал похоронил его с большими почестями, а над его могилой около Агригента рукой Дедала был построен открытый храм Афродите.

В продолжение всей своей жизни Дедал оставался у Кокала и был родоначальником чудного искусства в Сицилии. Под его руководством воспитывались многие знаменитые мастера.

Но со времени смерти своего сына он уже больше никогда не был счастлив и, несмотря на то, что своими произведениями он делал страну веселой и красивой, сам он доживал грустную старость.

Тантал

Никто из смертных не пользовался такой любовью и почестями олимпийских богов, как сын Зевса, Тантал, который царствовал в лидийском Сипиле.

Он был облечен их полным доверием и дружбой, обедал с ними за одним столом и мог знать и слышать все, о чем говорили бессмертные.

Но его честолюбию было мало этого сверхчеловеческого счастья, и он начал совершать преступления против богов.

Он выдавал тайны богов людям и крал с их стола нектар и амброзию, которые делил потом со своими земными друзьями.

Однажды он скрыл у себя драгоценную золотую собаку, украденную из храма Зевса одним из его товарищей, и когда жрец потребовал ее обратно, он клятвенно отрекся от нее.

Побуждаемый своим преступным высокомерием, он позвал раз к себе в гости богов и, желая испытать их всеведение, подал им на обед зажаренное мясо своего единственного, зверски убитого им для этого, сына Пелопса. Но боги заметили преступление. Богиня Деметра, погруженная в печальные мысли о своей похищенной дочери Персефоне, съела кусок плеча. Другие же бросили раздробленные члены мальчика в котел, и парка Клото вынула ее оттуда ожившим и преображенным новой красотой. Только съеденное плечо было заменено плечом из слоновой кости.

Тантал же, переполнивший чашу своих преступлений, был низвергнут богами в ад, где должен был ценою ужасных страданий искупить свою вину.

Он стоял там посреди пруда, где вода доходила до его подбородка, и не мог никогда достать до нее.

Томимый мучительной жаждой, наклонялся он к воде, но она тотчас отливала от него, и пруд казался совсем высохшим.

Страдал он также и от ужасного голода. Великолепные фруктовые деревья, росшие на берегу пруда, простирали над его головой свои ветви. Сладкие груши, яблоки, фиги и гранаты притягивали его взгляд, но лишь только он собирался сорвать их — сильный порыв ветра отклонял ветви, и несчастный мог только издали смотреть на них, терзаемый муками голода.

Ко всему этому присоединялся еще постоянный страх смерти, так как прямо над его головой свешивался кусок скалы, угрожая каждую секунду задавить его своей тяжестью.

Так был наказан Тантал, нарушивший доверие богов.

Это тройное, никогда не прекращавшееся мучение должно было длиться вечно.

Пелопс

Н асколько грешен был по отношению к богам Тантал, настолько же свято чтил их сын его, Пелопс.

После низвержения его отца в преисподнюю, он, в одну из войн с соседним троянским царем Илом, был выгнан из своего царства и отправился странствовать по Греции.

Во время этих странствований он женился на прекрасной Гипподамии, дочери короля Эномая из Элиды. Но ему нелегко было получить ее руку.

Оракул предсказал ее отцу, что он умрет, как только дочь его выйдет замуж. Испуганный царь после этого начал всеми способами отдалять от нее женихов. Он заявил, что только тот получит в жены его дочь, кто победит его самого в беге на колесницах. Тот же, кто будет побежден царем, будет лишен жизни.

Пелоп, едущий на колеснице с Гипподамией. Изображение на древнегреческой вазе.

Скачки происходили от Тезы до храма Посейдона на морском берегу Коринфа, и царь выставлял следующие условия.

Жених должен выезжать на четверке, он же, после того, как окончит жертвы, будет догонять его на своей парной колеснице, сопровождаемый возницей Миртилом, с копьем в руке, и если он сможет догнать противника, то имеет право заколоть его этим копьем.

Многие юноши, сватавшиеся за прекрасную Гипподамию, охотно соглашались на эти условия, так как они считали царя Эномая за слабого старика, который нарочно предлагает своим противникам такое преимущество, чтобы иметь потом возможность оправдать свое поражение.

Один за другим приходили они в Элиду просить руки прекрасной Гипподамии, и каждого из них ласково принимал Эномай.

Предложив жениху великолепную упряжь для поездки, он тотчас шел приносить жертву Зевсу.

Окончив ее, он выезжал за умчавшимся юношей. Его быстроногие кони летели как ветер, и каждый раз он настигал жениха задолго до конца пути и, настигнув, безжалостно протыкал его своим копьем.

Так умертвил он уже 12 юношей, так как всегда его кони оставались победителями.

Когда Пелопс в своих поисках за женой приехал на остров Гальп, он увидел, что находится близ Элиды. Тогда воскликнул он, обращаясь к своему покровителю, великому Посейдону, вышедшему на его зов из морской глубины: «Могучий Посейдон, владыка морей, если ты благосклонен к моим жертвам, отврати от меня копье Эномая, дай мне самую быструю колесницу и, о великий бог, именем Афродиты молю тебя, помоги мне одержать победу!»

Так молил Пелопс, и мольба его была услышана. Зашумели волны, задрожали они от стука копыт и лошадиного ржанья и выкатили на берег золотую колесницу, запряженную четверкой крылатых коней. Радостно вскочил на них благодарный Пелопс и, как ветер, помчался в Элиду.

При его появлении ужаснулся Эномай. Он узнал упряжь морского бога. Но отказаться от обычных условий скачек было уже нельзя, и он, надеясь на быстроту своих коней, согласился на состязание.

После короткого отдыха Пелопс начал скачки и выехал в путь.

Он быстро мчался к цели и почти совсем уже достигал ее, как вдруг сзади послышался шум приближающейся колесницы; кони Эномая и на этот раз выручили старого короля, и Пелопс, оглянувшись, со страхом увидал занесенное над собой копье…

Но в эту минуту Посейдон натолкнул колеса царской колесницы на камень, они соскочили с оси, и колесница разбилась. В эту же минуту Эномай, ударившись о землю, испустил дух. Когда Пелопс, уже достигший цели, оглянулся назад, он увидал дворец царя, охваченный пламенем. Молния воспламенила его.

При помощи своих крылатых коней Пелопс спас из огня Гипподамию, свою прекрасную невесту, и отпраздновал с ней свадьбу.

Он сделался прославленным царем и скоро достиг владычества над всей Элидой.

Он приобрел, между прочим, Олимпию, где основал известные всему миру игры.

Его же сыновья основали свои собственные царства.

Ниоба

Ниоба, царица Фив, была чрезвычайно гордая женщина. И ей было чем гордиться. Ее отец, Тантал, был постоянным гостем богов, ее муж, Амфион, получил от Муз волшебную лиру, от игры на которой сами собой сдвинулись Фиванские стены, а сама она была владетельницей могущественного царства. Кроме того, это была женщина высокого ума и царственной красоты.

Зет и Амфион привязывают Дирку к быку. Римская копия. Середина II в. до н. э.

Но ничем так не гордилась Ниоба, как своими четырнадцатью детьми, из которых было семь сыновей и семь дочерей. Она называла себя счастливейшей из матерей и, действительно, могла бы быть ею, если бы не так высокомерно сама прославляла себя за это.

Это-то самонадеянное высокомерие и гордость и были причиной гибели Ниобы.

Однажды на улицах города появилась ясновидящая Манто, дочь Тиресия, и, собрав вокруг себя всех женщин, приказала им устроить жертвоприношение в честь Лето и ее детей, Артемиды и Аполлона.

Когда все уже собрались, появилась и Ниоба в сопровождении царской свиты. Она была в роскошных одеждах и сияла божественной красотой.

Ф. Поцци. Лето с младенцами Аполлоном и Артемидой. 1824

Негодующе подняв свою гордую голову, она подошла к занятым жертвоприношением женщинам и крикнула им властным голосом: «Что вы безумствуете здесь, несчастные, и приносите жертвы, когда между вами находится женщина, осыпанная милостями богов! Мой отец, Тантал, сидит с ними за одним столом, моя мать — Диона, а мои сестры, Плеяды, сияют в небе как звезды; мой предок — Атлас, тот, что держит на своих плечах весь небесный свод, мой дед — сам Зевс! Мне и моему мужу принадлежит город Кадма, и бесчисленные фригийские народы повинуются одному знаку моей руки; я — мать детей, каких нет ни у одной матери: семь могучих сыновей и семь прекрасных дочерей!

Всем этим я имею право гордиться, и у вас нет никакого основания почитать Лето, никому не известную дочь титана, больше, чем меня. Она — мать только двух детей. Несчастная! Кто осмелится сказать или будет сомневаться в том, что я значу больше, чем она?!

Итак, идите прочь от ваших жертв, вернитесь домой и бросьте вашу безумную затею!»

Так говорила гневная Ниоба, и пораженные женщины сняли венки со своих голов, оставили жертвы недоконченными и уныло разошлись по домам.

Между тем Лето стояла на вершине Кинтоса и смотрела божественным взором на то, что происходило в Фивах. Слезы дрожали на ее ресницах. Обратясь к детям, она воскликнула: «О, мои дети, я, ваша мать, так гордившаяся вашим рождением и никогда не уступавшая ни одной богине, я ныне оскорблена простой смертной и буду лишена алтаря, если вы не поможете мне. Вы также будете оскорблены Ниобой, и толпа ее детей превзойдет вас!..» Лето хотела еще дальше продолжать свою речь, но Аполлон Феб перебил ее и воскликнул: «О, мать, оставь свои жалобы! Она получит наказание, которое мы тотчас совершим над ней!» Лето кивнула утвердительно головой, и, завернувшись в облачные покрывала, Аполлон и Артемида полетели на землю в город Кадма.

Аполлон и Артемида. Краснофигурное тондо на килике. Ок. 470 г. до н. э.

Там, перед городскими стенами лежало большое открытое поле, которое служило для боевых игр и упражнений в верховой езде.

Здесь упражнялись все семь сыновей Ниобы. Одни скакали на горячих конях, другие занимались метаньем дисков и единоборством.

Самый старший, Исмен, гонял на корде свою взмылившуюся лошадь, как вдруг его руки ослабели, поводья выпали из них, и он тихо упал к ногам лошади. Стрела Аполлона попала ему прямо в сердце. Его брат, Сипил, услышав свист стрелы, бросился бежать, чтобы спастись от невидимого стрелка; но смертельный выстрел поразил и его: острая, дрожащая в воздухе стрела впилась ему в затылок и проколола его насквозь. Пораженный, упал он с лошади и залил землю своею кровью.

В это время двое других, Тантал и Файдим, пытавшие свои силы в единоборстве, лежали на земле, крепко обхватив друг друга. Вдруг зазвенела тетива, и стрела пронзила обоих борцов. Они застонали и, распростерши по земле свои сведенные смертельными судорогами члены, одновременно расстались с жизнью.

Альпенор, пятый сын Ниобы, увидав гибель братьев, быстро подбежал к ним и старался оживить своими объятиями их застывшие тела. Но в эту минуту стрела Аполлона поразила и его, и он упал, обливаясь кровью, к трупам своих братьев.

Дамасихтон, шестой сын Ниобы, вынимая стрелу из своего колена, был поражен вторично в шею и упал мертвым, увлекая за собою самого маленького братишку, Илиона, который, подняв ручонки, молил: «О, милостивые боги, пощадите меня!»

П.-Ш. Жомбер. Наказание Ниобы Дианой и Аполлоном. 1772

Даже сам безжалостный стрелок был тронут мольбами малютки, но пущенную стрелу вернуть уже было нельзя, и мальчик пал, сраженный внезапной, безболезненной смертью, так как стрела попала прямо в сердце. Так погибли все семь сыновей Ниобы.

Ужасная весть скоро дошла до несчастного отца Амфиона. Услышав ее, он, обезумев от горя, пронзил себе грудь мечом. Скоро узнали о происшедшем и в женских покоях.

Ниоба долго не могла постичь всего ужаса, она не хотела верить, чтобы боги могли, чтобы они осмелились сделать это.

В конце концов она все же должна была поверить.

С безумными рыданиями бросилась она в поле к трупам своих детей; там, кидаясь от одного к другому, она пыталась оживить их своими поцелуями. Наконец, простирая руки к небу, она вскричала: «Наслаждайся теперь моим горем ты, ужасная Лето! Смерть моих сыновей унесет и меня в могилу!»

Аполлон и Артемида убивают детей Ниобы. Роспись краснофигурного кратера. Ок. 460 до н. э.

Между тем прибежали ее семь дочерей и стояли вокруг, плачущие, с распущенными волосами, около трупов своих братьев. При взгляде на них прояснилось лицо Ниобы, и она воскликнула, гордо взглянув на небо: «И все же, даже в моем несчастье мне остается больше, чем тебе в твоем счастье, безжалостная победительница!»

Но едва она произнесла эти слова, как в воздухе послышался звон тетивы, и тотчас одна из ее дочерей, схватившись за сердце, в которое попала стрела, упала мертвая. Ее сестра, поспешившая к ней на помощь, упала тоже, сраженная безжалостным выстрелом. Всех остальных постигла та же участь, и они пали рядом с трупами первых. Только одна, самая младшая, осталась цела, так как мать закрыла ее складками своих одежд и спасла таким образом от выстрела.

«О, только эту, только самую младшую оставьте мне, — молила богов несчастная мать, — только одну эту, одну из стольких!»

Одинокая осталась Ниоба между холодными трупами.

Ниоба с младшей дочерью. Статуя из группы Ниобидов (детей Ниобы и Амфиона). IV в. до н. э.

Вдруг взгляд ее остановился, кровь отхлынула от ее лица, руки и ноги перестали двигаться — и вся ее фигура превратилась в каменную статую. Ничто больше не жило в ней, кроме слез, которые не переставали течь из ее окаменелых глаз.

Сильный порыв ветра поднял эту статую и перенес на Лидийскую возвышенность, старую родину Ниобы. Там возвышается она и теперь, в виде скалы на горной вершине, и проливает вечные слезы.

Сизиф и Беллерофонт

У Девкалиона был внук Эол, сын которого, Сизиф, основатель Коринфа, был самый хитрый из всех смертных. Однажды он открыл местопребывание Зевса речному богу Асопу за его обещание провести реку на коринфскую возвышенность.

Асоп сдержал свое слово и выбил из скалы известный источник Пирены.

Зевс решил наказать вероломного Сизифа и послал к нему Танатоса (Смерть). Но хитрый король заковал ее в крепкие цепи, так что ни один человек в стране не мог умереть.

Наконец, пришел бог войны Арес и освободил Смерть, Сизифа же низверг в преисподнюю.

Но и здесь Сизиф сумел обмануть богов. Он запретил своей жене совершать по нему погребальные жертвы. Отсутствие их возмутило все подземное царство, и Персефона позволила Сизифу возвратиться на землю, чтобы напомнить своей нерадивой супруге о ее обязанностях.

Вернувшись таким образом в свое королевство, хитрый король и не думал о возвращении в преисподнюю и снова весело зажил в своем роскошном дворце. Однажды, когда он сидел за столом, наслаждаясь богатыми яствами, к нему неожиданно вошла Смерть и неумолимо вернула его назад, в преисподнюю.

Там его постигло наказание: он должен был втаскивать на высокую гору громадную мраморную глыбу. Лишь только он достигал вершины и пробовал укрепить там камень, он срывался и снова катился вниз, и несчастный преступник с новым и напрасным трудом принимался за свою тяжелую работу. И это длилось века… До сих пор еще бесплодная, напрасная работа называется «Сизифовой».

Внук Сизифа был Беллерофонт, сын коринфского царя Главка. Вследствие совершенного им убийства он должен был бежать с родины и явился в Тиринф, где царствовал царь Прет, радушно принявший его в свое царство. Боги наградили Беллерофонта благородной наружностью и прекрасным лицом, привлекавшим к нему всех, и женщин и мужчин. Даже Антея, молодая царица, была очарована юношей.

Старому королю не нравилось это ничем не заслуженное восхищение, которым юношу награждали со всех сторон, и он решил положить этому конец.

Он послал Беллерофонта к своему тестю Иобату, королю Ликии, дав ему складные дощечки, покрытые воском, на которых были начертаны какие-то знаки. Эти дощечки Беллерофонт должен был предъявить царю по своем прибытии, чтобы тот мог узнать, что юноша действительно посланец Прета. Между тем этими знаками царь давал совет тестю отправить юношу на какой-нибудь опасный подвиг и таким образом избавиться от него.

Беллерофонт, Пегас и Химера. Лаконианский чернофигурный килик. Работа приписывается художнику Бореадов. Ок. 570–565 гг. до н. э.

Беззаботно отправился Беллерофонт в Ликию, не подозревая ничего о коварстве Прета. Но всемогущие боги взяли его под свое покровительство. Добродушный и гостеприимный Иобат ласково принял юношу, не спросив даже, ни кто он, ни откуда явился, так как благородное лицо и царственные манеры Беллерофонта расположили к нему царя и убедили его в том, что гость вполне заслуживает быть принятым в его доме. Он окружал его всяческим вниманием и каждый день устраивал в честь него какой-нибудь праздник. Только когда на небе занялась десятая заря, он спросил юношу о его происхождении и о цели его путешествия. Тогда Беллерофонт рассказал ему о своей поездке и вручил таблички царя Прета.

Когда Иобат разгадал значение знаков, он испугался, что так радушно принял его, и тотчас стал придумывать для него такой подвиг, из которого тот мог выйти победителем только в том случае, если окажется очень храбрым.

Прежде всего, он решил послать его убить чудовищную Химеру, дочь дракона Тифона и змеи Ехидны, которая имела голову льва, тело козы и хвост дракона. Из ее пасти, вместе с ядовитым дыханием, вырывался огонь.

Боги сжалились над прекрасным юношей, и прежде чем он отправился на битву с чудовищем, послали его к Пиренскому источнику поймать коня Пегаса. Но напрасно старался Беллерофонт поймать дикого коня, который еще никогда не носил на себе ни одного смертного; все его попытки оставались тщетными. Когда он, наконец, измученный, заснул на берегу ручья, к нему явилась Афина Паллада, держа в руке драгоценную, сотканную из золота уздечку и сказала: «Что ты спишь, отпрыск Эола? Встань, принеси быка в жертву Посейдону и возьми эту золотую уздечку!» Затем, потрясая своим мрачным эгидовым щитом, она исчезла. В страхе проснулся юноша и, вскочив, огляделся кругом, ища уздечку. И, о чудо! Уздечка, о которой он грезил во сне, была здесь! Радостно схватил он ее и побежал к прорицателю, чтобы тот растолковал ему значение сна.

Мудрый старец посоветовал ему повиноваться словам богини и заколоть быка для Посейдона, а самой Афине, его покровительнице, воздвигнуть алтарь.

Сделав все это, Беллерофонт без всякого труда поймал крылатого коня, накинув на него золотую уздечку, и, вскочив на него, полетел туда, где гнездилась ужасная Химера.

Пустив сверху стрелу в нее, он убил животное и свез его голову Иобату.

Пегас. Краснофигурная вазопись. 480–460 гг. до н. э.

Тогда царь снова послал его, на этот раз уже с целым войском, против разбойничьего народа солимов, которые жили на границе с Ликией.

Но и на этот раз Беллерофонт вернулся с победой, счастливо одолев несметное количество врагов. Победителем же явился он и после битвы с мужененавистницами-амазонками.

Только теперь понял царь, что его гость не злодей, а храбрый герой и любимец богов. Он дал ему высокое положение в государстве и выдал за него свою дочь Филонею, от брака с которой родились у него два сына и дочь.

Ликийцы, любившие Беллерофонта, предоставили ему самые лучшие поля для обработки, так что его богатство непомерно росло. Пегаса он оставил у себя и совершал на нем всевозможные поездки для благоустройства страны, что навсегда прославило его имя.

С помощью этого же Пегаса, который так охотно повиновался ему и делал его знаменитым повсюду, он захотел однажды полететь на Олимп и проникнуть на собрание бессмертных. Но на этот раз божественный конь воспротивился этому преступному желанию и, подняв дерзкого в воздух, сбросил его в топкое моховое болото. Беллерофонт едва уцелел от падения, но его гордости был нанесен неизлечимый удар.

С этих пор он стал стыдиться и богов и людей и, одинокий, бродил повсюду, влача безмолвную горестную старость.

Салмоней

Б рат Сизифа, Салмоней, царь Элиды, был несправедлив и высокомерен.

Он основал себе великолепный город Салмонию и в своем высокомерии зашел так далеко, что требовал от своих подданных божеских почестей. Он хотел, чтобы его считали равным Зевсу.

Как Зевс — разъезжал он по стране в колеснице, похожей на колесницу Громовержца, и при этом разбрасывал по пути горящие факелы, которые должны были заменять молнию, топот же копыт о железные мосты изображал гром. Он приказывал убивать невинных странников и говорил потом, что убил их своей молнией.

Долго наблюдал отец богов с Олимпа проделки безумца и, наконец, поразил его своим молниеносным ударом, в то время, как он разъезжал по городу. Молния разрушила также и построенный Салмонеем город, умертвив в нем почти всех жителей. В живых осталась только дочь его Тиро, которая вышла замуж за Кретея и была матерью Эсона, отца столь прославленного впоследствии героя Ясона.

Салмоней, его жена и Ирис. Краснофигурная вазопись на кратере. V в. до н. э.

Сказания об Аргонавтах

Ясон и Пелий

Я сон происходил от Эсона, сына Кретея. Его дед основал город и царство Иолк в одной из бухт фессалийского побережья и оставил ее в наследство своему сыну Эсону. Но младший сын, Пелий, силою овладел троном. Эсон умер, а малолетний сын его Ясон нашел убежище у воспитателя многих великих героев, кентавра Хирона, где получил достойное героя воспитание. Уже в старости Пелий был встревожен неясным предсказанием оракула, предостерегавшим его от человека, обутого на одну ногу. Пелий напрасно старался разгадать смысл этих слов. В это время Ясон, окончивший свое двадцатилетнее воспитание у Хирона, тайно отправился на родину в Иолк, чтобы отобрать свой родовой трон у Пелия. По примеру древних героев, он был вооружен двумя кольями: одним — для метания, а другим — для рукопашного боя. На нем было походное одеяние, покрытое сверху шкурой задушенной им пантеры. Его длинные волосы ниспадали на плечи. В дороге на берегу широкой реки он встретил старую женщину, которая обратилась к нему с просьбой помочь ей переправиться на другой берег. Это была мать богов Юнона, враг царя Пелия. Ясон не узнал ее в этом образе, взял ее на руки и перешел с ней в брод через реку. Во время переправы он оставил в иле обувь с одной ноги. Не обращая на это внимание, Ясон отправился дальше и пришел в Иолк, когда его дядя Пелий вместе со всем народом приносил на площади торжественную жертву морскому богу Нептуну. Все дивились красоте и величественной фигуре Ясона. Им казалось, что Аполлон или Марс неожиданно появились в их среде. Но вот и взор жертвоприносящего царя падает на чужеземца, и он с ужасом замечает, что только одна нога пришельца обута. Ясон кротко, но смело ответил, что он сын Эсона, воспитывался в пещере Хирона и пришел теперь посмотреть на дом своего отца. Умный Пелий дружелюбно принял его после этого сообщения, стараясь не обнаружить своего страха перед ним. С его разрешения Ясон обошел все комнаты дворца, жадным взором оглядывая покои, где он провел свое детство. Пять дней он праздновал свое свидание с дядями и другими родственниками. На шестой день они оставили палатку, которая была разбита для гостей, и предстали перед царем Пелием. «Ты знаешь, царь, — обратился с короткой речью Ясон к своему дяде, — что я сын законного царя и что все, чем ты владеешь, принадлежит мне. Но я оставляю тебе стада овец и быков и все поля, которые ты отнял у моих родителей. Я требую только царский скипетр и трон, на котором некогда сидел мой отец». После короткого размышления Пелий дружелюбно ответил: «Я готов удовлетворить твое желание, но и ты должен исполнить мое и совершить деяние, которое достойно твоей молодости и на которое я уже сам не способен по своей старости. С давних пор является ко мне во сне тень Фрикса и требует, чтобы я успокоил его душу, чтобы я отправился в Колхиду к царю Ээту и привез оттуда его останки и руно золотого барана. Славу этого деяния решил предоставить тебе. Когда ты вернешься с геройской добычей, то получишь царство и трон».

Начало похода

С золотым руном дело было так: сын беотийского царя Атамаса Фрикс много терпел от второй жены отца, злой мачехи Ино. Чтобы спасти Фрикса от ее преследований, его похитила мать Нефела при помощи его сестры Геллы. Она посадила детей на крылатого барана с золотым руном, полученного ею в дар от бога Меркурия. На этом чудесном животном брат и сестра летели по воздуху через моря и земли. В дороге у девушки закружилась голова. Гелла упала и погибла в море, которое от нее получило название моря Геллы или Геллеспонта. Фрикс благополучно прибыл в страну колхидян, на берегу Черного моря. Здесь он был гостеприимно принят царем Ээтом, который отдал ему в жены одну из своих дочерей. Барана Фрикса принесли в жертву Юпитеру, покровителю бегства, а руно подарили Ээту. Царь посвятил руно Марсу и повесил в роще, посвященной этому богу. Для охраны золотого руна Ээт поставил огромного дракона, потому что предсказание судьбы связало жизнь царя с обладанием этой бараньей шкурой. Руно приобрело в тогдашнем мире славу драгоценного сокровища, и долго про него ходили рассказы в Греции. Многие герои и цари мечтали о том, чтобы завладеть им, и Пелиас верно рассчитал, надеясь пробудить честолюбие своего племянника Ясона видами на такую богатую добычу. Ясон выразил полную готовность. Он и не подозревал, что дядя надеется на его погибель во время опасного похода, и торжественно обещал совершить деяние. Самые знаменитые герои Греции были приглашены принять участие в смелом предприятии. У подножия горы Пелиона был построен лучшим греческим строителем под руководством Минервы чудесный пятидесятивесельный корабль из древесной породы, не гниющей в море, и по имени строителя, сына Арестора, — Аргоса, был назван Арго. Это был первый длинный корабль, на котором греки осмелились плыть в открытое море. Богиня Минерва доставила для корабля вещую доску из говорящего дуба от додонского оракула. Снаружи корабль был красиво изукрашен резьбой. Он был так легок, что герои двенадцать дней подряд могли нести его на плечах. Когда судно было готово и герои собрались, то места между аргонавтами были распределены по жребию. Ясон был начальником всего похода, Тифис — кормчим, дальнозоркий Линкей — лоцманом. На носу корабля сидел знаменитый герой Геркулес, на корме — Пелей, отец Ахиллеса, и Теламон, отец Аякса. Во внутреннем помещении были среди других сыновья Юпитера Кастор и Поллукс, отец Нестора Нелей, муж благочестивой Алкесты Адмет, победитель калидонского вепря Мелеагр, чудесный певец Орфей, отец Патрокла Менетий, Тесей — впоследствии царь афинский — и его друг Пиритой, молодой спутник Геркулеса Гилас, сын Нептуна Евфем и отец младшего Аякса Оилей. Ясон посвятил свой корабль Нептуну, и перед отплытием ему и всем морским богам была торжественно принесена жертва.

Меркурий. Копия со статуи работы Джамболоньи. (Оригинал ок. 1565).

А. Деркиндерен. Строительство корабля «Арго». 1901–1911

Орфей, играющий на лире. Римская мозаика III в.

Когда все уже заняли места на корабле, был поднят якорь, и пятьдесят гребцов налегли на весла. Попутный ветер надувал паруса, и скоро корабль покинул гавань Иолкоса. Орфей приятной игрой на арфе и вдохновенным пением поднимал дух аргонавтов, и они весело плыли мимо гор и островов. Только на второй день поднялась буря, которая погнала их к лемносским берегам.

Аргонавты на Лемносе

За год до прибытия аргонавтов лемносские женщины, преследуемые гневом Венеры, перебили из ревности своих мужей и все мужское население острова за то, что те привезли себе из Фракии наложниц. Только Гинсипила пощадила своего отца, царя Тоаса, и, спрятав его в ящик, доверила морским волнам. С тех пор они беспрестанно боялись нападения со стороны фракийцев, родственников своих соперниц, и часто боязливым взглядом смотрели на море. И теперь, увидев издали приближающийся корабль аргонавтов, они толпою ринулись из ворот с оружием в руках, подобно амазонкам, устремились к берегу. Герои были чрезвычайно удивлены, когда увидели, что весь берег заполнен вооруженными женщинами и что между ними нет ни одного мужчины. Они посадили в лодку герольда с жезлом мира в руках и отправили к странному сборищу. Женщины отвели герольда к царице Гинсипиле, и он в любезных выражениях изложил просьбу аргонавтов о гостеприимном приеме. Царица собрала своих женщин на площади города; сама она села на каменный трон своего отца; рядом с ней поместилась старая кормилица с посохом в рука, а по обе стороны ее — две нежные белокурые молодые женщины.

Доложив собранию о мирной просьбе аргонавтов, царица встала и сказала: «Дорогие сестры! Мы совершили преступление и по глупости своей остались без мужей. Мы не должны прогонять добрых людей, раз они прибыли к нам. Но мы должны позаботиться также, чтобы ничего не узнали о нашем злодеянии. Поэтому мой совет — отнести чужеземцам пищу, вино и всякие напитки на корабль и такой любезностью удержать их вдали от наших стен».

А. Ортелий. Карта путешествий аргонавтов. 1624

Царица села на свое место, и встала старая кормилица. С трудом она вытянула из плеч свою голову и сказала: «Пошлите чужеземцам подарки: этого требует долг гостеприимства. Но подумайте также и о том, что вам предстоит, когда нагрянут фракийцы. Если даже милостивый бог избавит нас от них, то разве вы можете быть обеспечены от других бед? Мы, старые женщины, можем быть спокойны: мы умрем раньше, чем нас постигнет нужда, прежде чем иссякнут наши запасы? Разве волы сами на себя наденут ярмо и будут тащить плуги по полю? Разве они срежут вместо вас спелые колосья, когда наступит жатва? Ведь вы сами не захотите исполнять эти тяжелые работы. Мой совет: не отвергайте защиты, которой вы можете заручиться. Доверьте все свои богатства благородным чужестранцам, — и пусть они управляют вашим прекрасным городом!» Этот совет очень понравился всем лемносским женщинам. Царица отправила с герольдом на корабль молодую женщину, чтобы передать аргонавтам о благоприятном решении собрания женщин. Герои были чрезвычайно обрадованы этим известием. Они были уверены, что Гинсипила мирно унаследовала свой трон от отца после его смерти. Ясон накинул на свои плечи пурпурную мантию, подарок Минервы, и, сверкая красотой, отправился по направлению к городу. Когда он вошел в ворота, женщины встретили гостя шумными и радостными приветствиями. Но он скромно потупил взор и поспешил во дворец царицы. Служанки широко распахнули перед ним двери; приближенная царицы проводила его в комнату своей госпожи. Здесь гость занял место напротив царицы на великолепном седалище. Гинсипила опустила глаза, и ее девственные ланиты зарделись. Смущенная, обратилась она к нему со следующими словами: «Чужестранец! Почему вы так боязливо держитесь вдали от наших стен? Ведь город наш не населен мужчинами, которых вы могли бы бояться. Наши мужья изменили нам: они ушли с захваченными в плен фракийскими женщинами в свою страну и увели с собой сыновей и мужскую прислугу, а мы, беспомощные остались здесь. Поэтому, если вам угодно, поселитесь здесь, а ты сам займи престол моего отца Тоаса и управляй нами и своими. Тебе не придется разочароваться в нашей стране: наш остров — один из самых плодородных в этом море. Иди, добрый полководец, к своим товарищам, передай им наше предложение, и спешите скорей к нам в город». Так она сказала, скрыв убийство муже. Ясон ей ответил: «Царица! Мы с благодарностью принимаем помощь, которую ты нам оказываешь. Я передам твое предложение моим товарищам и немедленно вернусь в твой город. Но скипетр и управление островом сохрани за собой. Я не пренебрегаю твоим троном, но меня ждут грозные битвы в далекой стране». Ясон протянул царственной деве свою руку на прощание и поспешил к берегу. Скоро приехали и женщины на быстрых колесницах и привезли многочисленные подарки. Без всякого труда уговорили они героев, которые выслушали своего полководца, отправиться в город и поселиться в их домах. Ясон поселился в царском замке; другие где кому пришлось. Только Геркулес, враг изнеженной жизни, остался с немногими избранными товарищами на корабле. В городе начались веселые пиры и танцы; жертвенные благоухания поднимались к небу. Хозяйки и гости воздавали почести покровителю острова, богу Вулкану и его супруге Венере. Отплытие со дня на день откладывалось, и долго еще герои оставались бы у любезных хозяев. Но вот пришел с корабля Геркулес и, без ведома женщин собрал товарищей. «Несчастные! — загремел он. — Разве у вас мало женщин на родине? Неужели вы ради брачных лож приехали сюда? Не намерены ли вы сделаться землепашцами на Лемносе? Или вы надеетесь, что бог достанет золотое руно и положит к вашим ногам? Уж лучше нам всем вернуться к домашним очагам, а Ясон пусть женится на Гипсипиле, населяет остров Лемнос своими сыновьями и удовлетворяется рассказами о чужих подвигах!»

Археологические раскопки древнего города элладской цивилизации Полиохни на острове Лемнос

Никто не посмел поднять глаза на героя или возразить ему. Тотчас после собрания они стали готовиться в путь. Угадав их намеренье, лемносски, как жужжащие пчелы, зашумели вокруг них со своими жалобами и просьбами. Но в конце концов они поддались решению героев. Гипсипила со слезами на глазах выступила вперед и, взяв Ясона за руку, сказала: «Иди, и пусть боги помогут тебе и твоим товарищам отыскать золотое руно. Если захочешь когда-нибудь вернуться к нам, то тебя ждет остров и скипетр моего отца. Но я прекрасно знаю, что у тебя нет такого намеренья; так по крайней мере помни обо мне в далекой стране!» В изумлении и восторге перед благородной царицей Ясон простился с островом и его обитательницами и первым взошел на корабль. За ним последовали все остальные герои. Они отвязали канат, которым корабль был привязан к берегу, гребцы сели на весла, и в короткое время они оставили за собой Геллеспонт.

Аргонавты в стране долионов

Фракийские ветры погнали корабль к фригийским берегам, где на острове Кизик жили в первобытной дикости земнородные шестирукие гиганты. Рядом с ними жили мирные долионы, происходившие от морского бога, который защищал их от чудовищных соседей. Их царем был благочестивый Кизик. Узнав о прибытии корабля и происхождении героев, царь и народ пошли навстречу аргонавтам, гостеприимно их приняли и уговорили подплыть ближе к берегу и бросить якорь в городской гавани. Давно еще царю был дан оракулом совет, чтобы он любезно принял отряд божественных героев и не воевал с ними. Поэтому он снабдил их большим количеством вина и жертвенных животных. Он сам был еще молод, с едва пробивающейся бородой. В царском замке лежала его жена в первых родах. Тем не менее он покинул ее и, послушный предсказанию богов, разделил трапезу с гостями. Герои рассказали царю о цели своего плаванья, а он осведомлял их о пути, который им предстоял. На следующее утро они поднялись на высокую гору, чтобы самим обозреть положение острова в море. Между тем с другой стороны острова нагрянули гиганты и заперли гавань огромными каменными глыбами. Корабли охранял в гавани Геркулес, который и на этот раз не вышел на берег. Увидев чудовищных гигантов за их коварной работой, он стал в них стрелять из лука и многих убил своими стрелами. К этому времени подоспели другие герои и своими копьями и стрелами произвели огромное опустошение среди гигантов, которые подобно срубленному лесу лежали в узкой гавани, одни с головою в воде и туловищем на берегу, другие с ногами в море и туловищем на берегу. И те и другие должны были сделаться добычей рыб и птиц. После этой счастливой битвы герои подняли якорь и с попутным ветром поплыли в открытое море. Но ночью ветер упал, и скоро налетела буря с противоположной стороны. И снова, сами того не подозревая, они принуждены были бросить якорь у гостеприимного берега долионов, полагая, что находятся у фригийского берега. Точно так же и долионы, разбуженные ночью шумом причалившего корабля, не узнали друзей, с которыми накануне так весело пировали. Они схватили оружие, и несчастная битва возгорелась между друзьями. Сам Ясон всадил копье в грудь любезному царю Кизику, не узнав его и не будучи им узнан. Долионы были, наконец, обращены в бегство и заперлись в стенах своего города. На следующее утро ошибка была обнаружена обеими сторонами.

Бьяджо д’Антонио Туччи. Сцены из истории аргонавтов. 1465

«Аргонавты». В центре Геракл. Изображение на древнегреческом сосуде

Горькая досада овладела вождем аргонавтов, Ясоном, и всеми его товарищами, когда они увидели доброго долионского царя плавающим в его собственной крови. Три дня мирно оплакивали убитого царя вместе герои и долионы, вырывали у себя волосы и в честь оставшихся устроили общие военные игры. Затем герои поплыли дальше. Жена павшего долионского царя, Клита, удавилась, не успев еще родить.

Покинутый Геркулес

После бурного плаванья герои причалили в одной из бухт Вифоинии у города Киоса. Обитавшие здесь мизийцы очень дружелюбно приняли их, принесли им много сухих дров для жарки костра, устроили из зеленых листьев мягкое ложе и дали много вина и съестных припасов. Геркулес, презирающий всякие удобства в пути, оставил своих товарищей за трапезой и отправился в лес, чтобы сделать себе из соснового дерева получше весло для следующего дня. Вскоре он нашел стройную, как тополь, гладкую, почти без сучьев, высокую и толстую сосну. Он тотчас положил на землю свой колчан, лук и железную палицу, сбросил с себя львинную шкуру и, схватившись обеими руками за дерево, вытащил его с корнями за дерево, вытащил его с корнями и землей. Сосна лежала у его ног, словно вывороченная бурей. В то же время исчез из-за стола трапезников младший спутник Геркулеса Гилас. Он взял с собою железный кувшин, чтобы принести своему господину и другу воды для трапезы, и собирался приготовить все необходимое для него к его возвращению. Во время похода на дрионов Геркулес убил в ссоре отца Гиласа, а мальчика взял с собой и воспитал в качестве слуги и друга. Полная луна освещала красивого юношу, бравшего воду из источника. Когда он нагнулся с кувшином над зеркальной водой, его увидела нимфа и, очарованная его красотой, обвила левой рукой его шею, а правой схватила за руку и утащила в глубину. Один из героев, по имени Полифем, ожидавший возвращения Геркулеса недалеко от того источника, услышал крики мальчика о помощи. Он побежал на крик мальчика, но уже не застал, а встретил Геркулеса, вернувшегося из леса. «Несчастный! — воскликнул Полифем. — Неужели я первый должен принести печальную весть! Твой Гилас пошел к источнику и не вернулся больше. Разбойники захватили его в плен или разорвали дикие звери. Я сам слышал его крики». Холодный пот выступил на лбу у Геркулеса, когда он услышал эти слова. В гневе он бросил сосну и, как ужаленный оводами бык убегает от стада и пастухов, бросился с пронзительным криком сквозь лесную чащу к источнику.

Бьяджо д’Антонио Туччи. Сцены из истории аргонавтов. 1465

Утренняя звезда светила над вершиной горы; поднялся попутный ветер. Кормчий предложил воспользоваться ветром и сесть на корабль. Уже утро наступило, когда они заметили, что два их товарища, Полифем и Геркулес, покинуты ими на берегу. Бурный спор поднялся между героями, продолжать ли им плаванье без храбрейших товарищей. Ясон не проронил ни слова. Он тихо сидел, и тоска грызла его сердце. Теламона же обуял гнев. «Как можешь ты так спокойно сидеть? — обратился он к предводителю. — Ты, вероятно, боишься, чтобы перед подвигами Геркулеса не померкла твоя собственная слава! Но какая польза в словах! Если бы даже все товарищи согласились с тобой, я один вернулся бы к покинутым героям». С этими словами он схватил кормчего Тифиса за грудь; заставил бы товарищей вернуться к мизийскому берегу, если бы оба сына Борея, Калаис и Зетес, не схватили его за руки и с бранью не усадили на место. В это же время из пенящихся волн поднялся морской бог Главк, схватился сильной рукой за борт корабля и крикнул плывущим: «Герои! Зачем вы ссоритесь? Зачем вы хотите против воли Юпитера увести с собой храброго Геркулеса в страну Ээта? Ему суждены другие подвиги. Гиласа похитила влюбленная нимфа, и ради юноши остался Геркулес». Сказав это, Главк погрузился в пучину, оставив пену на темных волнах. Сконфуженный Теламон подошел к Ясону и, взяв его за руку, сказал: «Не сердись на меня Ясон! Горе омрачило мой ум, и я сказал тебе эти неразумные слова. Пусть ветер развеет мой проступок, и будем друзьями как прежде». Ясон охотно помирился с другом, и герои поплыли при сильном попутном ветре. Полифем нашел приют у мизийцев и построил им город, а Геркулес ушел дальше, куда предопределено было ему Юпитером.

Поллукс и царь бебриков

На заре следующего дня герои бросили якорь у длинного мыса. Там находились конюшни и летний дворец бебрикского царя Амика. Этот царь издал закон, по которому ни один чужеземец не мог уйти из пределов его страны, не померявшись с ним силами в кулачной борьбе. Многие его соседи погибли в таких состязаниях. И теперь он подошел к причалившему кораблю и вызывающим тоном сказал: «Слушайте, морские бродяги! Да будет вам ведомо, что ни один чужестранец не может уйти из моей страны, не поборовшись со мной. Выставляйте же со своей стороны самого храброго героя, не то вам плохо придется!» Среди аргонавтов находился самый лучший кулачный боец Греции, сын Леды, Поллукс. Возмущенный вызовом, герой крикнул царю в ответ: «Не волнуйся, мы не переступим твоих законов. В моем лице найдешь ты соперника». Бебрикский царь выпучил глаза на смелого героя, как горный лев на человека, который первый подстрелил его. А молодой герой Поллукс весело смотрел на него, сверкая красотой и молодостью. Он стал вытягивать свои руки, чтобы испытать, не окоченели ли они от долгой гребли. Когда герои вышли на берег, борцы встали друг против друга. Царский слуга бросил на землю между ними две пары перчаток: «Выбирай, какую пару хочешь, — сказал Амик, — я не долго заставлю себя ждать и на опыте покажу, что я хороший кожемяка и умею наделять увесистыми оплеухами». Поллукс молча усмехнулся, взял ближайшую пару перчаток и дал друзьям укрепить их на руках. Бебрикский царь также одел перчатки. Началась борьба. Как захлестывающая корабль морская волна, от которой с трудом ускользает искусный кормчий, набрасывался чужой борец на грека и не давал ему покоя. Но юноша очень ловко и вовремя избегал ударов и оставался невредимым. Он скоро освоился со слабой стороной своего противника и сумел нанести ему несколько сильных ударов. Но и царь скоро научился пользоваться своей силой, и у обоих затрещали челюсти и зубы, пока оба не обессилили. Тогда они разошлись, чтобы перевести дух и утереть пот. Когда борьба возобновилась, Амик, желая нанести своему противнику удар в голову, промахнулся, задев только плечо, между тем как Поллукс ударил царя по уху, разбил ему черепные кости, так что тот упал от боли на колени.

Леонардо да Винчи либо Чезаре да Сесто. Леда и лебедь. Между 1505 и 1510

Амик, связанный аргонавтами. Краснофигурная вазопись. 425–400 гг. до н. э.

Аргонавты шумно возликовали, но и бебрики подбежали к своему царю и с дубинками и копьями бросились на Поллукса. К нему на помощь поспешили товарищи с обнаженными мечами. Завязался кровавый бой, и бебрики были разбиты, обращены в бегство и должны были отступить во внутрь страны. Герои бросились на их конюшни и стада и захватили богатую добычу. Целую ночь они оставались на берегу, перевязывали раны, приносили жертвы богам и бодрствовали с кубками в руках. Они украсили свои головы венками лаврового дерева, к которому был привязан канатом корабль, и под звуки арфы Орфея пели гимны. Самый берег, казалось, внимательно слушал, как они воспевали Поллукса, победоносного сына Юпитера.

Финей и Гарпии

Утро положило конец их пиршеству, и они отправились дальше. После нескольких приключений они бросили якорь у побережья, где жил царь Финей, сын героя Агенора. Этого царя постигло большое несчастье. За злоупотребление даром прорицания, которым наделил его Аполлон, он в глубокой старости лишен был зрения, и отвратительные сверхъестественные птицы, Гарпии, не давали ему спокойно принимать пищу. Что могли, они похищали, а остальное загаживали, и такой пищей не только нельзя пользоваться, но даже невозможно было оставаться вблизи ее. Но Финею дано было утешительное предсказание оракулом Юпитера, что он снова в состоянии будет принимать пищу, когда прибудут сыновья Борея вместе с греческими моряками. При первом известии о прибытии корабля он оставил свои покои. Страшно исхудавший — одни кожа да кости — он был похож на тень; его члены дрожали от старческой дряхлости, в глазах потемнело. Опираясь на посох и шатаясь от слабости, он еле добрел до аргонавтов и в бессильи упал на землю. Герои окружили несчастного старика и пришли в ужас от его вида. Придя в сознание и почувствовав их близость, царь обратился к ним с мольбою: «Дорогие герои! Если вы действительно те, о которых я получил предсказание, то помогите мне: не только светом моих очей овладели богини-мстительницы, но и пищи лишают они меня на старости через отвратительных птиц, которых они посылают на меня. Не чужеземцу окажете вы помощь; я — грек, сын Агенора Финей. Некогда я царствовал во Фракии, и сыновья Борея, которые должны быть участниками вашего похода и которым предстоит спасти меня — младшие братья Клеопатры, которая там была моей супругой». При этих словах сын Борея Зетес бросился к нему в объятия и обещал с помощью брата избавить его от мучительных преследований Гарпий. Тут же герои приготовили ему трапезу, которая должна была сделаться последней добычей птиц-похитительниц. Едва царь коснулся пищи, как птицы бурей слетели с облаков и уселись на пище. Герои громко закричали, но Гарпии не испугались и оставались до тех пор, пока все не было съедено. Затем они снова улетели, оставив после себя отвратительный запах. Но сыновья Борея, Зетес и Калаис, преследовали их с обнаженными мечами. Юпитер наделил их крыльями и неутомимой силой. Гарпии летели быстрее ветра, но сыновья Борея настигали их и почти хватали руками. Наконец, они настолько приблизились к птицам, что без сомнения могли бы их убить, как вдруг из эфира спустилась спутница Юпитера Ирида и обратилась к героям с такими словами: «Нельзя, сыновья Борея, убивать охотничьих собак Юпитера — Гарпий. Но клянусь великою клятвою богов у Стикса, что хищные птицы оставят отныне в покое сына Агенора». Сыновья Борея уступили клятве и вернулись на корабль.

Финей и Гарпии. Краснофигурная керамика. Роспись на вазе

Между тем греческие герои позаботились о старце Финее и устроили для него пир с жертвоприношениями. Царь жадно поглощал чистые и обильные блюда. В ожидании возвращения сыновей Борея благодарный Финей поделился с героями своим даром предсказания. «В первую голову, — говорил он, — вам встретятся на пути, в узком морском проходе, Симплегады. Это — два крутых скалистых острова, корни которых не достигают дна, а свободно плавают в море. Часто они налетают один на другой, и со страшным шумом вздымаются между ними волны. Если вы не хотите быть раздавленными, то проплывите между ними так же быстро, как летит голубь. Затем вы приплывете к берегу мариандинов, где находится вход в подземный мир. Вы проведете мимо многих других плоскогорий, рек и берегов, мимо городов женщин-амазонок и страны халибов, которые в поте лица своего добывают железо из земли. Наконец, вы достигнете колхидского берега, где Фазис несет свои широкие воды в море. Здесь вы увидите высокий город царя Ээта; здесь недремлющий дракон стережет золотое руно, развешанное над вершиной дуба».

Герои не без страха слушали старца и хотели дальше расспрашивать, когда спустились с высот сыновья Борея и обрадовали царя утешительною вестью Ириды.

Ф. Вердье. Гарпии, изгоняемые от Финея Зетесом и Калаисом

Симплегады

Благодарный и растроганный Финей попрощался со своими спасителями, которые поплыли навстречу новым приключениям. Прежде всего их задержали в течение сорока дней северо-западные ветры, и только после молитв и жертв, принесенных всем двенадцати богам, они свободно поплыли дальше. Благоприятный ветер нес их корабль, как вдруг страшный шум донесся до их ушей: то грохотали сталкивающиеся и расходившиеся Симплегады и шумел прибой у берегов. Кормчий Тифис напряженно следил у руля. Поднялся Ефрем, держа голубя на ладони правой руки. Финей предсказал им, что если птица бесстрашно пролетит среди скал, то и они могут смело отважиться пройти через пролив. Вот скалы разошлись, и Ефрем выпустил голубя. Все вытянули шеи в ожидании. Птица летела в проход, но скалы уже сближались, и шипело пенящееся море. Шум морских волн усиливался; скалы столкнулись и защемили перо в хвосте голубя, но птица благополучно ускользнула.

Б. Пикар. Ясон и аргонавты проходят через Симплегады. 1733

Громким голосом ободрял Тифис гребцов. Снова разверзлись скалы, и быстрый поток увлек корабль. Близкая гибель грозила героям: высокий вал налетал на них, при виде его все наклонили головы. Но Тифис приказал прекратить греблю, и пенящийся вал высоко поднял корабль над сближавшимися скалами. Герои снова начали грести изо всех сил. Опять разверзлась волна, и снова очутились они среди скал, которые уже касались бортов корабля. Но богиня-покровительница Минерва невидимо подтолкнула судно, и оно счастливо выплыло, а столкнувшиеся скалы разбили только крайние доски. Увидев снова перед собою небо и открытое море, герои свободно вздохнули после пережитого ужаса, словно вернулись из подземного царства. «Не нашими силами спаслись мы! — воскликнул Тифис. — Я прекрасно чувствовал позади себя божественную руку Минервы, которая сильным толчком провела наш корабль. Теперь нам нечего больше бояться: все остальные подвиги, по сравнению с этой опасностью, должны, по словам Финея, показаться нам легкими». Но Ясон печально покачал головой и сказал: «Добрый Тифис! Я испытывал богов, взяв на себя поручение Пелийа. Лучше бы мне дать ему себя разрубить на куски! Теперь же я дни и ночи скорблю и вздыхаю, не о себе, нет, а о вашей жизни и вашей судьбе, и все думаю, как мне спасти вас от ужасных опасностей и невредимыми вернуть на родину». Так говорил герой, испытывая своих товарищей. Те же шумно выражали ему свое одобрение и потребовали, чтобы он вел их вперед.

Новые приключения

После некоторых приключений герои поплыли дальше. В пути заболел их верный кормчий Тифис. Он умер, и его пришлось похоронить на чужом берегу. На его место они выбрали самого опытного среди них моряка Амея, который долго отказывался взять на себя управление кораблем, пока богиня Юнона не внушила ему смелость и уверенность. Тогда он встал у руля и направил корабль не хуже самого Тифиса. По прошествии двенадцати дней они под полными парусами пришли к устью реки Коллихора. Здесь они увидели на холме могилу героя Стенела, который участвовал вместе с Геркулесом в походе против амазонок и, раненный стрелой, умер на берегу моря. Они уже хотели плыть дальше, как показалась печальная тень героя, отпущенная из подземного мира Прозерпиной, и стала бросать жадные взгляды на своих соотечественников. Герой стоял на своей могиле, приняв тот самый образ, в котором он отправился в бой: пурпурный султан с четырьмя красивыми перами развевался над шлемом. Только несколько мгновений простояла тень героя и исчезла в глубоком мраке. В испуге гребцы уронили весла. Только вещий Мопс понял желание отлетевшей души и предложил товарищам умиротворить дух убитого жертвенным вином. Герои быстро собрали паруса, привязали к берегу корабль и, окружив могилу, сделали возлияние из жертвенных напитков и сожгли убитых овец. Затем они ехали все дальше и дальше и достигли наконец устья реки Термодона. Подобной реки не было на земле. Вытекая из одного горного источника, она скоро разделялась на множество рукавов, впадая в море многочисленными бурными потоками, извивавшимися, как змеи. У самого широкого русла жили амазонки. Эти воинственные женщины происходили от бога Марса и любили войну. Если бы аргонавты причалили к берегу, то им, без сомнения, пришлось бы выдержать кровавый бой с женщинами, которые были достойными соперницами героев. Они не жили все вместе в одном городе, а были рассеяны по всей стране отдельными родовыми семьями. Благоприятный западный ветер удержал аргонавтов вдали от воинственных женщин. Проплыв ночь и день, они, согласно предсказанию Финея, достигли страны халибов. Последние не пахали земли, не разводили плодовых деревьев, не пасли скота на росистых лугах, — они копали только руду и железо в сырой земле и выменивали на них съестные припасы. Ни одной зари не встречали они вне тяжелого труда. В глубоком мраке и в густом дыме проводили они свои трудовые дни.

Раненая амазонка. Римская копия с греческого оригинала

Две амазонки, сражающиеся с греческим воином. Рельеф. IV в. до н. э.

Мимо многих народов проплыли еще герои. Когда они поравнялись с островом Аретией, или Марсовым островом, им навстречу вылетела обитавшая на этой земле птица с сильными крыльями. Пролетая над кораблем, птица встряхнула крыльями и уронила острое перо, которое воткнулось в плечо Оилея. Раненый герой выпустил весло. Товарищи были поражены, увидев птичью стрелу, застывшую в плече. Сидевший поблизости товарищ вытащил перо и перевязал рану. Скоро появилась вторая птица, которую на лету убил Клитий, державший наготове свой лук. Подстреленная птица упала на корабль. «Должно быть, остров близок, — сказал опытный герой Амфилани, — но доверять этим птицам нельзя. Их наверное, так много, что у нас не хватит на них стрел, если мы пристанем к берегу. Нужно придумать способ, как прогнать воинственных животных. Наденьте все свои шлемы с высокими развевающимися султанами. Затем пусть попеременно гребут на одной половине корабля, а на другой разложат сверкающие копья и щиты и пусть все кричат изо всех сил. Птицы услышат крики, увидят развевающиеся султаны, сверкающие копья и блестящие щиты, испугаются и улетят». Предложение понравилось героям, и все произошло, как посоветовал Амфилан. Не видно было ни одной птицы, пока корабль плыл к острову. Но у самого берега, когда герои застучали щитами, поднялось множество испуганных птиц и с шумом пролетело через корабль. Как закрываются ставни на окнах в ожидании града, так герои покрылись щитами для защиты от острых перьев. Птицы полетели далеко через море по направлению к другому берегу. Аргонавты причалили к острову, послушные совету вещего царя Финея.

Ээт принимает тело Апсирта. Гравюра Р. Бойвина и Л. Тьери. XVI в.

Здесь им суждено было найти друзей и проводников, которых они не ожидали. Едва они успели сделать несколько шагов, как встретили четырех юношей в самом жалком виде, совершенно голых. Один из них поспешил навстречу приближающимся героям и сказал: «Кто бы вы ни были, добрые люди, окажите помощь потерпевшим кораблекрушение. Дайте нам платье, чтобы прикрыть наготу, и пищу, чтобы утолить голод». Ясон дружелюбно обещал им помощь и спросил их об имени и происхождении. «Вы наверное, слышали, — отвечал юноша, — о сыне Атамаса — Фриксе, который привез в Колхиду золотое руно. Царь Ээт дал ему в жены свою старшую дочь, мы — сыновья его, и мое имя Аргос. Наш отец Фрикс недавно умер. Согласно его последней воле, мы отправились на корабле за сокровищами, которые он оставил в городе Орхомене». Герои были чрезвычайно обрадованы, и Ясон поприветствовал юношей, как своих троюродных братьев, потому что их деды, Атамас и Кретей, были братья.

«Колхида» — фонтан на центральной площади Кутаиси. Грузия. В Древней Греции Колхидой именовали территорию на современном западе Закавказья

Юноши рассказали затем, как их корабль был разбит бурей и они на доске всплыли на этот негостеприимный остров. Когда же герои рассказали им о своем намерении и пригласили их участвовать в предприятии, то они не могли скрыть своего ужаса. «Наш дедушка Ээт — жестокий человек. Он сын бога солнца и поэтому одарен сверхъестественною силою. Многочисленные колхидские племена находятся под его властью, а золотое руно охраняет страшный дракон». Многие из героев побледнели при этих словах. Но один из них, по имени Пелей, встал и сказал: «Не подумай, что мы должны погибнуть от руки колхидского царя. Мы и сами сыновья богов. Если он не отдаст нам руна добром, то мы и силой сумеем взять, вопреки всем его колхидянам».

Так говорили между собой герои за обильной трапезой. На следующий день сыновья Фрикса, одетые и подкрепленные пищей, также сели в корабль, и герои продолжали свое плаванье. Проплыв день и ночь, они увидели вершины кавказского хребта, возвышающегося над морской гладью. Когда же стемнело, они услышали шум над головами: это был орел Прометея, который пролетал над кораблем по направлению к своей добыче. Взмахи его крыльев были так сильны, что паруса надулись, как под напором ветра. Это была гигантская птица, и она парила на своих крыльях, как на парусах. Вскоре они услышали издали глубокие стоны Прометея, печень которого уже клевала птица. Через некоторое время стоны утихли, и орел снова пронесся над кораблем.

В ту же ночь они достигли своей цели, приплыв к устью реки Фазиса. Весело взобрались они на мачты и сняли паруса. Затем они на веслах погнали корабль в широкое русло реки, волны которой словно трусливо отступали назад перед величавой громадой судна. Слева виднелись кавказские горы и столица Колхиды Кита, с правой стороны лежало поле и священная роща Марса, где зоркий дракон охранял золотое руно, развешанное на ветвистом высоком дубе. Тогда Ясон встал у борта корабля и, высоко поднимая в руке золотой кубок с вином, принес его в жертву реке, матери-земле, богам страны и умершим в пути героям. Он просил их всех помогать им и охранять канаты корабля, которые хотели привязать к берегу. «Вот, мы благополучно прибыли в колхидскую страну, — сказал кормчий Амей, — теперь нам серьезно нужно посоветоваться, добром ли обратиться к царю Ээту или иначе как-нибудь выполнить наш план». «Завтра!» — воскликнули утомленные герои, и Ясон приказал грести дальше и бросить якорь в тенистой бухте реки. Все крепко заснули, но скоро утренняя заря разбудила их.

Ясон в замке Ээта

Ранним утром герои сошлись на совет. Поднялся Ясон и сказал: «По моему мнению, товарищи, вам всем нужно остаться на корабле с оружием в руках. Только я с сыновьями Фиркса и еще двумя товарищами отправлюсь в замок Ээта. Я сделаю попытку обратиться к нему с мирной просьбой отдать нам добром золотое руно. Я не сомневаюсь, что он откажет нам, полагаясь на свою силу. Но мы таким образом узнаем от него самого, как нам дальше поступать. Наконец, кто может поручиться, что наши слова не произведут на него благоприятного впечатления. Ведь оказал же он гостеприимство невинному Фриксу, бежавшему от своей мачехи». Молодые герои все одобрили речь Ясона. Он взял Меркурьев жезл мира и вместе с сыновьями Фрикса и товарищами Теламоном и Авгеасом оставил корабль. Они проходили лугом Цирцеи и с ужасом увидели здесь множество трупов, висевших на цепях. Это не были преступники или убитые чужестранцы. В Колхиде считалось святотатством сжигать или хоронить в земле своих мертвецов, и их вешали, завернув в сырые бычачьи кожи, на деревьях, вдали от города, и предоставляли ветрам сушить трупы. Только женщин закапывали в землю, чтоб не занимать слишком много места.

Колхидяне были многочисленный народ. Чтобы не подвергать Ясона и его спутников нападению с их стороны и не вызвать недоверия царя Ээта, Юнона, защитница аргонавтов, повесила над городом густое облако и рассеяла только тогда, когда путники прибыли во дворец царя. Они стояли в переднем дворе и дивились на толстые стены царского замка, на высокие ворота и мощные колонны. Молча они переступили через порог переднего двор, окруженный виноградными кустами, среди которых били четыре ключа: из одного вытекала молоко, из другого — вино, из третьего — душистое масло, из четвертого — вода, теплая зимой и холодная летом. Все это было делом рук искусного Вулкана. Он же сделал владельцу замка из руды изваянья быков, из пасти которых вырывалось страшное огненное дыхание, и плуг из чистого железа, — все это из благодарности к отцу Ээта, богу солнца, спасшему некогда Вулкана на своей колеснице во время битвы с гигантами.

Древнегреческая галера с веслами и под парусами

Из переднего двора вела к колоннаде широко раскинувшегося среднего двора, в конце которого видно было много входов и покоев. Наискось стояли два главных дворца; в одном жил сам царь Ээт, в другом его сын Абсирт. Другие покои занимали служанки и дочери царя — Халкиона и Медея. Младшую дочь Медею редко можно было видеть здесь; почти все время она проводила в храме Гекаты, жрицей которой она состояла. На этот раз, однако, покровительница греков Юнона внушила ей остаться в замке. Она только что вышла из своей комнаты и хотела посетить свою сестру, как неожиданно встретила приближающихся героев. При виде красавцев она громко вскрикнула. На ее зов бросилась из своих хором Халкиона со всеми своими служанками. Старшая сестра также радостно вскрикнула и простерла свои руки к небу, так как узнала среди героев своих детей, сыновей Фрикса. Юноши бросились в объятия своей матери, и долго не было конца приветствиям и радостным слезам.

Медея и Ээт

Наконец, вышел и Ээт со своей супругой Идией, привлеченный радостными восклицаниями дочерей. Вскоре весь двор был полон шума: одни рабы закалывали огромного быка для гостей, другие рубили дрова для очага, третьи согревали воду в котлах, — все были заняты работой. Но, невидимый ни для кого, высоко в воздухе парил бог любви: он вытащил из колчана стрелу, незаметно спустился на землю и, спрятавшись за Ясона, натянул тетиву. Стрела, полет которой никто не заметил, не исключая и самой Медеи, попала царевне в сердце и зажгла там пламя. Как у тяжело больной, высоко поднималась грудь у царской дочери. Время от времени она бросала тайные взгляды на величественного героя Ясона. Все вылетело из памяти у нее; только сладкая грусть овладела ее душой, и пурпурная краска сменяла беспрерывно мертвенную бледность на ее лице.

Из-за веселья и суеты никто не заметил перемены, происшедшей с девушкой. Слуги подносили приготовленные блюда, и аргонавты, обмыв в теплой бане пот от гребли, весело сидели за столом, уставленным съестными припасами и напитками. За трапезой внуки рассказывали Ээту о постигшей их судьбе. Тогда царь тихо спросил их о чужестранцах. «Я не скрою от тебя, дедушка! — сказал Аргос. — Эти мужи пришли просить у тебя золотое руно нашего отца Фрикса. Царь, желавший изгнать их из отечества и лишить земель, дал им это опасное поручение. Он надеялся, что они не избегнут гнева Юпитера и мести Фрикса, прежде чем вернутся с руном на родину. Корабль помогла им построить Паллада. Таких кораблей нет у колхидян, от которых мы, твои внуки, получили худшее судно, разлетевшееся вдребезги в первую же бурю. Эти же чужеземцы выстроили такой крепкий корабль, против которого всякие бури бессильны, причем они сами бессменно сидят на веслах. На этом корабле собрались храбрейшие герои Греции». Затем он назвал ему по имени самых видных героев и рассказал о происхождении их родственника Ясона.

Услышав это, испуганный царь рассердился на своих внуков, полагая, что только благодаря им чужестранцы попали в его дворец. С горящими от гнева глазами под нависшими бровями он закричал: «Долой с моих глаз, коварные злодеи! Не за золотым руном приехали вы сюда, а для того, чтобы отнять у меня скипетр и корону. Если бы вы не сидели гостями за моим столом, я давно приказал бы вырвать вам языки и отрубить руки, оставив только ноги, чтобы вы могли уйти отсюда». Сидевший близ царя сын Эака Теламон вспылил при этих словах и хотел уже подняться, чтобы ответить царю в таком же тоне, но Ясон удержал его и сам кротко сказал: «Успокойся, Ээт! Не ради грабежа пришли мы в твой город и в твой замок. Кому пришло бы в голову совершить такой далекий и опасный путь для захвата чужой земли! Только судьба и грозный приказ злого царя привели меня к такому решению. Подари нам золотое руно по нашей просьбе, окажи нам благодеяние, и вся Греция будет почитать твое имя. Мы готовы также немедленно отслужить тебе. Случится война у тебя поблизости, захочешь подчинить себе соседний народ, и мы союзниками пойдем в поход с тобою». Так успокоительно говорил Ясон, а царь в это время раздумывал, уничтожить ли их тут же на месте или испытать раньше их силы. После некоторого размышления он решился на последнее и спокойнее, чем раньше, возразил: «К чему эти жалкие слова, чужестранец? Если вы, действительно, сыновья богов и в других отношениях не хуже меня и к тому же охотники до чужого добра, то берите золотое руно: для храбрых людей я готов на все. Но раньше вы должны подвергнуться испытанию и выполнить опасную работу, которую, обыкновенно, делаю я сам. На Марсовом поле пасутся у меня два железнорогих быка, выдыхающие пламя. С ними вздымаю я целину поля и распаханную ниву засеваю не желтыми семенами Цереры, а страшными зубами дракона; из них вырастают люди, которые меня окружают со всех сторон и которых я избиваю своим копьем. Ранним утром я запрягаю быков и только поздним вечером отдыхаю от своей жатвы. Если ты сделаешь то же самое, полководец, то можешь в тот же день вести руно в свой царский дворец, но не раньше, потому что было бы несправедливо, чтобы храбрый муж уступал трусу». Ясон молча сидел в нерешительности, не дерзая вязаться за такое страшное дело. Но вскоре он овладел собою и ответил: «Как не велик, царь, этот подвиг, но я хочу совершить его, если б даже мне пришлось погибнуть. Хуже смерти ничего не грозит человеку: я послушен року, который послал меня сюда». «Хорошо, — сказал царь, — ступай к своей шайке, но раньше подумай хорошенько. Если ты не надеешься на свои силы, то предоставь дело мне и уберись поскорее отсюда».

Совет Аргоса

Ясон и его два товарища поднялись со своих мест и ушли из дворца. Из сыновей Фрикса за ним последовал один только Аргос, подмигнувши братьям, чтобы они остались в замке. Сын Эсона сверкал красотой и своей величавой фигурой. Медея следила за ним своими глазами сквозь покрывало, и ее мысли, как сон, шли по его следам. Очутившись одна в своих покоях, она заплакала и так про себя говорила: «К чему мне эти терзания? Какое мне дело до этого царя? Будь он лучшим из всех полубогов или худшим, пусть он погибнет, если ему так суждено! Но нет! Пусть избежит он гибели. Дай ему, многочтимая богиня Геката, вернуться домой. Если же ему суждено пасть от быков, то пусть он раньше узнает, что я, по крайней мере, не буду радоваться его печальной судьбе».

Тройное изображение Гекаты. Римская мраморная копия с греческого оригинала

В то время как Медея так скорбела, герои были на пути к кораблю, и Аргос сказал Ясону: «Может быть, тебе не понравится мой совет, тем не менее выслушай меня. Я знаю девушку, умеющую обращаться с волшебными зельями, которые учит ее приготовлять богиня подземного царства Геката. Если бы нам удалось склонить на ее сторону, то я не сомневаюсь, что ты вышел бы победителем из борьбы. Дай свое согласие, и я постараюсь завоевать ее сочувствие». «Если тебе угодно, — возразил Ясон, — то я ничего против этого не имею. Но дело наше плохо, если возращение на родину зависит от женщины». Так, разговаривая, они подошли к кораблю и товарищам. Ясон рассказал, чего от него потребовали и что он обещал царю. Долго товарищи сидели молча, поглядывая друг на друга. Наконец, поднялся Пелей и сказал: «Герой Ясон! Если ты думаешь, что выполнишь свое обещание, то готовься к борьбе. Если же ты не вполне надеешься на свои силы, то и не пытайся и не оглядывайся ни на кого из этих людей, потому что каждого из них ждет только смерть в таком испытании».

При этих словах вскочил Теламон и четыре других героя, все полные жажды борьбы, но Аргос успокоил их и сказал: «Я знаю девушку, которая умеет готовить волшебные зелья. Она — сестра нашей матери. Я пойду к матери и уговорю ее склонить девушку на нашу сторону. Только тогда и возможна будет речь о приключении, на которое выразил свою готовность Ясон». Едва он это сказал, как в воздухе появилось знаменье. Голубь, за которым гнался коршун, сел Ясону на колени, а настигавший его хищник упал на землю за кормою корабля. Тогда-то вспомнил один из героев о предсказании старого Финея, что богиня Венера поможет им вернуться домой. Все согласились с Аргосом, только сын Афарея Идас неохотно поднялся со своего места и сказал: «Что же мы, да простят мне боги, приехали сюда раболепствовать перед женщинами и взывать к Венере вместо того, чтобы обращаться к Марсу? Неужели ж вид коршунов и голубей нас может удержать от борьбы? В таком случае забудьте про войну и ступайте обманывать слабых женщин». Так он сказал, возмущенный, и многие тихо заворчали. Но Ясон решил в пользу Аргоса, корабль был привязан к берегу, и герои стали ждать возвращения своего посла.

Между тем Ээт собрал своих колхидян на совет. Он рассказал им о прибытии чужеземцев, об их желании и о той гибели, которую он им уготовил. После того как быки должны были уничтожить полководца, царь хотел вырвать с корнем целый лес и сжечь на огромном костре всех пришельцев вместе с их кораблем. Также и для внуков, от которых, по его мнению, исходила затея, он придумал страшное наказание.

В это время Аргос пришел к матери и обратился к ней с просьбой, чтобы она убедила сестру Медею помочь героям. Сама Халкиопа сочувствовала чужестранцам, но не решалась идти наперекор разгневанному отцу. Просьба сына пришлась ей по душе, и она обещала свое содействие.

Сама Медея в тяжелом кошмаре металась в своей постели. Ей казалось во сне, что герой уже вступил в бой с быками; но борьбу эту он предпринял не ради золотого руна, а ради того, чтобы увезти ее своей женой на родину. Затем ей представилось, что она сама выдерживает бой с быками и родители отказываются исполнить свое обещание, ввиду того что не ей, а Ясону надлежало запрячь быков. По этому поводу между ее отцом и чужеземцем возгорелся сильный спор, и обе стороны обратились к ней за решением. Она выбрала чужестранца. От сильной досады родители громко закричали, и от этого крика Медея проснулась.

Сон побуждал ее пойти к сестре, но стыд долго удерживал в нерешительности у входа. Четыре раза собиралась она войти и четыре раза возвращалась обратно. Наконец, она упала в слезах в своих собственных покоях. В таком состоянии застала ее одна из верных ее служанок и из сострадания к госпоже сообщила об этом сестре Медеи. Халкиопа выслушала служанку в присутствии своих сыновей, с которыми она советовалась, как склонить на свою сторону Медею. Она поспешила в покои сестры и застала ее всю в слезах: «Что с тобой, моя бедняжка? — спросила она с сочувствием в голосе. — Какое горе терзает твою душу? Может быть, небо неожиданно ниспослало на тебя болезнь? Или отец говорил при тебе жестокие слова обо мне и моих детях? О, если бы я была вдали от своего отчего дома, где не знают имени колхидян!»

Медея обещает аргонавтам помощь

Д евушка покраснела от вопросов своей сестры, и стыд мешал ей ответить: слова замирали, не успевая сорваться с уст. Наконец, любовь придала ей смелости, и она лукаво сказала: «Халкиопа! Меня пугает судьба твоих сыновей. Отец хочет их убить вместе с чужестранцами; это мне предсказал тяжелый сон — да не дадут ему боги исполниться». Невыразимый ужас овладел сестрою. «За этим я и пришла к тебе, — сказала она, — я заклинаю тебя помочь нам избегнуть козней отца. Если ты откажешься, то я вместе со своими убитыми сыновьями буду прилетать к тебе Фурией из Орка». Она обняла руками ноги Медеи и положила голову на ее колени. Обе сестры горько плакали. Затем Медея сказала: «Зачем ты говоришь, сестра о Фуриях? Клянусь землей и небом, что сделаю все, чтобы спасти твоих сыновей».

«В таком случае, — продолжала старшая сестра, — ты должна ради моих детей дать и пришельцу средство выйти невредимым из борьбы. Об этом он сам у тебя просит через моего сына Аргоса».

Сердце затрепетало от радости у девушки, когда она услышала эти слова. Ее красивое лицо покраснело, и в глазах у нее на мгновение потемнело. Затем она сказала: «Халкиопа! Пусть мои глаза не увидят света солнца, если ты и твои сыновья не дороже мне всего на свете. Недаром, как рассказывала мне мать, ты вскормила меня грудью наравне со своими детьми. Поэтому я тебя люблю не только как сестра, но и как дочь. Завтра на заре я отправлюсь в храм Гекаты и там возьму для чужеземца волшебное зелье, которым он укротит быков». Халкиопа оставила покои сестры и сообщила сыновьям желанное известие.

Всю ночь Медея провела в тяжелой душевной борьбе. «Не слишком ли я много обещала? — говорила она себе. — Могу ли я столько сделать для чужеземца, видеть его без свидетелей, коснуться его? А ведь это необходимо должно произойти, если только удастся обман! Да, я хочу его спасти. Пусть он свободно идет, куда хочет. Но в тот день, когда он выйдет победителем из борьбы, я умру. Веревка или яд освободят меня от ненавистной жизни. Но разве меня это спасет? Разве не будут преследовать меня пересуды и кривотолки по всей колхидской стране, что я опозорила родной дом, что я умерла из любви к пришельцу?» С такими мыслями она отправилась за маленьким ящиком, в котором находились целебные и ядовитые лекарства. Она поставила его на колени и уже открыла, чтобы взять оттуда яд. Вдруг все милые заботы жизни живо всплыли в ее уме, все радости, все забавы. Солнце показалось ей краше, чем раньше. Непреодолимый ужас перед смертью охватил ее. Она поставила ящик на пол. Покровительница Ясона Юнона переменила ее мысли. Девушка едва могла дождаться зари, чтобы пойти за обещанным зельем и с ним предстать перед возлюбленным героем.

Ясон и Медея

Едва занялась заря и Аргос еще был на пути к кораблю аргонавтов с радостным известием, как девушка уже вскочила с постели, убрала свои белокурые волосы, свисавшие до тех пор траурными косами, осушила слезы, прогнала грусть с лица и натерлась драгоценным нектаром. Она оделась затем в роскошное платье, застегнутое красиво изогнутыми золотыми булавками, и накинула на светлую голову белое покрывало. Все горести были забыты. Легкою поступью она пробежала по своим покоям, приказав своим молодым служанкам, из которых двенадцать находились в ее покоях, наскоро запрячь мулов в колесницу, чтобы отправиться в храм Гекаты. В то же время Медея вынула из маленького ящика мазь, которую называли прометеевым маслом; кто, помолившись богине подземного мира, натирал свое тело этой мазью, тот оставался невредимым от ударов меча и горячего пламени и в течение целого дня мог победить любого соперника. Мазь была приготовлена из черного сока одного корня, выросшего из крови, которая каплями падала из истерзанной печени сына Титана над степями Кавказа. Медея сама собрала в раковине сок этого дерева, как драгоценное целебное средство.

Ясон и Медея пожимают руки — жест, символизирующий заключение брака. Рельеф на римском саркофаге. II в. н. э.

Колесница была заложена. Две служанки сели с госпожой, которая сама взяла вожжи и кнут и поехала через город; другие служанки следовали пешком. Повсюду народ почтительно расступался перед царевной.

Подъехав к храму, она ловким прыжком соскочила с колесницы и притворно сказала служанкам: «Подруги, я тяжко согрешила, оставаясь в обществе пришедших в нашу страну чужеземцев. Теперь же моя сестра и ее сын Аргос просили принять меня подарки от их полководца, обещавшего укротить быков, и снабдить его волшебным зельем против ран. Я притворно обещала пригласить его в храм, яко бы для личных переговоров с глазу на глаз. Здесь я приму от него подарки, которые мы потом разделим между собой. Ему же я дам ядовитое лекарство, чтобы он вернее нашел свою гибель. Вы уйдите, как только он явится, чтобы не вызвать у него подозрения и чтобы я могла принять его, согласно обещанию, наедине».

Служанкам понравился хитрый план. В то время, как они дожидались в храме, к ним отправился Ясон и Аргосом и Мопсом. Никто из смертных и даже сыновей богов не сверкал никогда так красотой, как в этот день Ясон, по воле супруги Юпитера и других богинь-покровительниц. Его собственные товарищи приходили в восторг всякий раз, когда оглядывали его. Меж тем Медея коротала время в храме со своими служанками, распевая песни. Но мысли девушки были далеко, и ни одна песня не удовлетворяла ее. Ее жадный взгляд с возрастающим нетерпением устремлялся ко входу навстречу желанному пришельцу. Каждый шаг, каждое дуновение заставляли ее чутко прислушиваться. Но вот в храм вошел Ясон со своими спутниками, величавой походкой, подобно поднимающемуся над океаном Сириусу. У девушки словно сердце оборвалось; в глазах потемнело и кровь прилила к лицу. Служанки ушли, и долго герой и царевна стояли молча друг против друга, подобные стройным дубам или соснам, неподвижно стоящим в горах. Внезапно налетает ветер, шелестят дрожащие листья. Так и они, взволнованные нахлынувшими чувствами, вдруг заговорили: «Зачем ты чуждаешься меня? — прервал Ясон первый молчание. — Ведь я один здесь у тебя. Я не такой дерзкий, как другие мужчины, и дома не был таким. Не бойся спрашивать и говорить, что тебе угодно. Но не забудь, что мы в святом месте, где ложь — святотатство. Поэтому не обманывай меня сладкими обещаниями. Я пришел, как ищущий помощи, просить у тебя целебного средства, которое ты обещала своей сестре для меня. Жестокая необходимость заставляет меня искать твоей помощи. Требуй какой угодно благодарности и знай, что ты утолишь печали наших матерей и жен, которые, может быть, уже оплакиваются нас, сидя на берегу, и приобретешь бессмертие во всей Греции».

Медея и дочери Пелия. Барельеф. 420–410 гг. до н. э.

Девушка слушала его с восторгом: радостная улыбка играла на ее устах; сердце трепетало от его похвал. Она опустила глаза и тотчас их снова подняла, охваченная сильным желанием говорить, но не промолвила ни слова и только сняла пахучие перевязки с ящика, который Ясон поспешно и радостно взял у нее из рук. Она же готова была отдать ему и душу, если б только он потребовал: так опьяняла ее очаровательная красота героя. Ее душа была согрета, как роса на розах, пронизанная лучами утреннего солнца. Оба стыдливо опустили глаза, а затем обменялись взглядами, полными нежных чувств. Наконец девушка с трудом прервала молчание: «Выслушай, как я хочу помочь тебе. Когда мой отец даст тебе посеять губительные зубы дракона, то выкупайся один в реке, надень на себя черные одежды и выкопай круглую яму; в ней разложи костер и на нем сожги ягненка. Затем сделай возлияние Гекате из жертвенного напитка и удались от костра: на шум шагов и на лай собак не оборачивайся, иначе жертвоприношение потеряет свою силу. На следующее утро натрись этой волшебной мазью: она обладает неизмеримой силой. Ты почувствуешь себя сильнее не только людей, но и бессмертных богов. Также натри свое копье, меч и щит, и никакое железо в человеческой руке, и никакое пламя сверхъестественных быков не причинит тебе вреда. Но не надолго ты сохранишь эту чудодейственную силу, а только на один день, но ни за что не отказывайся от борьбы. И еще одно средство я дам тебе. Когда ты запряжешь могучих быков и распашешь поле, и взойдут уже посеянные тобою драконовы семена, то брось им большой камень: из-за него эти ужасные создания вступят между собою в драку, как собаки из-за куска хлеба. В это время ты нападешь на них и перебьешь их всех. После этого ты сможешь без борьбы забрать из Колхиды золотое руно и уехать. Да, уходи тогда, куда тебе захочется». Так она сказала, и слезы тихо катились по ее щекам; она была уверена, что благородный герой уедет далеко за море. Взяв его за руку, — она забыла от душевной боли, что делает, — она грустно сказала: «Когда ты приедешь на родину, не забудь имени Медеи, и я здесь, в далекой земле, буду помнить о тебе. Скажи мне также, где находится твое отечество, в которое ты поплывешь на своем корабле». При этих словах царевны и героем овладела непреодолимая страсть, и он сказал: «Верь мне, царевна, что если я избегну смерти, то я ни на один час, ни днем ни ночью, не забуду тебя. Моя родина — Иолкос в Гемонии, там, где добрый Девкалион, сын Прометея, построил много городов и храмов. Там вашей страны не знают даже и по имени». «Значит, ты живешь в Греции, чужеземец? — возразила девушка. — Там люди гостеприимнее, чем у нас. Поэтому не рассказывай на родине, какой прием тебе здесь оказали, и только в душе помни обо мне. Если же ты будешь в состоянии забыть меня, то пусть ветер занесет сюда из Иолкоса птицу, через которую я могла бы напомнить тебе, что ты спасся отсюда благодаря моей помощи. О если б я могла сама явиться в твой дом, чтобы напомнить о себе!» Так она сказала и заплакала. «Милая! — обратился к ней Ясон. — И ветры, и птицы излишни. О, если бы ты сама явилась в мою родную Грецию! Какой почет оказали бы тебе мужчины и женщины! Тебе молились бы, как божеству, потому что, благодаря твоему совету, их сыновья, братья и мужья избегли смерти и вернулись на родину. А мне, мне ты принадлежала бы вся, и ничто, кроме смерти, не помешало бы нашей любви». Так он сказал, а у нее душа затрепетала от восторга. В то же время перед ее глазами встали все страшные образы, которыми угрожала разлука с родиной. И все-таки невыразимая сила влекла ее в Грецию, так как Юнона внушила ей такое чувство. Богиня желала, чтобы колхидянка Медея покинула свое отечество и прибыла в Иолкос ради гибели Пелийа.

Меж тем служанки нетерпеливо дожидались, потому что давно уже пришла пора для царевны вернуться домой. Увлеченная признаниями героя, царевна готова была забыть о возвращении. Но осторожный Ясон наконец сказал: «Нам пора расстаться еще до заката, чтобы не вызвать подозрения в других. Мы еще раз встретимся на этом месте».

Ясон исполняет желание Ээта

На этом они расстались. Ясон, радостный, вернулся к своим товарищам на корабль, а девушка отправилась к своим служанкам. Те спешили к царевне навстречу, но она их не видела, потому что ее душа парила в облаках. Она легко вскочила на колесницу и погнала мулов по направлению к дворцу. Здесь давно уже ожидала ее Халкиопа, озабоченная судьбой своих детей. Она сидела на скамейке, поддерживая левой рукой свою голову, с глазами полными слез, и все время думала о тех бедах, которые могли ее постигнуть.

Между тем Ясон рассказывал своим товарищам, как царевна дала ему волшебное зелье, и показал им принесенную мазь. Все были рады; только герой Идас сидел вдали и от гнева скрежетал зубами. На следующее утро аргонавты послали двух товарищей за семенами дракона к Ээту, который не заставил себя долго просить. Он дал им зубы того дракона, которого убил Кадм у Фив, и был уверен, что Ясон не успеет даже посеять зубов. В ту же ночь Ясон выкупался и принес жертву Гекате, как велела Медея. Сама богиня услышала его молитву и пришла из своих глубоких пещер, страшная, окруженная ужасными драконами, державшими в зубах горящие дубовые ветви. Собаки подземного мира с лаем прыгали вокруг нее. Земля дрожала под ее ногами, и нимфы реки Фазиса застонали. Самого Ясона охватил ужас на обратном пути, но, верный совету возлюбленной, он не оглядывался в пути; когда он пришел к товарищам, уже занималась заря над снежными вершинами Кавказа.

Вот Ээт надел свой крепкий панцирь, который был на нем в битве с гигантами, и золотой шлем с четырьмя султанами и взял четырехкожный щит, которого никто из героев, кроме Геркулеса, не мог поднять. Его сын держал быстрых коней: царь вскочил на колесницу и понесся через город, держа вожжи в руках; за ним последовали многочисленные толпы народа. Словно вооружившись на бой, отправился он на зрелище. Между тем Ясон натер, по указанию Медеи, волшебной мазью копье, меч и щит. Товарищи попробовали свое оружие на копье, но оно устояло против всех испытаний, и никому не удалось хоть немного исправить его. В руке героя копье сделалось крепче самого крепкого камня. Вышедший из себя Идас направил свой удар на лезвие у самого острия, но его стальной меч отпрянул, как молот от наковальни, и весело закричали герои в чаянии победы. Только тогда Ясон натер также и свое тело и вдруг почувствовал невероятную мощь во всем своем теле: его мускулы на руках напружились от переполнявшей их силы и жаждали борьбы. Как военный конь пред битвой ржет, бьет копытом землю, прядет ушами и взвивается со вздернутой головой, так воспрянул и сын Эсона в жажде борьбы, переступая с ноги на ногу и играя щитом и копьем. Тогда герои к Марсову полю, где их дожидались уже царь Ээт на берегу и толпы колхидян, расположившихся по уступам Кавказских гор. Когда корабль был привязан, Ясон выскочил на берег с копьем и щитом в руках и тотчас же получил сверкающий железный шлем с острыми драконовыми зубами. Затем он повесил меч на ремне через плечо и пошел вперед величественной походкой, как Марс или Аполлон. Оглядевшись в поле, он увидел железное ярмо, предназначенное для быков, и тяжелый плуг, весь из железа. Осмотрев орудия, он надел железный наконечник на свое крепкое копье, положил шлем и, прикрываясь щитом, пошел далее по следам животных. Но быки неожиданно выскочили с другой стороны из-под подземного свода, где находились их стойла, извергая пламя и густой дым. Друзья Ясона пришли в ужас при виде чудовищ, сам же он ожидал нападения, расставив свои крепкие ноги и держа щит впереди, как морская скала ждет прибоя волн. Животные набросились на него, угрожая рогами, но даже не сдвинули героя с места. Как кузнечные мехи со свистом выбрасывают огонь или втягивают воздух, так они с ревом повторяли свои нападения, выплевывая пламя, и их огненные языки лизали героя, как молнии. Но его защищало волшебное зелье царевны. Наконец, он схватил чудовище за рога и изо всех сил потащил его к железному ярму. Наступив на железные ноги быка, он повалил его на колени. Точно так же согнул он одним ударом и второго быка, который на него набросился. Отложив в сторону свой широкий щит, он крепко держал обеими руками быков, обдаваемый их огненным пламенем. Ээт пришел в изумление при виде необычайной силы героя. Между тем Кастор и Поллукс подтащили к Ясону ярмо, лежавшее на земле, и герой уверенно надел его на быков. Затем он поднял железное дышло и прикрепил его к кольцу ярма. Близнецы тотчас же отскочили от пламени, потому что не были предохранены, как Ясон. Он же поднял снова свой щит и повесил за спиной на ремне. Затем взял шлем с драконовыми зубами и ударами копья подгонял бешеных извергавших пламя быков, заставляя их тащить плуг. Глубоко взрывалась почва, и огромные глыбы с шумом падали в борозды. Ясон твердыми шагами следовал за плугом и бросал зубы на взрытую землю, осторожно оглядываясь назад, не поднимаются ли против него вырастающие семена гигантов, меж тем как животные с силой рвались вперед. Еще оставалась целая треть до конца дня и было еще светло, когда все огромное поле было уже вспахано неутомимым пахарем, и быки были распряжены. Герой пригрозил им копьем, и они понеслись по полю. Сам же он вернулся к кораблю, так как на бороздах еще не было видно земнородных чудовищ. С громкими приветствиями окружили его со всех сторон товарищи. А он, не говоря ни слова, наполнил свой шлем речной водой и утолил мучительную жажду. Ясон размял свои кости, и снова душа его преисполнилась жажды борьбы, как у разъяренного кабана, точащего свои клыки на охотников. На всем поле выросли уже гиганты, вся долина Марса покрылась целым лесом копий и щитов и сверкала шлемами, от которых яркие лучи поднимались к самому небу. Тогда Ясон вспомнил совет хитрой Медеи: он схватил в поле огромный круглый камень, который не могли бы поднять четыре крепких мужа; он же легко взял его одной рукой и, подскочив, бросил далеко в середину выросших из земли воинов. Он сам осторожно встал на колени и, прикрывшись щитом, смело выжидал. Колхидяне громко вскрикнули, как шумит морская волна, разбиваясь об острые выступы скал. Сам Ээт оцепенел от удивления перед ловкостью, с которой был брошен огромный камень. Как проворные собаки, чудовища набросились на камень и, в жестоких схватках уничтожая друг друга, с рычанием падали на землю, как сосны или дубы с корнем вырванные бурей. Тогда-то обрушился на них Ясон, как падающая звезда, чудесным знамением рассекающая воздух в темную ночь. Вытащив свой меч из ножен, он наносил удары направо и налево, подкашивая, как траву, одних, а другим раскалывая головы, когда они бросились в бой. Потоки крови текли по бороздам; раненые и убитые валялись во всех концах поля, а многие с окровавленными головами, глубоко погружаясь, исчезали под землей.

Ясон борется с быком. Над быком крылатая богиня, справа Медея, у них обеих в руках волшебная трава. Рисунок на вазе

Горькая досада мучила душу царя Ээта. Не сказав ни слова, он вернулся в город, придумывая способ, как вернее избавиться от Ясона. Наступил уже вечер, и наш герой отдыхал среди друзей от дневных подвигов.

Медея похищает золотое руно

Ц елую ночь совещался царь Ээт с вождями своего народа во дворце, придумывая способы, как перехитрить аргонавтов, догадываясь, что события дня происходили не без содействия его дочерей. Богиня Юнона видела угрожавшую Ясону опасность и преисполнила душу Медеи страхом. Царевна дрожала, как лань в густом лесу, испуганная лаем собак. Она подозревала, что отец узнал о ее помощи, и, кроме того, боялась посвященных в дело служанок. Глаза покраснели у нее от слез, в ушах шумело, волосы были распущены, как в трауре, и она, наверное, приняла бы яд, чтоб покончить со своими страданиями, если бы то не было против воли судьбы. Она уже держала чашу в руке, как Юнона снова окрылила ее дух, и она с пробудившейся энергией вылила ядовитый напиток в сосуд. Собравшись с духом, она решилась бежать. Она покрыла поцелуями постель, двери, любовно коснулась руками стен своей комнаты, отрезала локон с волос и положила в кровать на память своей матери. «Прощай, дорогая мать! — говорила она в слезах. — Прощай, сестра Халкиопа и весь родной дом! О, чужестранец! Лучше бы волны морские поглотили тебя, прежде чем ты прибыл в Колхиду». Так покидала она свою родину, как пленница покидает ненавистную темницу. Двери дворца легко раскрылись перед ее заклинаниями. Узкими боковыми проходами она пробегала, босая, прижимая левой рукой покрывало на голове, а правой поддерживая ночное платье, чтобы не запачкать его в грязи. Скоро она, не узнанная сторожами, была уже за пределами города, пробираясь по тропинке к храму, знакомая со всеми предместьями, как волшебница, собирающая травы для целебных зелий. При виде ее изливавшая мягкий свет луна, улыбнувшись, молвила про себя: «Не меня одну терзает любовь к прекрасному Эндимиону. Много раз ты своими волшебными заклинаньями прогоняла меня с неба. Теперь ты сама испытываешь жестокие страдания из-за Ясона. Ступай же, но не надейся при всей твоей хитрости избежать предстоящих страданий». Так сказала луна, а царевна быстро бежала. Наконец, она повернула к морю, где ярко, как путеводная звезда, горел костер, зажженный героями в честь победителя Ясона. Подойдя к кораблю, она громко позвала своего младшего племянника Фронтиса. Узнавший вместе с Ясоном ее голос юноша трижды ответил тройным приветствием. Герои сначала были удивлены, но затем поехали ей навстречу. Прежде, чем корабль был привязан к берегу, Ясон спрыгнул с палубы на берег, и вместе с ним Фронтис и Аргос. «Спасите меня! — воскликнула девушка, обнимая колени своих племянников. — Вырвите меня из рук моего отца. Все предано, и нет больше спасения. Унесемтесь на корабле, пока отец не помчался за нами на своих быстрых конях. Золотое руно я вам доставлю, усыпив дракона. Ты же, чужеземец, клянись богами пред товарищами, что ты меня, сироту, не обидишь на чужбине». Так она грустно сказала и обрадовала душу Ясона. Он нежно поднял коленопреклоненную, обнял и сказал: «Возлюбленная! Юпитер и покровительница брака Юнона пусть будут свидетелями, что я, вернувшись в Грецию, введу тебя законной женой в свой дом». Так он поклялся и крепко пожал ее руку. Затем Медея предложила героям немедленно направить корабль к священной роще, чтобы взять там золотое руно. Аргонавты поплыли на корабле, а Ясон и девушка пошли пешком по тропинке. Они отыскали в роще высокий дуб, на котором висело золотое руно, сверкая сквозь ночную мглу, как утреннее облако, горящее в лучах восходящего солнца. Навстречу им вытягивал свою длинную шею не ведавший сна дракон, пронизывая тьму своими зоркими глазами, и далеко на берегу реки и в обширной роще слышны были отголоски его страшного шипения. Как волнуется пламя во время лесного пожара, так переливались световые волны на чешуе чудовища. Но девушка смело пошла ему навстречу. Умоляющим голосом она взывала к самому сильному из богов, богу сна, прося его усыпить чудовище. Она обращалась к могущественной царице подземного мира, призывая ее благословения на свое деяние. Не без страха следовал за ней Ясон. Усыпляемый заклинаньями царевны, дракон уже вытянул свое обессилевшее тело, и только ужасная голова его еще держалась прямо, угрожая открытой пастью. Тогда Медея, произнося заклинанья, тростью из можжевельника, брызнула ему в глаза волшебный напиток, запах которого навеял на него сон. Теперь дракон сомкнул свою пасть и вытянул свое огромное тело вдоль леса.

Ясон и Медея похищают золотое руно. Рельеф на римском саркофаге. II в. н. э.

Царевна, не переставая, брызгала на голову дракона волшебное зелье, в то время как Ясон, по ее указанию, снимал с дуба золотое руно. Затем оба поспешно ушли из тенистой Марсовой рощи, и баранье руно озаряло своим золотым сияньем чело и белокурые волосы героя и далеко вперед освещало им путь. Руно лежало у Ясона на плече, свешиваясь от самой шеи до ног, и герой время от времени сворачивал свою золотую ношу из боязни, чтобы человек или бог не отнял у него сокровища. На заре они подошли к кораблю, где их встретили товарищи, с восторгом осматривавшие руно, которое сверкало, как молния Юпитера. Каждому хотелось дотронуться до него руками, но Ясон запретил им это и покрыл руно плащом. Девушку он посадил на заднюю палубу корабля и с такими словами обратился к товарищам: «Теперь, друзья, скорей вернемся на родину. Благодаря советам этой девушки, удалось нам выполнить задачу, ради которой было предпринято плаванье. В награду я повезу ее законной женой в отчий дом. Вас же я прошу мне помочь защитить ее, как друга Греции. Без сомненья, Ээт скоро будет здесь со всеми своими подданными, чтобы помешать нашему отплытию. Поэтому пусть половина из вас сядет на весла, а другие, держа в руках навстречу врагам наши мощные щиты из воловьей кожи, пусть прикрывают отступление. В наших руках теперь возвращение на родину и честь или позор Греции!» С этими словами он разрубил канат, которым корабль был привязан к берегу, и в полном вооружении вскочил на палубу к девушке и встал рядом с кормчим Анкеем. Корабль понесся стрелою к устью реки.

Преследуемые аргонавты спасаются, увозя Медею

Между тем Ээт и все колхидяне узнали про любовь, деяния и побег Медеи. Они все, вооруженные, собрались на городской площади и вскоре с громкими криками устремились на берег реки. Ээт ехал на своей тяжелой колеснице, в которую были запряжены подаренные богом солнца кони. В левой руке он держал круглый щит, а в правой длинный факел. Сбоку прикреплено было огромное копье. Вожжи были в руках его сына Абсирта. Но когда они прискакали к устью реки, корабль с неутомимыми гребцами был уже далеко в море. Факел и щит выпали из рук царя. Он стал взывать к Юпитеру и богу солнца, чтоб они были свидетелями злодеяния, и в гневе обратился к подданным: «Если вы не отнимете моей дочери на суше или на море и не привезете ее ко мне, чтобы он не мог наслаждаться своей местью, то вы все поплатитесь своими головами». Испуганные колхидяне в тот же день втащили в воду свои корабли, подняли паруса и поплыли в море. Их флот, под начальством царского сына, Абсирта, напоминал необозримую стаю птиц, пролетающих над морем, заслоняя солнце.

Попутный ветер надувал паруса аргонавтов, так как Юнона желала, чтобы колхидянка Медея скорее принесла гибель в дом Пелийа. Уже на третье утро они привязали корабль на берегу реки Галиса в земле пафлагонов. Здесь они принесли жертву, по указанию Медеи, богине Гекате, которая ее спасла. Тут вождь аргонавтов и другие герои вспомнили, что вещий Финей советовал им возвращаться на родину по новому пути, но никто не знал местности. Тогда Аргос, сын Фрикса, начитанный в греческих рукописях, посоветовал им направить корабль к реке Истру, потоки которой шумят далеко в Рипейских горах и несут свои воды наполовину в Ионическое море, наполовину — в Сицилийское. После указания Аргоса широкой лентой раскинулась на небе радуга в том направлении, куда им нужно было ехать, и попутный ветер не прекращал свою помощь, а небесное знамение не переставало светить, пока они благополучно не прибыли к устью реки Истра у Ионического моря.

Артемида (Диана). Римская мраморная копия с оригинала 325–300 гг. до н. э.

Но колхидяне не прекратили своего преследования и достигли устья Истра на своих легких кораблях еще раньше аргонавтов. Они скрылись в засаду по бухтам и островам и, когда герои бросили якорь в устье реки, загородили им выход. Испугавшись многочисленности колхидян, аргонавты высадились на одном из островов реки. Колхидяне их преследовали, и бой был неминуем. Греки вступили в переговоры, и стороны согласились на том, чтобы греки, во всяком случае, увезли золотое руно, обещанное царем Ясону за его подвиг, но царскую дочь Медею они должны были высадить на другом острове в храме Дианы, пока справедливый соседний царь в качестве третейского судьи не решит, вернуться ли ей к отцу или последовать за героем в Грецию. Глубокое отчаянье овладело девушкой, когда она это услышала. Она увела своего возлюбленного в такое место, где их никто из товарищей не слышал, и со слезами на глазах сказала: «Ясон! Как вы могли принять такое решение! Неужели счастье заслонило у тебя воспоминанье о том, в чем ты мне клялся, когда был в нужде. В этой надежде я легкомысленно забыла про свою честь и покинула родину, отчий дом и родителей, составлявших мое высшее счастье. Ради твоего спасения я скитаюсь вместе с тобою по морю. Благодаря моей смелости ты обладаешь золотым руном. Ради тебя я покрыла позором имя женщины, и служанкой, женой и сестрой следую за тобой в Грецию. Так защити же меня, не покидай меня одну. Не подвергай меня случайности царского решения. Если этот судья передаст меня моему отцу, то я погибну. Неужели ты спокойно мог бы вернуться тогда на родину? Как может это одобрить супруга Юпитера, Юнона, которую ты считаешь своей покровительницей? О, если ты меня покинешь, то тебе придется еще вспомнить меня в тяжелой нужде. Как сон, пусть исчезнет тогда из твоих рук золотое руно, пусть духи мести изгонят тебя из отечества, как я была изгнана из отечества твоей изменнической хитростью». Так говорила она со страстью и хотела поджечь корабль и броситься в пламя. Ясон испугался ее вида, совесть проснулась в нем, и он ласково сказал: «Успокойся, дорогая, я не принимаю серьезно этот договор. Мы только для тебя выдумали этот предлог, чтобы избежать битвы, так как мы окружены целой тучей врагов! К тому же все местные жители — друзья колхидян и хотят помочь твоему брату Абсирту доставить тебя пленницей к отцу. Если же мы примем бой, то все погибнем и твое положение будет еще безнадежнее, так как ты достанешься добычей врагу. Более того, заключенный нами договор должен послужить ловушкой, в которой погибнет Абсирт; когда же падет полководец, то соседи не окажут колхидянам никакой помощи». Так он говорил, улыбаясь, а Медея дала ему свой ужасный совет. «Послушай, — сказала она, — я однажды согрешила и, ослепленная роком, совершила преступление. Назад я уже не могу больше вернуться и должна поэтому продолжать свой греховный путь. Защищайся ты против колхидян. Я же обману брата и предам его в твои руки. Пригласи его на пир; я уговорю герольдов дать мне переговорить с ним наедине; тогда — я не могу этому противиться — ты можешь его убить и дать сражение колхидянам». Такую засаду устроили они оба против Абсирта. Они отправили ему богатые подарки и среди них роскошное пурпурное платье, подаренное Ясону лемносской царицей. Это платье было сшито богинями-покровительницами и пропитано небесными ароматами после того, как опьяневший от нектара бог спал на нем. Хитрая девушка уговорила герольда, чтоб Абсирт ночью пришел на другой остров в храм Дианы; там они должны были придумать хитрый план, как снова завладеть золотым руном и вернуть его отцу. Она сама, по ее словам, была насильно выдана чужеземцам сыновьями Фрикса. Обманув таким образом послов, она окропила воздух своими волшебными зельями; и их сильный запах мог заманить диких зверей с высоких гор. Случилось так, как она хотела. Обманутый предательскими обещаниями, Абсирт темной ночью приехал на священный остров. Наедине с сестрой сын царя стал испытывать вероломную девушку, действительно ли она готовит хитрый замысел против чужеземцев, но его старания напоминали попытку слабого ребенка перейти в брод через выступившую из берегов горную речку, через которую не решился бы переправиться взрослый мужчина. Во время их разговора, когда сестра обещала идти на все, из засады вдруг выскочил Ясон с обнаженным мечом в руках. Девушка отвела глаза и накинула на себя покрывало, чтоб не быть свидетельницей убийства своего брата. Как жертвенное животное, упал царский сын под ударами и обрызгал платье и покрывало отвернувшейся Медеи своей братской кровью. Но богиня мести, от глаз которой ничто не ускользает, своим темным взором видела из своего убежища совершенное злодеяние.

Ясон приносит Пелию золотое руно. Фрагмент росписи на вазе

Когда Ясон скрыл следы убийства и закопал труп, Медея подала аргонавтам условный знак факелом. Занявшие в это время свои места на корабле герои пристали к острову Дианы и, как коршуны на стаи голубей или львы на стада овец, напали на спутников Абсирта, лишившихся своего полководца. Никто не избежал смерти. Ясон, поспешивший к товарищам на помощь, пришел слишком поздно, так как победа была уже решена.

Дальнейшее плавание аргонавтов

По совету Пелея, герои быстро поплыли из устья реки, прежде чем оставшиеся колхидяне могли уяснить себе положение. Когда эти последние увидели, что произошло, то вначале решили было преследовать врагов, но Юнона запугала их молниями. И так как они боялись вернуться домой из-за гнева царя, потерявшего и сына и дочь, то они остались на острове Дианы у устья Истра и поселились здесь навсегда.

Мимо многих берегов и островов проплыли аргонавты, проплыли также мимо острова, на котором жила дочь Атланта, царица Калипсо. Им уже рисовались вдали самые высокие вершины родного материка, когда Юнона, боявшаяся планов разгневанного Юпитера, подняла против них бурю, погнавшую корабль к негостеприимным берегам острова Электриса. В это время вдруг заговорившая доска, которую Минерва вставила в киль корабля, и ужас охватил слушателей.

«Вы не избегнете гнева Юпитера и блужданий по морю, — гулко раздавалось в доске, — прежде чем богиня-волшебница не смоет греха ужасного убийства Абсирта. Пусть Кастор и Поллукс помолятся богам, чтобы они вам открыли путь по морю и вы могли найти дочь бога солнца и Персы, Цирцею». Так говорила в сумерки деревянная доска корабля Арго. Холодный ужас охватил героев, когда они неожиданно услышали такие страшные предсказания. Только близнецы Кастор и Поллукс вскочили на ноги и нашли в себе мужество обратиться к бессмертным богам с мольбою о помощи. Корабль в это время несся дальше до внутренней бухты Эридана, где некогда упал в пучину сгоревший на своей солнечной колеснице Фаэтон. И до сих пор еще извергает он дым и кипящую воду из раны, и ни один корабль не может проплыть на легких парусах через эту пучину и попадает в горячий водоворот. Кругом на берегу вздыхают под дуновениями ветра превращенные в тополи сестры Фаэтона, Гелиады, и роняют на землю прозрачные янтарные слезы, которые сушит солнце и поток уносит в Эридан. Аргонавтов выручил из опасности их крепкий корабль, но у них пропала всякая охота к еде и питью: днем их душил невыносимый запах, поднимавшийся из вод Эридана от дымящегося Фаэтона, а ночью до них отчетливо доносились стоны Гелиад и шум падавших в море янтарных слез. Вдоль берегов Эридана они подплыли к устью Роны. Они собирались поехать по этой реке и не выбрались бы оттуда живыми, но на подводном камне вдруг появилась Юнона и страшным голосом богини предупредила их. Она заволокла корабль защитным черным облаком, и герои в течение многих дней и ночей плыли мимо кельтских племен, пока не увидели, наконец, тирренского берега и вскоре не прибыли благополучно в гавань острова Цирцеи.

Статуя богини Юноны «Большого каскада» в Петергофе

Они нашли богиню-волшебницу, когда она с берега мыла в волнах свою голову. Ей снился сон, будто ее покои и весь дом залиты кровью и пламя пожирает все волшебные зелья, которыми она зачаровывала чужестранцев, а она сама черпает пригоршнями кровь и тушит огонь. Этот страшный сон поднял ее на заре с постели и погнал на берег моря. Здесь она стала обмывать свое платье и волосы, словно они были обрызганы кровью. Огромные чудовища, не похожие на других животных, пестревшие разнообразными членами своего тела, целым стадом следовали за ней, как скот за пастухом. Невыразимый ужас охватил героев, так как им стоило только посмотреть на лицо Цирцеи, чтобы убедиться, что она сестра грозного Ээта. Освободившись от страшных образов ночи, богиня быстро повернулась, поманила животных и приласкала их, как собак.

Ясон приказал товарищам остаться на корабле, сам же соскочил на берег, увлекая за собой Медею против ее воли по направлению к дворцу Цирцеи. Богиня не знала, чего хотели от нее чужеземцы. Она предложила им сесть на прекрасные скамьи, но те тихо и печально заняли места у очага. Медея закрыла лицо руками, а Ясон воткнул в землю меч, которым он убил Абсирта и, опираясь подбородком на рукоятку, не поднимал глаз к верху. Тогда Цирцея догадалась, что перед нею несчастные изгнанники, ищущие защиты и жаждущие искупления убийства. Она боялась Юпитера, защитника просителей, и принесла требуемую жертву, заклав только что ощенившуюся суку, и стала призывать к милосердию Юпитера. Ее служанки наяды несли искупительные жертвы из дворца в море, сама же она встала у очага и сожгла жертвенные хлебы, сопровождая это торжественными молитвами, чтобы укротить гнев Фурий и добиться прощения отца богов для запятнанных преступлением просителей. Окончив священный обряд, она усадила чужестранцев на роскошные скамьи и сама села напротив. Затем стала расспрашивать у них об их намерениях и путешествии, откуда они приехали, зачем пристали к этому берегу и почему ищут у нее защиты: ее кровавый сон снова встал в ее памяти. Когда девушка подняла свою голову и посмотрела ей в лицо, то ее поразили ее глаза: Медея, как и сама Цирцея, происходила от бога солнца, а у потомков этого бога были лучистые, сверкавшие золотом глаза. Тогда богиня захотела услышать родную речь беглецов, и царевна начала рассказывать на колхидском языке все, что случилось с Ээтом, с героями и с нею самой. Она сказала всю правду, только не хотела признаться в убийстве брата Абсирта. Но ничто не скрылось от богини-волшебницы. Однако она сжалилась над своей племянницей и сказала: «Бедная! Ты бесчестно бежала, свершив ужасное преступление. Отец твой, наверное, приедет в Грецию, чтобы отомстить тебе за убийство своего сына. От меня же ты никакого зла не увидишь, потому что ты моя родственница и ищешь у меня защиты. Только помощи у меня не проси. Уходи вместе с этим чужестранцем. Я не могу одобрить ни твоих планов, ни позорного бегства». Невыразимые страдания заполонили душу девушки при этих словах: она накинула на свою голову покрывало и горько заплакала. Герой взял ее за руку и увел из замка Цирцеи.

Юнона сжалилась над несчастными. Она отправила свою посланницу Ириду по пестрой тропинке радуги к морской богине Фетиде, призвала ее к себе и поручила ей защиту корабля героев. Тотчас же по прибытии Ясона и Медеи на корабль поднялись нежные зефиры. Бодро герои подняли паруса. При тихом ветре корабль поплыл дальше, и вскоре попался красивый цветущий остров, местопребывание коварных сирен, которые заманивали своим пеньем моряков и убивали их. Полуптицы, полудевы, они всегда сидели на вахте, и ни один чужестранец, плывший мимо, не мог избежать их. И теперь они запели прекрасные песни аргонавтам, которые уже готовы были пристать к берегу, но фракийский певец Орфей поднялся со своего места и могучей рукою ударил по струнам божественной арфы, заглушая голоса сирен. В то же время в спину аргонавтов подул посланный богами шумный зефир, и пение чудесных дев замерло вдали. Только один из товарищей, сын Телеона, Бутес, не мог устоять против звучного голоса сирен, выскочил из-за весел в море и поплыл навстречу чарующим звукам. Он погиб, если бы его не увидела владычица горы Эрикса в Сицилии, Венера. Она вырвала его из морской пучины и бросила на уступы гор этого острова, где он с тех пор остался жить. Аргонавты оплакивали его как погибшего и продолжали свое плавание навстречу новым опасностям. Они приехали к узкому морскому проливу, где с одной стороны угрожала из-под воды острая скала Сциллы, а с другой — втягивал воды в бездну водоворот Харибды, готовый проглотить их корабль. В то же время пучина выбрасывала сорвавшиеся со дна скалы, где некогда стояла огненная кузница Вулкана; теперь же она наполняла только воздух черным густым дымом. Повсюду встречали их здесь дочери Перея, морские нимфы. На корме корабля сидела сама царица Фетида и управляла рулем. Все они, как призраки, окружили со всех сторон корабль, и когда ему грозила опасность от приближающейся скалы, то нимфы толкали его, одна к другой, как девушки, играющие в мяч. Судно то поднималось на волнах к облакам, то падало в пропасть. С вершины скалы с молотом на плече следил за этим зрелищем Вулкан, а со звездного неба глядела вниз жена Юпитера Юнона, но у нее закружилась голова, и она схватила за руку Минерву. Наконец, аргонавты благополучно избегли всех опасностей и поплыли дальше в открытом море, пока не прибыли к острову, где жили добрые феакийцы и их благочестивый царь Алкиной.

Сцилла. Краснофигурная роспись на кратере. 450–425 гг. до н. э.

Новая погоня колхидян

Герои здесь были приняты очень гостеприимно и чувствовали себя очень хорошо, как вдруг на берегу появилось страшное войско колхидян, которые другим путем приплыли к острову. Они потребовали царскую дочь Медею, чтобы отвезти ее назад в отчий дом, и угрожали, в случае отказа, теперь же уничтожить греков в бою или когда сам Ээт прибудет с более многочисленным войском. Они уже готовы были начать битву, но добрый царь Алкиной удержал их, а Медея обняла колени его супруги Ареты и сказала: «Царица, я умоляю тебя, не дай меня увезти к отцу. И ты принадлежишь к человеческому роду, которого легкомысленные ошибки влекут к несчастью. Так и у меня затмился разум. Но не легкомыслие, а невероятный страх побудил меня бежать с этим человеком. Девушкой везет он меня на свою родину. Поэтому сжалься надо мной, и пусть боги даруют тебе долгую жизнь и детей, а твоему народу бессмертную славу». Она падала в ноги каждому из героев с мольбою о спасении, и все одобряли ее, потрясая копьями, вытаскивая из ножен свои мечи и обещая постоять за нее, если б даже Алкиной согласился на выдачу.

Ночью царь с царицей совещались о судьбе колхидской девушки. Арета просила за нее и рассказала царю, что знаменитый герой Ясон хочет сделать ее законной женой. Алкиной был кроткий муж, и он стал еще благосклоннее к царевне, когда услышал это. «Я охотно прогнал бы колхидян ради царевны и героев, — ответил он супруге, — но я боюсь нарушить право гостеприимства Юпитера. Неблагоразумно также раздражать могущественного царя Ээта, потому что он и сам может предпринять поход против Греции, хотя он и далеко живет. Поэтому выслушай решение, которое я принял. Если царевна еще свободная девушка, то ее нужно вернуть отцу; если же она стала женой героя, то я не отниму ее у мужа, который имеет на нее больше прав, чем отец». Арета перепугалась, услышав решение царя. Еще ночью она отправила герольда к Ясону, чтобы посоветовать ему повенчаться с Медеею на рассвете. Герои, которым Ясон сообщил о предложении, были очень довольны, и в священном гроте при пении Орфея девушка была торжественно объявлена женой Ясона.

Не успели утренние лучи солнца осветить берега острова и покрытые еще туманом поля, как все феакийцы высыпали на улицы города, а на другом конце острова уже также в полном вооружении разместились колхидяне. Алкиной вышел из своего дворца с золотым скипетром в руке, чтобы судить девушку. За ним следовали толпой благороднейшие фракийцы. Собрались и женщины, чтобы полюбоваться на греческих красавцев, пришли также поселяне из деревни, так как Юнона далеко разнесла молву о суде. Все уже столпились перед городскими стенами, и высоко к небу поднимался дым от жертвоприношений. Давно уже герои ждали приговора. Когда царь, наконец, сел на трон, выступил вперед Ясон и под клятвой заявил, что царская дочь Медея его законная супруга. Выслушав это заявление и свидетельские показания о венчании, Алкиной торжественно поклялся, что не выдаст Медею и будет защищать гостей. Напрасно протестовали колхидяне. Царь предложил им на выбор: или остаться мирными гостями в стране, или же удалиться со своими кораблями из гавани. Боясь гнева царя, колхидяне не решились вернуться на родину без царской дочери и поселились на острове. Только на седьмой день Алкиной отпустил, наконец, аргонавтов с богатыми подарками, и они продолжали свое плавание.

Последние приключения героев

Мимо многих берегов и островов проплыли аргонавты, и вдали уже показались родные берега Пелопсовой страны (Пелопоннеса), как поднялся жестокий северный ветер и девять дней и ночей гонял корабль по бурным волнам Ливийского моря. Наконец, их прибило к пустыным песчанным берегам африканских сырт в бухту, где стоячие воды, покрытые грязной пеной, заросли, как в болоте, густой травой. Далеко залегли песчаные равнины, на которых не видно было ни зверя, ни птицы. Волны с силой бросили корабль на берег, и корма его зарылась в песок. Испуганные герои выскочили на берег и с ужасом глядели на однообразную и бесконечную ширь пустыни. Нигде ни источника, ни тропинки, ни пастушьего шалаша. Кругом царила могильная тишина. «Горе нам, в какую страну мы попали? Куда нас занесла буря? — спрашивали друг друга товарищи. — Лучше бы нам разбиться среди плавающих скал или предпринять что-нибудь против воли Юпитера и погибнуть в великом испытании!» «Да, — сказал кормчий Анкей, — волны посадили нас на мель и не унесут уже больше отсюда. Нет никакой надежды на возвращение на родину, отсюда нам не выбраться!» С этими словами он уронил руль, сел на скамью и заплакал. Как жители зачумленного города блуждают, как тени, в ожидании своей гибели, так бродили печальные герои вдоль пустынного берега. Когда наступил вечер, они грустно распрощались и без еды, завернувшись в плащи, разлеглись в песке, кому где пришлось, и целую ночь без сна ждали дня и смерти. В другом месте плакали, теснясь около своей госпожи, феакийские женщины, которых Медея получила в дар от царя Алкиноя. Они стонали, как умирающие лебеди, выкрикивая свои последние жалобы. Все они, и мужчины и женщины, наверное, погибли бы, никем не оплаканные, если бы властительницы Ливии, три полубогини, не сжалились над ними. Покрытые козьими шкурами от шеи по щиколотки, они в жаркий полдень явились к Ясону и тихо стащили с него плащ, которым он накрыл свою голову. В испуге он вскочил на ноги и благоговейно отвел глаза, увидев богинь. «Несчастный, — сказали они, — мы знаем все твои невзгоды, но не горюй больше. Когда морская богиня распряжает колесницу Нептуна, принесите благодарность вашей матери, долго носившей вас в своем чреве, и тогда можете спокойно вернуться в благословенную Грецию». Богини исчезли, и Ясон рассказал товарищам утешительное, но загадочное предсказание. Когда все еще смущенно раздумывали над происшедшим, появилось новое столь же необычайное чудесное знамение. Огромный морской конь с золотой гривой, свисавшей по обе стороны шеи, выскочил из моря на берег и, словно мельничными крыльями, стряхнул с себя морскую пену, как пыль. Тогда поднялся Пелей и радостно воскликнул: «Половина загадочного предсказания сбылась: морская богиня распрягла свою колесницу, которую тащил этот конь, а мать, которая нас долго носила в своем чреве, — это наш корабль Арго; ему-то мы и должны принести свою благодарность. Поднимем его на плечи и понесем по песчаной равнине по следам морского коня, которые приведут нас, наверное, к какому-нибудь спуску в море». Сказано — сделано. Сыны богов подняли корабль на плечи и двенадцать дней и ночей кряхтели под ношей. Путь вел все время по пустынной и безводной песчаной равнине, и если бы боги не подкрепили их силы, то они погибли бы в первый же день. Наконец, они благополучно пришли к тритонской гавани, сняли здесь судно с плеч и, как бешеные собаки, мучимые жаждой, бросились искать источника. По дороге певец Орфей встретил Гесперид, мило поющих нимф, сидевших на священном поле, где дракон Ладон стерег золотые яблоки. Певец обратился к ним с просьбой указать источник, где бы можно было утолить жажду. Нимфы сжалились, и самая важная из них, Эгла, начала рассказывать: «Наверное, смелый разбойник, который вчера появился здесь и лишил жизни дракона, а у нас отнял яблоки, пришел, чтобы помочь вам, чужеземцы. Это был дикий человек; глаза его сверкали под нависшими бровями; грубая львиная шкура висела на плечах; в руке он нес масличную дубину и стрелы, которыми он уложил чудовище. И он пришел сюда, из пустыни, страдая от жажды. Не найдя нигде воды, он ударил пятой по скале, и, как по волшебству, из нее потекла в обилии вода. Страшный человек вытянулся на земле и, опираясь обеими руками о скалу, пил вволю, пока не упал на песок, как насытившийся бык». Так сказала Эгла и указала на источник в скале, вокруг которой тотчас же столпились герои. Свежая вода развеселила их. «Право, — сказал один, смачивая водой обожженные губы, — Геркулес, даже разлученный с нами, спас еще раз своих товарищей. Если бы мы только его встретили в наших дальнейших странствованиях!» И все они разбрелись по всем направлениям в поисках за героем. Когда они вернулись, то зоркий Линкей уверял, что видел его издали и то только, как пахарь видит новую луну сквозь облака, и что никто не мог бы догнать его. Наконец, после того, как несчастный случай унес двух их товарищей и они оплакали их, корабль был снова спущен в море. Долго они напрасно старались выйти из тритонской бухты в открытое море: ветер дул им в лицо, и судно беспокойно кружило в гавани, как змея, бессильная выбраться из своей дыры, с шипеньем и сверкающими глазами тщетно ворочает головой во все стороны. По совету Орфея, они снова вышли на берег и принесли в жертву местным богам самый большой жертвенный треножник, который был у них на судне, оставив его на берегу. На обратном пути их встретил морской бог Тритон в образе юноши. Он поднял ком земли и подал его, как знак гостеприимства, герою Евфему, который спрятал ком за пазухой. «Меня отец поставил защитником этого морского берега, — сказал им морской бог. — Посмотрите, там впереди, где бурлит темная вода, есть узкий выход из бухты в открытое море: туда и гребите, а я пошлю вам попутный ветер, и вам уж скоро недалеко будет до острова Пелопса». Веселые сели герои на корабль. Тритон взял треножник на плечи и исчез с ним в пучине. Через несколько дней аргонавты без всяких приключений приехали на скалистый остров Карпатос и отсюда хотели направиться к прекрасному острову Криту. Но этот остров охранял страшный великан Талос. Он один остался от железного рода людей и был подарен Юпитером Европе для охраны порога. Трижды в день обходил он остров на своих железных ногах. Тело у него было из железа и поэтому неуязвимо, и только на одной лодыжке у него было человеческое мясо и жила, из которой текла кровь. Кто это место знал и мог нанести в него удар, тот мог надеяться его убить, так как он не был бессмертен. Когда аргонавты подплывали к острову, он стоял на страже на одной из крайних береговых скал. Заметив приближающихся, он стал отрывать каменные глыбы и бросать в корабль. Испуганные герои стали грести назад и готовы были проплыть мимо Крита, несмотря на мучительную жажду, но встала Медея и сказала: «Выслушайте меня, герои. Я знаю, как укротить это чудовище. Держите корабль вдали, чтобы не долетали его камни». Затем она подняла фалды своей пурпурной мантии и при помощи Ясона прошла на нос судна. С страшными заклинаниями она трижды обратилась к обрывающим нить жизни паркам, к быстрым собакам подземного мира, живущим повсюду и преследующим смертных. После этого она заворожила веки железного Талоса, чтобы они сомкнулись и чтобы мрачные сны заполнили его воображение. Охваченный сном, он упал мясистой лодыжкой на острый край скалы, и кровь, как расплавленный свинец, потекла из раны. Проснувшись от боли, он попытался на мгновение подняться. Но как подрубленная ель качается от порывов ветра, трещит и падает на землю, так и он, шатаясь, едва держался на ногах, пока не испустил дух и с шумом не упал в море.

Репродукция изображения с античной вазы «Талос и аргонавты»

Теперь герои могли беспрепятственно пристать к берегу и до утра отдыхать на благословенном острове. Но едва они отплыли от Крита, как их перепугало новое приключение. Наступила страшная ночь, не освещенная ни лучом луны, ни сиянием звезд. Словно из бездны была выпущена вся тьма, так беспросветен был воздух, и аргонавты не знали, плывут ли они по морю или по волнам Тартара. С простертыми вверх руками умолял Ясон Феба Аполлона рассеять эту непроглядную тьму; горькие слезы текли по его щекам, и он обещал богу самые богатые дворы. Бог внял его мольбам; он спустился с Олимпа, вскочил на подводную скалу и, высоко поднимая золотой лук, стал стрелять в воздух серебряными стрелами. Внезапный яркий свет открыл им небольшой островок, у берегов которого они бросили якорь и дожидались утренней зари. Когда они снова при солнечном свете плыли по открытому морю, герой Евфем вспомнил ночной сон. Ему казалось, будто земляной ком Тритона, который он держал за пазухой, стал оживать и скатываться со своего места; затем он принял образ девушки, которая сказала ему: «Я дочь Тритона и Ливии, отдай меня дочерям Нерея, и я буду жить в море у Анафы; впоследствии я снова появлюсь на свет, предназначенная для твоих потомков». Про этот сон вспомнил теперь Евфем, потому что Анафой назывался остров, у которого они дожидались утра. Ясон, которому герой рассказал свой сон, тотчас же понял его смысл: он посоветовал товарищу бросить в море ком земли, который он носил за пазухой. Герой послушался совета, и на глазах аргонавтов из морских глубин вырос вдруг цветущий остров с плодородной почвой. Эту землю прозвали Каллистой, т. е. прекраснейшей, и Евфем впоследствии заселил ее своими детьми.

Это было последнее чудо, которое пережили герои. Вскоре они вышли на остров Эгину. Оттуда они поплыли на родину, и без дальнейших приключений корабль Аргос благополучно привез героев в гавань Иолкоса. Ясон посвятил корабль в Кориноском проливе богу Нептуну, и, вознесшись к небу мелкой пылью, судно засветилось в части небесного свода ярким созвездием.

Конец Ясона

Ясон не получил трона в Иолкосе, из-за которого совершил свое опасное путешествие, похитил Медею у ее отца и постыдно убил ее брата Абсирта. Он должен был уступить престол сыну Пелийа Акасту и бежать с молодой женой в Коринф. Здесь он прожил с ней десять лет, и она родила ему трех сыновей. Старшие два были близнецы Фесал и Алкимен; третий Тизандр быль значительно моложе. Не только за красоту, но и за благородную душу и другие достоинства Ясон любил и уважал свою Медею. Но время стерло яркие краски с ее лица, и Ясона очаровала своей красотой молодая девушка, дочь коринфского царя Креона, по имени Главка. Ничего не рассказывая жене, он стал добиваться руки девушки и только, когда царь дал свое согласие и назначил день свадьбы, стал уговаривать Медею добровольно отказаться от брака. Он уверял жену, что не желает нового брака, так как пресыщен ее любовью, и только ради детей хочет породниться с богатым и знатным домом царя. Но Медея была возмущена таким предложением и в гневе взывала к богам, свидетелям его клятвы. Однако Ясон не обратил на нее внимания и был помолвлен с царской дочерью. В отчаянии бродила Медея во дворце своего мужа. «Горе мне, — взывала она, — пусть небесный огонь поразит меня! Зачем мне дольше жить? Пусть смерть сжалится надо мной, о, отец, о, родина, постыдно покинутые мною! О, брат, которого я убила и за кровь которого отомщено мне теперь! Но не моему мужу наказывать меня, ведь из-за него я совершила все свои преступления. Богиня справедливости, пошли гибель ему и его молодой наложнице!»

Она громко произносила свои жалобы, когда новый тесть Ясона, Креон, увидел ее во дворце и сказал: «Мрачная и злая женщина, возьми своих сыновей и немедленно уйди из моей страны; я не вернусь домой, прежде чем не прогоню тебя за пределы моих владений». Подавляя свой гнев, Медея сдержанно сказала: «Почему, Креон, ты боишься, зла с моей стороны? Ведь ты мне ничего худого не сделал и ни в чем предо мной не повинен. Ты выдал свою дочь замуж за человека, которого я любила. Какое же тебе дело до меня? Только мужа своего я ненавижу: его вся вина. Но прошлого не вернешь: пусть уж они живут с миром. Меня же оставьте в стороне; несмотря на горькую обиду, я буду молчать и подчинюсь более сильным». Но Креон заметил злобу в ее глазах и не поверил ей, хотя она обнимала его колени и заклинала его именем столь ненавистной ей дочери его Главки. «Ступай, — возразил он, — и освободи меня от забот!» Тогда она попросила отсрочить изгнание на один день, чтобы выбрать путь и убежище для детей. «Я не тиран, — ответил на это царь, — много неприятностей мне пришлось видеть на своем веку из-за своей уступчивости и ложной мягкосердечности. Также и теперь я чувствую, что поступаю неразумно, но пусть будет по-твоему, женщина».

Добившись желанной отсрочки, Медея поддалась безумному порыву и приступила к выполнению злодеяния, которое до сих пор только в неясных образах рисовалось ее воображению и в осуществление которого она и сама не могла бы поверить. Тем не менее она сделала последнюю попытку убедить своего мужа в его несправедливости и преступлении по отношению к ней. Она подошла к нему и сказала: «Худший из всех мужей, ты изменил мне и женился на другой, имея детей. Я простила бы тебе, если бы была бездетна; у тебя было бы оправдание. Теперь же тебя нельзя простить. Разве боги, управлявшие миром в то время, когда ты клялся мне в верности, не существуют больше, или люди установили новые законы, и тебе можно преступить клятву, данную мне? Скажи мне, я спрашиваю тебя, как друга: куда, по-твоему, мне идти теперь? Не пошлешь ли ты меня в дом моего отца, которого я предала и у которого я убила ради тебя сына? Или у тебя есть другое убежище для меня? Не правда ли, какая слава для тебя положена, если твоя первая жена и твои дети будут нищими бродить по миру!» Но Ясон был глух к ее речам. Он обещал снабдить ее и детей большими деньгами и письмами к друзьям. Она же отвергла все это. «Ступай, женись, — воскликнула она, — но ты раскаешься в своей свадьбе!» Когда муж ушел, ей стало досадно за последнюю угрозу — не из чувства раскаяния, а из боязни вызвать у него подозрение: он мог начать следить за ней и помешать ее плану. Она пригласила его на новое свидание и совсем уже другим тоном сказала: «Прости меня, Ясон, за мои последние речи: гнев ослепил меня; я теперь убедилась, что все, что ты сделал, должно пойти нам на пользу. Бедными изгнанниками пришли мы сюда, теперь же ты хочешь своим новым браком позаботиться о себе, о своих детях и, наконец, даже и обо мне. Через некоторое время ты снова призовешь своих сыновей из изгнания и дашь им возможность разделить счастье своих братьев и сестер. Идите сюда, дети, обнимите своего отца и помиритесь с ним, как помирилась я!» Ясон поверил этой перемене настроения и с радостью обещал ей и детям все, что только мог сделать для них. А Медея еще более успокаивала его. Она просила его оставить детей у себя и отправить ее одну. И для того, чтобы добиться согласия новой жены и ее отца, она выбрала из своей сокровищницы драгоценные золотые ткани и дала их Ясону для подарка царской дочери. После некоторых размышлений последний дал себя уговорить и отправил слугу передать невесте приношение. Но эти драгоценные ткани были заколдованы и пропитаны ядом. После притворного прощания с мужем Медея с часу на час ждала известия о приеме ее подарка, которое должен был принести преданный ей посланец. Он пришел, наконец, и крикнул еще издали: «Скорей на корабль, Медея, беги, беги! Твоя соперница и ее отец умерли. Когда твои сыновья пришли с отцом в дом невесты, то мы, все слуги, радовались, что кончилась вражда и произошло примирение. Молодая царица радостно встретила твоего мужа, но, увидев детей, опустила глаза, отвернулась и отказалась их принять. Тогда Ясон успокоил ее, сказав доброе слово за тебя и развернув перед ней подарки. У нее душа затрепетала от восторга при виде роскошных тканей, и она тут же согласилась на все. Когда ушел твой муж с детьми, она с жадностью набросилась на наряды, надела золотую мантию на плечи и золотой венок на голову и, довольная, смотрелась в зеркало. Затем она побежала по всем комнатам и, как маленькая девочка, радовалась своей красоте. Но скоро картина переменилась. С изменившимся лицом, дрожа всем телом, она откинулась назад, не успев сесть, упала на пол, побледнела, стала ворочать зрачками, и пена выступила у нее изо рта. Плач и стоны поднялись в замке, слуги побежали за отцом и будущим мужем. Вдруг загорелся заколдованный венок на голове. Огонь и яд наперерыв одни перед другим уничтожали ее, и ввалившийся с плачем в комнату отец нашел только обезображенный труп своей дочери. В отчаянии он бросился на нее и под действием ядовитых тканей также умер на месте. О Ясоне ничего не знаю».

Рассказ об этих ужасах не только не укротил бешеной злобы Медеи, но воспламенил ее еще больше, и, превратившись в настоящую мстительную фурию, она побежала, чтобы нанести смертельный удар своему мужу и себе самой. Она спешила в покои, где спали ее сыновья, потому что наступила уже ночь. «Крепись, мое сердце, — воскликнула она по дороге, — и дерзай на ужасное и необходимое. Забудь, несчастная, что это твои дети, что ты их родила. Только на один этот час позабудь об этом! Потом оплакивай их всю свою жизнь. Ты им самим окажешь услугу. Если ты их не убьешь, то они падут от руки врага».

Медея в колеснице. Луканианский кратер. Ок. 400 г. до н. э.

Прибежав домой, чтобы отомстить убийце своей невесты, Ясон еще издали услышал крики своих детей и, поспешив через растворенные двери к ним в комнату, нашел сыновей зарезанными, как искупительные жертвы. Медеи же не было нигде. Выйдя в отчаянии из дома, он услышал шум над своей головой. Взглянув вверх, он увидел на колеснице, в которую был впряжен чарами вызванный дракон, страшную женщину-убийцу, быстро уносящуюся по воздуху от места своей коварной мести. Ясон потерял надежду наказать ее за совершенные ею злодеяния. Отчаяние овладело им, и убийство Абсирта снова проснулось в его душе. Он бросился на свой меч и упал мертвым на пороге своего дома.

Геракл

Рождение Геракла

Геракл был сыном Юпитера и Алкмены, Алкмена — внучкой Персея. Отчима Геракла звали Амфитрион. И он приходился внуком Персею, был королем Тиринфа, но оставил этот город и переселился в Фивы. Юнона, супруга Юпитера, ненавидела свою соперницу Алкмену и не желала рождения Геракла, о великом будущем которого сам Юпитер возвестил богам. Поэтому, когда Алкмена родила Геракла, то, страшась гнева матери богов, она вынесла его из дворца и оставила на поле, которое позже прозвали Геракловым. Здесь, конечно, дитя и погибло бы, если бы чудесный случай не повел этой дорогой его врага, самое Юнону, в сопровождении Минервы.

Геракл-младенец душит змей. Фреска из Помпей

Удивленная Минерва долго вглядывалась в прекрасное лицо ребенка и, сжалившись над ним, убедила спутницу дать малютке свою божественную грудь. Но ребенок с несвойственной его возрасту силой потянул грудь богини. Юнона почувствовала боль и с досадой бросила его на землю. Тогда Минерва, исполненная жалости, снова подняла его, донесла до ближайшего города, передала, как найденыша, царице Алкмене и просила из сострадания воспитать ребенка. Так родная и любящая мать из страха перед мачехой готова была отказаться от долга материнской любви и дать своему ребенку погибнуть; так мачеха, исполненная понятной ненависти к этому же ребенку, сама того не зная, спасла своему врагу жизнь. Но этого мало: Геракл только два раза потянул грудь богини, но нескольких капель божественного молока было достаточно, чтобы всосать вместе с ними бессмертие.

Между тем Алкмена при первом же взгляде узнала свое дитя и с радостью уложила его в колыбель. Но и Юнона теперь догадалась, кто лежал у ее груди, и поняла, как легкомысленно упустила она случай для своей мести. Немедля послала она двух страшных змей, которые должны были умертвить дитя. Через открытую дверь проскользнули они в опочивальню Алкмены и, прежде чем служанки и дремавшая мать заметили их, вползли в кровать и стали обвиваться вокруг шеи ребенка. Мальчик с криком проснулся и приподнял голову. Необычайное ожерелье стесняло его. И тут он в первый раз проявил свою божественную силу: обеими руками схватил Геракл змей и задушил их, только раз сжав им шеи. Служанки только теперь заметили змей, но неодолимый страх держал их в отдалении. Алкмена же проснулась от крика своего ребенка; вскочив с постели, босая, призывая на помощь, кинулась она к змеям, но нашла их задушенными в руках дитяти. В то же время в опочивальню с оружием в руках вбежали вожди фивян, привлеченные криком о помощи. Царь Амфитрион, любивший пасынка и видевший в нем дар Юпитера, в сильном испуге, с обнаженным мечом в руках поспешил туда. Он остановился перед колыбелью Геракла и молча смотрел на него, слушая рассказ о том, что здесь произошло. И страх и радость охватили царя при виде неслыханной силы едва родившегося сына. Он принял этот подвиг как знак великого чуда и велел призвать жреца всемогущего Юпитера, прорицателя Тирезиаса. Тот возвестил царю, царице и всем присутствовавшим будущий жизненный путь ребенка: и уничтожение им многих земных и морских чудовищ, и схватку его с гигантами, которых он победит, и в награду за полную труда земную жизнь — бессмертную жизнь среди богов, где ждет его Геба, вечная Юность, его будущая небесная супруга.

П. ван дер Верфф. Младенец Геркулес душит змей. 1700–1722

Воспитание Геракла

Выслушав из уст прорицателя о великой судьбе мальчика, Амфитрион решил дать ему достойное героя воспитание. С разных сторон стеклись сюда герои, чтобы наставить юного Геракла во всех науках: искусству управлять колесницей научил его сам отец, натягивать тетиву и метать стрелы — Эвритт, борьбе и кулачному бою Гарпалик. Эвмолп обучал его песням и гармоничной игре на лире. Кастор, брат — близнец Юпитера, — искусству битвы в тяжелом вооружении. Лин же, седовласый сын Аполлона, учил его письму. Геракл оказался сообразительным мальчиком, но строгостей не выносил. А меж тем Лин был сердитым учителем. И вот однажды, когда Лин, поправляя ошибку своего ученика, несправедливо ударил его, мальчик схватил свою цитру и с такой силой бросил ее в голову наставника, что тот упал мертвым. Геракл, хотя и сильно раскаивавшийся в своем поступке, все же предстал пред судом по обвинению в убийстве. Но славный и справедливый, судья Радамантис признал его оправданным и установил такой закон: если убийство совершено из самозащиты, то кровавая месть не может последовать. Однако царь Амфитрион боялся, чтобы его могучий сын не натворил подобных же бед, и отослал его в поля к своим стадам быков. Там Геракл вырос и скоро превзошел всех силой и ростом. Как сын Зевса, он видом своим внушал страх. Росту он был в четыре локтя; глаза его метали молнии. Бросая копье или выпуская стрелу, он никогда не давал промаха. В восемнадцать лет он был самым сильным и самым красивым во всей Греции, и теперь должно было решиться, будет ли он служить своей силой добру или злу.

Геркулес. Позолоченная бронзовая статуя, найденная при раскопках на Бычьем форуме в Риме

Геракл на перепутье

К этому времени Герам оставил стада, удалился в уединенное место и стал размышлять о том, каким путем пойти ему в будущей жизни. Однажды, когда он сидел, думая об этом, он вдруг заметил, что к нему направляются две стройные женщины. Первая всем существом своим говорила о благородстве и воспитанности; тело ее было чисто, взгляд — скромен, поведение — учтиво, без единого пятнышка было ее одеяние. Вторая же казалась упитанной и необычайно полной; румянец и бледность кожи казались неестественными от слоя румян и белил; стан был слишком стройный; глаза широко раскрыты; платье же лежало на ней так, чтобы возможно больше видны были прелести ее; она бросала на самое себя страстные взгляды, потом оглядывалась, не смотрят ли на нее и другие, и временами любовалась собственной тенью. Меж тем обе женщины все больше приближались к Гераклу. Первая спокойно шла своей дорогой; вторая же, чтобы предупредить ее, подбежала к юноше и сказала ему: «Геракл! Я вижу, ты колеблешься и не знаешь, какой путь избрать в жизни. Я поведу тебя самой приятной, самой спокойной дорогой, если пожелаешь меня иметь своим другом. Ни одного желания не оставляй неудовлетворенным, избегай всякой неприятности. Пусть не заботят тебя ни война, ни дела. Пусть глаза твои видят только красивое, пусть слух твой слышит только приятное, доставляй телу своему всякие наслаждения; спи только на мягком ложе. Все это ты доставишь себе без всякого труда, без всяких усилий. Пусть не смущает тебя мысль, каким образом получишь ты это. Не бойся. Ни тело твое, ни ум твой не будут обременены никакой работой. Нет, ты будешь вкушать лишь плоды чужого труда; не отказывайся лишь от того, что может доставить тебе выгоду. Моим друзьям я даю право пользоваться всем».

Услышав такое соблазнительное предложение, Геракл, удивленный, спросил:

— Друзья мои, — ответила та, — зовут меня Блаженством, но враги мои, чтобы унизить меня, дали мне имя Разврат.

— И я пришла к тебе, любезный Геракл, — сказала она. — Я знаю твоих родителей, знаю твои таланты, твое воспитание. И это дает мне надежду, что ты станешь образцом доброты и величия, если пойдешь по моему пути. Я не хочу обольщать тебя никакими земными утехами. Я покажу тебе жизнь такой, как она угодна богам. Знай же: все, что приятно и достойно желания, дается людям, по воле богов, лишь упорным трудом. Хочешь, чтобы милость богов была на тебе, — чти их; хочешь снискать любовь друзей — будь им полезен; хочешь, чтобы страна уважала тебя, — окажи ей услуги; хочешь, чтобы Греция удивлялась твоей добродетели, — будь ее благодетелем; если хочешь пожинать, ты должен посеять, если хочешь сражаться и побеждать, ты должен изучить искусство войны; хочешь, чтобы сила была в твоем теле, ты должен закалять его упорным трудом.

— Видишь, любезный Геракл, — сказала она, — каким долгим и тяжелым путем видет тебя эта женщина к довольству. Я же поведу тебя к блаженству кратчайшей и приятной дорогой.

— Несчастная, — воскликнула Добродетель. — Где то добро, которым ты обладаешь? О каком наслаждении говоришь ты, раз пресыщение и предупреждает всякое желание твое? Ты ешь раньше, чем чувствуешь голод, и пьешь раньше, чем чувствуешь жажду. Чтобы возбудить желание к еде, ты разыскиваешь людей, искусных в приготовлении пищи; чтобы возбудить жажду — пьешь дорогие вина, и летом ты бродишь в поисках снега. Ни одно ложе недостаточно мягко для тебя. Твои друзья пируют ночи напролет и проводят во сне лучшую часть дня. Молодость их беспечна и нарядна, но позорно влачат они свою старость, снедаемые стыдом за совершенные поступки и подавленные тяжестью тех, которые им предстоит совершить.

— А ты сама, хоть ты и бессмертна, ты отвергнута богами и презираема честными людьми. Ты никогда не слыхала того, чему так охотно внемлет ухо, — похвалы себе, ты никогда не видала того, что так сильно радует глаз — доброго дела. Я же живу в мире с богами и добрыми людьми. Во мне мастера имеют желанную помощь, отцы семейств — верную охрану, а слуги — ласковую защиту. Моим друзьям питье и еда кажутся вкуснее, сон — слаще, чем ленивым. Юноши рады похвале старцев, а старцы — уважению юношей. С радостью вспоминают они о деяниях своих прошлых дней и счастливы в делах настоящего. Мне обязаны они тем, что они угодны богам, любимы людьми и почитаемы родиной. Когда же приходит смерть, они не лежат, бесславно погребенные забвением, — они снова оживают в праздниках потомков и возрождаются в памяти всех времен. Вот та жизнь, которую ты должен избрать, Геракл! Перед тобой лежит твой блаженнейший жребий.

Первые подвиги Геракла

Видения исчезли, и Геракл остался один. Он твердо решил пойти стезей добродетели. Скоро ему представился случай сделать доброе дело. В то время леса и болота еще покрывали всю Грецию, и львы, кабаны и другие чудовища свободно рыскали по ней. Очистить страну от диких зверей, освободить ее от разбойников, подстерегавших странников в пустынных местах, было большой заслугой древних героев. Геракл был тоже призван богами к этому делу. Вернувшись домой, он узнал, что на горе Киферон, у подошвы которой паслись стада царя Амфитриона, живет могучий лев. Юный герой сразу принял решение. Вооруженный, он поднялся на покрытые лесом горы и убил льва. Шкуру зверя он набросил на себя, а пастью его украсил свою голову как шлемом.

Аполлон-кифаред, или Мусагет. Вероятно, римская копия Аполлона Скопского. II в. н. э.

Возвращаясь с этой охоты, Геракл встретил послов минийского царя Эргина, который ежегодно брал с фивян несправедливую и позорную дань. Герой, решивший, по указанию Добродетели, быть защитником всех угнетенных, быстро справился с царскими послами, которые чинили много обид стране, обвязав им шеи веревкой, и отправил обратно к их господину. Царь Эргин потребовал выдачи виновника, и Креонт, царь фивян, склоняясь перед силой, готов был исполнить это требование. Тогда Геракл уговорил многих отважных юношей выступить против врагов. Но ни в одном фиванском доме нельзя было найти оружия: минийцы разоружили город, чтобы отнять у фивян всякую попытку к восстанию. Тогда Минерва позвала Геракла в свой храм и дала ему свое собственное оружие, юноши же отправились в остальные храмы и взяли оттуда воинское снаряжение, которое их предки забрали в боях и посвятили богам. Так вооружившись, герой двинулся со своим маленьким отрядом навстречу подходившим минийцам и остановился у горного ущелья. Врагу не помогло здесь его большое войско: сам Эргин был убит, а войско его уничтожено. Но в этой битве пал и Амфитрион, отчим Геракла, который вместе с сыном отважно сражался против неприятеля. После битвы Геракл быстро двинулся к Орхомену, столице минийцев, прорвался через городские ворота, сжег царский замок и разрушил город.

Вся Греция удивлялась этому неслыханному подвигу, и царь фивян, Креонт, желая почтить заслуги юноши, отдал ему в жены свою дочь Мегару, которая родила герою трех сыновей. Алкмена же, мать Геракла, вступила во второй брак и избрала своим мужем справедливого судью Радамантиса. Сами боги осыпали победоносного героя подарками: Меркурий дал ему меч, Аполлон подарил ему стрелы, Вулкан — золотой колчан, а Минерва — кольчугу.

Битва Геракла с Гигантами

Скоро герою представился случай сторицей воздать богам за их столь милостивые подарки. Гея, богиня земли, родившая богу небес Урану длиннобородых, длинноволосых сыновей, Гигантов — чудовищ, со страшными лицами, с чешуйчатыми, драконовыми хвостами вместо ног, подняла их против нового царя Вселенной Юпитера, который низверг в Тартар старших сыновей ее — Титанов. Из подземного царства, Эреба, вырвались они на обширное Флегрейское поле в Фессалии. При виде их ужасных лиц звезды погасли от страха, а Феб повернул назад свою солнечную колесницу.

— Ступайте, отомстите за меня и детей моих, прежних богов, — сказала богиня земли. — Орел пожирает Прометея, коршун терзает Тития, Атлант согнулся под бременем небес, Титаны лежат в оковах! Ступайте, отомстите, спасите их! Пусть горы, мои собственные члены, будут вашим оружием, пусть послужат они вам лестницей. Поднимитесь в их звездные чертоги. Вырви, Тифоэй, из рук насильника молнию и скипетр. Овладей, Энкелад, морем и прогони Нептуна! Вырви, Рэк, поводья из рук бога солнца. Овладей, Порфирион, дельфийским оракулом.

Радостный крик подняли при этих словах великаны, словно они с торжеством уже тащили Марса или Нептуна, словно уже волочили Аполлона, схватив его за прекрасные кудри. Один уже называл Венеру своей женой. Другой хотел иметь супругой Диану, третий собирался взять в жены Минерву. И все они с громким криком двинулись к Фессалийским горам, чтобы оттуда штурмом овладеть небом.

Между тем посланница богов Ирида созвала всех небожителей, всех богов, и речных, и морских, и даже обитателей подземной державы. Прозерпина покинула свое царство теней, а супруг ее, царь молчаливых, помчался на боящихся света конях своих к лучезарному Олимпу. Как жители осажденного города со всех сторон спешат на защиту его, так спешили многоликие боги к родному очагу своему.

— Собравшиеся боги! — обратился к ним Юпитер. — Вы видите, что Мать — земля со своим новым отродьем восстала против нас. Так восстаньте и вы и бросьте ей вниз столько же трупов, сколько сыновей она послала на нас.

Г. Доре. Эфиальт вместе с титанами и гигантами. XIX в.

Едва отец богов проговорил эти слова, как с неба загремели трубы грозы. Гея ответила снизу страшным громом, и затряслась, задрожала земля. Вся природа пришла в движение, как в первые дни творения. Гиганты с корнем вырывали гору за горой, тащили к Олимпу Оссу, Пелион. Эту и Афон, оторвали Родоп вместе с половиной реки Гебры, составили из них исполинскую лестницу, взобрались по ней к чертогам богов и стали штурмовать Олимп зажженными дубами и глыбами скал.

Дионис, держащий тирс, и сатир, играющий на авлосе. Аттический краснофигурный килик работы Макрона. Ок. 480 г. до н. э.

Но в это время богам было сообщено предсказание оракула, которое гласило, что никому из бессмертных не дано уничтожить Гигантов и что смерть лишь тогда будет властна над ними, если вместе с богами будет сражаться и смертный. Гея узнала об этом и стала искать целебное средство, которое сделало бы ее сыновей неуязвимыми и для ударов смертного. И действительно: была такая трава, но Юпитер предупредил богиню земли. Он запретил светить солнцу, луне и утренней заре и в то время, как Гея в потемках разыскивала эту целебную траву, поспешно срезал ее. Минерве же он приказал отправиться к сыну своему Гераклу и призвать его к битве.

Между тем на Олимпе уже завязался жаркий бой. Марс врезался своей колесницей с громко ржавшими конями в самую гущу нападавших врагов. Ярче огня сверкал золотой щит его, а султан его шлема трепетал и развевался в воздухе. В пылу битвы бог сразил гиганта Пелора, у которого ноги были двумя живыми драконами, и проехал по упавшему врагу, дробя колесницей его извивающееся тело. Но только при виде смертного, только при виде Геракла, который был уже на последней ступени олимпийской лестницы, вылетели из тела чудовища все три души его. Геракл одним взглядом обнял поле битвы и, наметив цель для лука, натянул тетиву. Стелла героя поразила Алкионея, и тот свалился вниз. Но едва он коснулся матери-земли, как встал с новыми силами. Тогда, послушный совету Минервы, Геракл спустился с Олимпа и оттащил гиганта за черту его родной земли; и только коснулось тело чудовища чужой земли, как испустил он дух свой.

Зевс сражается с Порфирионом в гигантомахии. II в. до н. э.

Но вот гигант Порфирион с угрожающим видом двинулся прямо на Геракла и Юнону, чтобы сразиться с каждым из них в отдельности. Но Зевс быстро внушил великану желание узреть божественный образ бессмертной богини, и, как только чудовище дерзкой рукой ухватилось за покрывало Юноны, Юпитер поразил его громом, а Геракл окончательно добил стрелой. Скоро из вражеских рядов выбежал гигант Эфиальт с огромными горящими глазами.

— Вот прекрасная мишень для наших стрел, — смеясь сказал Геракл сражавшемуся рядом с ним Фебу — Аполлону, и тотчас же бог выбил стрелой левый, а Геракл правый глаз гиганта.

Великана Эврита сразил Дионис своим тирсом. Град расплавленного железа, брошенный рукою Вулкана, повалил Клития на землю. На крылатого Энкелада бросила Афина Паллада остров Сицилию. Великан Полибот, преследуемый Нептуном на море, бросился к Косу, но морской бог оторвал кусок этого острова, и великан был погребен под ним. Меркурий, украсивший голову шлемом Плутона, умертвил Гипполита, двух других уложили медные палицы Парк. Остальных же Зевс валил на землю громом, а Геракл добивал стрелами.

Этим подвигом полубог снискал высокую милость небожителей. Зевс наградил всех, кто помог выиграть битву, почетным званием олимпийца и тем отделил храбрых от трусливых. Этим званием он удостоил только двух сыновей смертных женщин: Геракла и Диониса.

Геракл и Эврисфей

Еще до рождения Геракла Юнитер заявил на совете богов, что первый родившийся внук Персея будет властвовать над всеми остальными его потомками. Эту честь отец богов отдал своему сыну, рожденному ему Алкменой. Но коварная Юнона, завидовавшая такому счастью своей соперницы и ее сына, лишила Геракла первенства, вызвав к жизни Эврисфея, который тоже был внуком Персея, но должен был родиться позже. Поэтому Эврисфей стал царем Микен, в земле аргивян, а Геракл был отдан ему в подчинение. Царь со страхом следил за возраставшей славой молодого родственника и велел герою, как своему подданному, явиться к нему, чтобы поручить ему некоторые работы. Так как Геракл отказался, то Юпитер, не желавший отменить свое решение, приказал своему сыну отправиться на службу к царю аргивян. Но полубог неохотно согласился стать слугой смертного и ушел в Дельфы попросить у оракула совета. Тот дал ему такой ответ: «Коварством похищенное владычество боги ограничивают десятью работами, который Эврисфей возложит на Геракла. Свершив их, Геракл приобщится к бессмертным».

В тяжелое раздумье погрузился Геракл: позорным казалось ему служить низшему, уязвленная гордость его восставала против этого. Но ослушаться Зевса-отца значило навлечь на себя несчастье и тоже казалось ему невозможным. Эту минуту и избрала Юнона. Заслуги Геракла пред богами не вытеснили из сердца богини ненависть к сыну Алкмены: глухое недовольство его она превратила в дикое бешенство. И так помутился рассудок Геракла, что хотел он убить своего любимого дядю Иолая. Но Иолай бежал, и Геракл, уверенный, что лук его поражает гигантов, в безумном заблуждении пронзил стрелами своих же детей, которых родила ему супруга его Могара. Долго владело героем безумие. Когда же он, наконец, увидел свою ошибку, горе его было так велико, что он заперся в своем доме и решил больше не встречаться с людьми. Однако время смягчило его горе. Он решил исполнить поручение Эврисфея и отправился в Тиринт, который тоже принадлежал к царству последнего.

Первые три работы Геракла

Первое дело, которое царь Эврисфей возложил на Геракла, заключалось в том, что он должен был принести ему шкуру немейского льва. Это чудовище жило в лесах Пелопоннеса, между Немеей и Клеонами, в Арголидской земле. Оружие смертного было бессильно пред ним. Одни говорили, что он сын великана Тифона и змеи Ехидны, другие же утверждали, что он упал на землю с луны. Как бы там ни было, но Геракл пошел на Льва и пришел по его следам в Клеоны, где его гостеприимно принял бедный поденщик по имени Молорх, который в ту минуту собирался принести жертву Зевсу.

— Добрый человек, — обратился к нему Геракл, — оставь животному 30 дней жизни; если к этому времени я благополучно вернусь с охоты, ты зарежешь его в честь Зевса-спасителя, если же я паду, принеси его мне в номинальную жертву, как отошедшему к бессмертию герою.

Геракл душит немейского льва. Фрагмент росписи на вазе. Ок. 550–500 гг. до н. э.

Так сказав, герой двинулся дальше, с колчаном для стрел за спиной, с луком в одной руке и палицей из масличного дерева, которое он с корнями вырвал на Геликоне, — в другой. Придя в немейский лес, Геракл стал оглядываться кругом, желая открыть лютого зверя раньше, чем тот заметит его. Был полдень. Нигде не видно было ни малейшего следа зверя, ничто не указывало герою дорогу к логовищу льва; ни одного человека не встретил он за быками в поле, никого не было видно в лесу у деревьев: страх перед львом всех держал взаперти в далеких отсюда домах.

Геркулес (Геракл) Фарнезийский. Римская копия работы Гликона с греческого оригинала работы Лисиппа. Ок. 320 г. до н. э.

Весь день проблуждал Геракл по густому лесу, решившись испытать свою силу, как только увидит чудовище. Лишь к вечеру на одной из лесных дорожек показался лев: зверь возвращался с охоты в свое логовище, досыта наевшись мяса и напившись крови; с гривы, головы и груди его крупными каплями падала кровь; языком он облизывал подбородок. Заметив его издали, Геракл скрылся в лесных кустах, подождал, чтобы лев подошел поближе, и лишь тогда опустил тетиву: стрела ударилась в бок чудовищу, между ребрами и бедром, но не вонзилась в тело, а отпрянула назад, словно от камня, и упала на лесной мох. Лев поднял опущенную голову, пытливо осмотрелся кругом и, раскрыв пасть, показал страшные зубы. Теперь грудь зверя была открыта для стрел полубога, и тот не медля во второй раз натянул тетиву. Но и на этот раз стрела не впилась в тело чудовища и, снова отпрянув, упала к ногам его. Геракл хотел уж вынуть третью стрелу, когда лев, поводя глазами по сторонам, заметил его. Он поджал хвост до самых передних ног, с рычанием ощетинил гриву, изогнул спину, как лук; шея его вздулась от гнева. Он готовился к бою. Еще мгновение — и одним прыжком он бросился на врага. Геракл тотчас же отшвырнул стрелы, скинул с плеч львиную шкуру и правой рукой взмахнул палицей. Со страшным ударом опустилась она на шею чудовища. Лев посреди скачка опустился на землю дрожавшими лапами и замотал головой. Но Геракл не дал зверю опомниться и пошел ему навстречу. Чтобы ничто не мешало ему, он бросил на землю лук и колчан, обошел льва сзади и обхватил его за шею. Могучими руками герой до тех пор сжимал горло чудовища, пока не отослал отвратительный дух его обратно в Гадес. Долго и тщетно пытался Геракл снять шкуру с павшего зверя: она не поддавалась ни железу, ни камню. Наконец ему пришло на ум содрать ее при помощи когтей льва, и тогда это ему удалось.

Позже Геракл сделал из этой прекрасной шкуры панцирь, а из пасти ее новый шлем, теперь же он подобрал свое оружие и одежду, перебросил через плечо шкуру немейского льва и отправился обратно в Тиринт. Увидев героя со шкурой страшного зверя, царь Эврисфей пришел в такой ужас пред божественной силой героя, что скрылся в медной бочке. С тех пор он запретил являться к нему на глаза и свои приказания передавал герою через Копрея, сына Пелопса за городскими стенами.

Геракл и лернейская гидра. Роспись на вазе. Ок. 525 г. до н. э.

Второй работой Геракла было уничтожение гидры — дочери тех же Тифона и Ехидны. Она выросла и обитала в Арголиде, в Лернейском болоте; но часто выползала оттуда, уничтожала стада и опустошала поля. Была она подобна огромной толстой змее и имела девять голов, из которых восемь были уязвимы, одна же средняя неуязвима. С прежней отвагой пошел Геракл навстречу и этой борьбе, немедля запряг коней и вскочил на колесницу. Его любимый племянник Иолай, сын неединородного брата его, — Ификла, старый неразлучный спутник героя, сел рядом с ним, чтобы управлять лошадьми. Так усевшись, они погнали коней к Лерне. После долгой поездки они прибыли к Амимонскому ручью, где находилась пещера гидры. Здесь Иолай остановил коней. Геракл соскочил с колесницы и горящими стрелами выманил многоголовую гидру из пещеры. Шипя выползла она и, как гнезда на дереве качаются и гнутся в бурю, так качались и гнулись на толстом теле девять голов ее. Геракл отважно пошел ей навстречу и, крепко схватив ее, не выпускал из рук, она же только обвилась вокруг ног героя и не сопротивлялась. Вот стал Геракл серповидным мечом отрубать ей голову за головой, но ничего не мог поделать. Едва отрубал он чудовищу одну голову, как две новые тотчас вырастали на место отрубленной. К тому же на помощь гидре приполз огромный рак и довольно чувствительно впился в ногу, но его Геракл убил палицей и позвал к себе Иолая. Иолай меж тем уже изготовил факел, зажег ближайшие деревья и, взяв головешки, стал прижигать по вновь появлявшимся головам гидры, не давая им вырасти. Только тогда герой одолел многоголовую гидру. Он отрубил также и неуязвимую голову ее, которую закопал в землю и завалил тяжелым камнем. Туловище гидры он рассек на две части, а в брызнувшей ядовитой крови чудовища обмакнул свои стрелы. С тех пор выстрел героя причинял неизлечимую рану.

Л. Кранах-старший. Геркулес и лань Дианы. После 1537

Скоро царь Эврисфей дал герою и третью работу. Он должен был доставить живой керинейскую лань. Это прекрасное животное имело золотые рога, медные ноги и паслось на одном из аркадских холмов. Она была одна из тех пяти ланей, на которых богиня Диана в первый раз испытала свою силу охотницы. Только ей одной позволила богиня убежать, ибо давно уже было предопределено судьбой, чтобы Геракл до устали гнался за ланью. Целый год преследовал ее герой и в погоне за ней достиг страны гипербореев, добрался до истоков Истра и настиг прекрасное животное у реки Ладона, вблизи города Ладона, вблизи города Энона, на мысе Артемиды. Но только после того как от стрелы его захромала благородная лань, овладел ею герой и, перебросив на спину, направился с нею через Аркадию. Здесь встретили его Аполлон и Артемида (Диана). Богиня с гневом стала упрекать героя за то, что он хочет убить посвященное ей животное, и пыталась отнять у него добычу. Но Геракл, оправдываясь, сказал Артемиде:

— Великая богиня, не дерзость, а нужда заставила меня сделать это. Как мог бы я предстать без лани пред царем Эврисфеем.

Этими словами умилостивил он гнев богини и, отправившись дальше, скоро принес прекрасную лань живою в Микены.

Четвертая, пятая и шестая работа Геракла

Немедля взялся Геракл и за четвертое дело. Оно состояло в том, чтобы поймать живым и привести в Микены эриманфского вепря, который тоже был посвящен Диане и опустошал окрестность вокруг Эрпиманфских гор. По дороге к этому приключению Геракл зашел к Фолу, сыну Силена. Фол, как и все кентавры, был наполовину конь, наполовину человек. Он радушно встретил гостя и угостил его жареным мясом; сам же предпочел сырое. Но Геракл желал запить этот вкусный обед хорошим вином. «Любезный гость, — сказал ему тогда Фол, — есть у меня в погребе бочка хорошего вина, но она принадлежит всем кентаврам, и я не решаюсь открыть ее, так как знаю, как негостеприимны мои братья». «Не бойся, открой ее, — возразил Геракл, — я обещаю защитить тебя от их гнева. У меня сильная жажда!» Эту бочку передал одному из кентавров Вакх, бог вина, приказав открыть ее только тогда, когда Геракл, прожив четыре человеческие жизни, придет в ту местность. Фол не стал больше спорить и спустился в погреб. Но едва успел он открыть бочку, как кентавры почуяли старое, крепкое вино и, вооружившись глыбами скал и сосновыми деревьями, толпой сбежались к погребу Фола. Первых смельчаков, проникших туда, Геракл прогнал горящими головнями, остальных же преследовали его стрелы до самой Мелены, где жил старый друг героя, добрый кентавр Хирон. К нему и побежали искать спасения его братья по крови. Но в то самое время, когда они подбежали к старому кентавру, Геракл прицелился из лука и спустил тетиву: звеня пролетела стрела, пронзила насквозь плечо одному из кентавров и по несчастной случайности впилась в колено Хирона. Только теперь узнал Геракл друга своих юных дней. Опечаленный, подбежал он к нему, вырвал стрелу и стал прикладывать к ране целебное средство, которое дал ему сам сведущий в лекарствах Хирон. Но рана, зараженная ядом гидры, была неизлечима, и Хирон, перенесенный в пещеру, желал лишь одного: умереть в объятиях своего друга. Напрасно было его желание. Он не подумал о том, что был он бессмертен. Со слезами попрощался Геракл с несчастным Хироном и дал ему слово во что бы то ни стало послать к нему смерть-избавительницу. И герой сдержал это слово. Вернувшись в пещеру Фола, Геракл нашел мертвым и своего гостеприимного хозяина.

Геракл и Фол. Гидрия с чернофигурной вазописью. 520–510 гг. до н. э.

Во время отсутствия полубога Фол вытащил из трупа кентавра смертельную стрелу, сильно удивленный тем, что такая маленькая вещь могла сразить огромное созданье; внезапно стрела выскользнула из рук его, вонзилась в его ногу, и он упал мертвым. Геракл был сильно опечален. Он поднял его тело и с честью похоронил под горой, которую с тех пор прозвали горою Фола. Потом он отправился преследовать вепря. Криками он выгнал зверя из лесной чащи, загнал на снежное поле, здесь схватил его, связал крепкой веревкой и, послушный приказанию царя, живым потащил вепря в Микены.

Геракл приносит эриманского вепря Эврисфею, который от страха прячется в большой бронзовый сосуд. Роспись на вазе. Ок. 520 г. до н. э.

После этого царь Эврисфей задал Гераклу пятую работу, которая была мало достойна героя. Он должен был в один день очистить скотный двор Авгия. Авгий, царь Элиды, владел многочисленными стадами скота. По обычаю предков он держал его возле дворца, за большой оградой. Три тысячи голов стояло здесь в течение долгого времени и оставило целые горы навоза, и вот теперь, к позору своему, Геракл должен был убрать его, да еще в один день.

Геракл, расчищающий Авгиевые конюшни. Мозаика

Когда Геракл, не сказав ни слова о поручении Эврисфея, предстал перед Авгием и напросился на эту работу, царь закрыл свое прекрасное лицо львиной шкурой, так как смех разбирал его, когда он услышал, что такой благородный воин желает исполнить работу, достойную раба. В то же время он поразмыслил так: корыстолюбие ввело в заблуждение не одного храброго мужа. Уж не хочет ли он нажиться на мой счет? Но это ему не удастся. Надо ему обещать большую награду, если он очистит весь двор: в один день он ведь не много успеет. И, успокоившись, он обратился к нему с такими словами: «Слушай, чужеземец, если ты сумеешь в один день убрать весь навоз, я обещаю тебе в награду десятую часть моего скота». Геракл принял это условие, и царь ждал, что герой возьмется за лопату. Но Геракл, предварительно призвав в свидетели о своем договоре с царем Филея, сына Авгия, сорвал с основания скотный двор у одного из углов его и каналом соединил и провел к нему воды протекавших недалеко отсюда рек Алфея и Пенея, быстрое течение которых унесло весь навоз. Так выполнил он позорное для героя поручение, не унизившись до работы, недостойной бессмертного. Узнав, что Геракл сделал это по требованию Эврисфея, царь отказался отдать ему награду и даже утверждал, что никогда не давал ему такого обещания. После долгого спора царь согласился предоставить суду решить их дело. Когда судьи уселись рядом, чтобы постановить решение, был призван, по требованию Геракла, царский сын Филей, который показал против своего отца и заявил, что у царя с героем было соглашение о награде. Авгий не сталь дожидаться приговора и, сильно разгневанный, приказал своему сыну и чужеземцу немедля же оставить его царство.

После многих приключений герой снова пришел к Эврисфею. Но царь не хотел признать только что совершенной работы, так как Геракл потребовал за нее вознаграждения.

Тем не менее он тотчас же послал его выполнить шестую работу — прогнать Стимфалид. То были страшные и хищные птицы, подобные журавлю, а когти, крылья и клюв имели железные. Они жили в Аркадии, на Стимфалийском озере, могли стрелять своими перьями, как стрелами, клювами же пробирали медный панцирь. Поэтому они производили большое опустошение в той местности, убивали людей и скот (о них мы уже знаем из похода аргонавтов). Геракл, привыкший к странствованиям, скоро пришел к озеру, которое спокойно лежало в тени окружавшего его леса. В чаще его, из боязни перед волками, нашла себе убежище огромная стая Стимфалид. В сильном смущении Геракл долго стоял и не знал, как одолеть этих чудовищных птиц. Вдруг он почувствовал легкий удар по плоту: быстро обернувшись, он узнал исполинский образ Минервы. Богиня дала ему в руки две медные колотушки, приготовленные для нее искусным Вулканом, показала, как ими действовать, и быстро исчезла. И вот Геракл поднялся на ближайший к озеру холм и стал пугать птиц, гремя хлопушками. Те не вынесли сильного шума и в страхе вылетели из чащи. Тогда Геракл схватился за лук, и туго натянутая тетива его, посылая стрелу за стрелой, многих убила на лету. Остальные же улетели и навсегда оставили эту местность.

Геракл, стреляющий в стимфалийских птиц. Аттическая чернофигурная амфора из Вульчи. Ок. 550 г. до н. э.

Седьмая, восьмая и девятая работа Геракла

Царь Крита Минос дал обещание богу Посейдону (Нептуну) принести в жертву первое, что выбросит море, ибо, как он уверял, не было у него такого животного, которое было бы достойно столь высокого назначения. Тогда морской бог послал ему прекрасного быка. Увидев быка, царь был так пленен его красотой, что отослал его тайком в свои стада, а для жертвы заменил другим. Разгневанный таким обманом, бог в наказание сделал быка бешеным, и тот производил на острове страшное опустошение. Укротить это животное и привести его Эврисфею было седьмой возложенной на Геракла работою. Когда герой прибыл на остров и сообщил Миносу о своем намерении, царь был немало обрадован надеждой избавиться от этого бича острова и сам помогал изловить бешеное животное; божественная же сила Геракла так укротила свирепого быка, что по дороге к морю он нес на себе героя так же послушно, как корабль везет свой груз. Этой работой Эврисфей остался доволен. Несколько минут он любовался прекрасным животным, потом отпустил его на волю. Когда бык почувствовал себя свободным от власти Геракла, к нему снова вернулось бешенство. Он помчался по Лаконии, Аркадии, выбежал через Истм на Марафонское поле в Аттике и стал опустошать там местность так же, как некогда он опустошал остров Крит. Только Тезею удалось спустя долгое время укротить и овладеть диким животным.

Геракл и Критский бык. Деталь чернофигурной вазы. Ок. 480–470 гг. до н. э.

В качестве восьмой работы царь Эврисфей приказал Гераклу доставить в Микены кобылиц фракийца Диомеда. Диомед был сыном Марса и царем воинственного племени бистонов. Он владел такими дикими и сильными кобылами, что их приходилось привязывать железными цепями к медным яслям. Их пищей был не овес — нет, им подбрасывали в ясли чужеземцев, которые имели несчастье забрести к Диомеду и мясо которых они охотно пожирали. Придя в этот город, Геракл прежде всего схватил жестокого Диомеда и, одолев приставленных к яслям сторожей, бросил царя на съедение его собственным кобылам. От такого корма животные стали ручными, и герой погнал их к морскому берегу. Но бистоны, схватив оружие, погнались за ним, и Геракл должен был повернуть назад, чтобы сразиться с неприятелем. Кобылиц же он оставил на попечение сына Меркурия, своего любимца и спутника Абдера. Как только Геракл ушел, и кобылицы снова почувствовали вкус к человеческому мясу, и когда полубог, разбив и прогнав бистонов, вернулся назад, то увидел, что животные растерзали его друга. Горько оплакивал Геракл убитого друга. Он основал в честь его город, который назвал его именем. После этого он снова укротил кобылиц и благополучно пригнал к Эврисфею, который посвятил их богине Юноне. От этих кобылиц произошло большое и долго не прекращавшееся потомство — так, Александр Македонский скакал на одном из их потомков. Выполнив эту работу, Геракл отплыл в Колхиду вместе с отрядом героя Язона за золотым руном.

По возвращении из далеких странствий Геракл предпринял поход на амазонок, чтобы доставить Эврисфею пояс Гипполиты и тем выполнить девятую работу. Амазонки населяли область у реки Фермодонта на Черном море и были единственным женским племенем, которое в образе жизни ничем не отличалось от мужчин. Они воспитывали из детей своих только одних девочек. На войну выступали стройными отрядами. Гипполита, царица амазонок, носила в знак своей власти этот пояс, подарок бога войны. Геракл сел на корабль вместе с несколькими товарищами, пожелавшими последовать за ним, после многих приключений добрался до Черного моря, приплыл к устью реки Фермодонт и остановился в гавани Фемискиры, города амазонок. Здесь навстречу ему вышла сама царица. Мужественный образ героя внушил Гипполите большое уважение, и, узнав о цели его приезда, она обещала добровольно отдать свой пояс. Но Юнона, заклятый враг Геракла, приняла образ амазонки, смешалась с толпой женщин и стала распространять слух, что чужеземец хочет увезти царицу. В одно мгновение были мужеподобные женщины на конях и напали на полубога в его лагере, который он разбил перед самым городом. Простые амазонки вступили в битву с воинами Геракла, знатные же вызвали героя на суровый поединок. Элла, невеста ветра, первая вступила с ним в бой, но встретила в нем еще более легконогого противника, должна была отступить и, легкая, как ветер, в бегстве искала спасения; но герой настиг и поразил ее. Вторая соперница полубога пала при первом же натиске, за нею и третья, Протоя, семь раз выходившая победительницей из поединка; за этой — еще восемь, и среди них три охотницы богини Дианы, всегда без промаха метившие копье, теперь же цель ускользнула от них, и тщетно скрывались они за своими щитами, ибо всех их нашли стрелы героя. И Алкиппа тоже пала — та самая, что клялась всю жизнь остаться девой; она сдержала обет свой, жизни же не удержала. Когда же в плен взята была Мелапиппа, отважная предводительница амазонок, последние бросились в дикое бегство и царица Гипполита вручила герою свой пояс, который, впрочем, готова была отдать и без боя. Геракл принял его как выкуп и вернул Мелапиппе свободу. На обратном пути герою предстояло еще одно приключение. Несчастная дочь Лаомедонта, Гезиона, отданная на растерзание чудовища, ждала здесь, привязанная к скале, своей печальной участи. Отцу ее Нептун построил Троянские стены, но не получил от царя обещанной награды; в наказание за такое вероломство бог послал морское чудовище, опустошавшее Троянскую область. До тех пор, пока приведенный в отчаяние отец, чтобы умилостивить зверя, не согласился отдать свою дочь. Увидев проезжавшего мимо Геракла, несчастный Лаомедонт стал умолять героя о помощи, обещая в награду за спасение дочери отдать прекрасных коней, которых его отец получил в подарок от самого Юпитера. Геракл остановился и стал поджидать чудовище. Скоро оно явилось, разинуло пасть и готовилось уже проглотить молодую девушку. Но Геракл ни минуты не медлил, быстро прыгнул в пасть страшного зверя и перерезал все его внутренности; когда же он вылез обратно, то, увидев его, можно было подумать, что он только что вышел из разбойничьего притона. Однако Лаомедонт и на этот раз не сдержал своего обещания, и герой, пригрозив ему достойной расплатой, двинулся дальше.

Геракл, сражающийся с амазонками. Чернофигурная вазопись. Ок. 520 г. до н. э.

Три последние работы геракла

Едва Геракл положил к ногам Эврисфея пояс царицы амазонок Гипполиты, как тот, не дав ему отдыха, приказал не медля отправиться за быками Гериона. Этот последний владел на острове Эрифий в заливе Гадиры стадом прекрасных цветных быков, находившихся под надежной охраной другого великана и страшного двуглавого пса. Сам же Герион был огромного роста, имел три туловища, шесть рук и шесть ног. Ни один смертный не отваживался вступить с великаном в бой. Геракл хорошо понимал, какой серьезной подготовки требует такое трудное дело. Всему миру было известно, что Хризаор, отец Гериона, прозванный за свое Золотым Мечом, был царем всей Иберии, что кроме Гериона, он имел еще трех храбрых сыновей-великанов, готовых за него сражаться, и что под началом у каждого из них было по большому отряду опытных воинов. С злым умыслом дал Эврисфей Гераклу такое поручение: питал он надежду, что заклятый враг его сложит в этом походе свою голову. Но Геракл с не меньшей отвагой, чем во время прежних подвигов своих, пошел навстречу и этой опасности. На острове Крит, который он очистил от диких зверей, собрал он большое войско и высадился с ним в Ливии. Здесь он вступил в единоборство с великаном Антеем, который всякий раз набирался новых сил, лишь только прикасался к земле. Но Геракл держал его высоко над землей и раздавил насмерть сильными руками. Ливию полубог тоже очистил от диких зверей и нечестивых людей, ибо в каждом из них чудился ему образ надменного и несправедливого царя Эврисфея, которому он так долго служил.

К. Корт. Геракл сражается с драконом Ладонтом. 1563

После долгих скитаний по безводным пространствам Геракл пришел, наконец, в плодородную и обильную реками область. Здесь он основал необыкновенно большой город и назвал его Гекатомпилом, что значит Стовратный. Потом достиг он Атлантического океана, напротив Гадиры, и здесь водрузил знаменитые геркулесовы столпы. В этой стране солнце нещадно палило, и Геракл не мог вынести подобной жары. Он вознес глаза к небу и, подняв лук, пригрозил богу солнца свалить его стрелой на землю. Пораженныймужеством героя, тот бросил Гераклу, чтобы мог он двинуться дальше, золотой челн, в котором сам бог свершал свой ночной путь от заката к восходу. Сопровождаемый многими кораблями, пристал Геракл на этом челне к берегу Иберии. Здесь уже ждали его три сына Хризаора, каждый с большим отрядом воинов; но Геракл умертвил предводителей в единоборстве, разбил их войско и разграбил страну. Отсюда герой поспешил на остров Эрифия, где жил Герион со своими стадами. Как только двуглавый пес почуял героя, он тотчас же яростно бросился на него; Геракл же встретил его тяжелой палицей и уложил на месте; прибежавшего на помощь двуглавому псу великана он также убил; после этого он легко завладел быками и поспешил оставить остров. Но Герион уже погнался за героем, настиг его, и дело дошло у них до жесткой схватки. Сама Юнона спустилась на землю, чтобы помочь великану, но Геракл поразил ее в грудь стрелой, и раненая богиня должна была скрыться. И великана, имевшего три сросшихся у желудка туловища, сразила смертельная стрела героя. Среди славных подвигов совершал Геракл свой обратный путь, гоня перед собою быков через Иберию и Италию. У Гегиума, что в Южной Италии, один из быков отделился от стада, побежал к берегу и проплыл через пролив, взобрался на остров Сицилию. Тогда Геракл тотчас же погнал свое стадо в воду и, ухватившись за рога одного из быков, благополучно доплыл до Сицилии. После некоторых подвигов герой счастливо миновал Италию, Иллирию и Фракию, снова добрался до Греции и прибыл на Истм.

Теперь Геракл выполнил все десять работ, но, так как царь Эврисфей не хотел признать исполненными две из них, то герой должен был совершить две новые.

Геракл и Атлант. Метопа храма Зевса. 470–450 гг. до н. э.

Однажды, во время торжественного бракосочетания Юпитера и Юноны, когда все боги приносили свадебные подарки высокочтимой чете, Гея, богиня земли, не желавшая отставать от других, тоже принесла свой дар. На западном берегу Великого океана она произвела большое ветвистое дерево, отягченное золотыми яблоками. Четыре девушки, прозванные Гесперидами, дочери ночи, сторожили это священное дерево. Но кроме них к нему был приставлен стоглавый дракон Ладонт, потомок земнородной Кето и Форка, знаменитого отца многих чудовищ. Сон никогда не смыкал глаза чудовища, страшный рев и свист возвещал, что он близок и бодрствует, и каждая из ста глоток его ревела другим голосом. У этого дракона должен был Геракл вырвать три золотых яблока — так гласил приказ царя Эврисфея. Полубог приготовился к долгому, полному приключений странствию и решил отдаться на волю слепого случая, так как не знал, где живут Геспериды. Сначала Геракл отправился в Фессалию. Там жил великан Термер, который убивал всех встречавшихся ему путников своей тяжелой как камень головой. Но о божественный череп Геракла вдребезги разбилась голова великана. Дальше, у реки Эхедор, на пути героя стало другое чудовище — Кикн, сын Марса. Кикн, спрошенный полубогом о дереве Гесперид, вместо ответа потребовал у героя вступить с ним в единоборство и был убит Гераклом. Тогда с неба спустился Марс, сам бог войны, чтобы отомстить за сына и Геракл, должен был сразиться с ним. Но Юпитер не желал, чтобы пролилась кровь сыновей его, и молния, брошенная отцом богов, разъединила соперников. Марс улетел, а Геракл пошел дальше, снова прибыл в Иллирию, переплыл через реку Эридан и пришел к нимфам Зевса и богини Фемиды, которые жили на берегу этой реки. И к ним обратился герой с тем же вопросом. «Ступай к старому речному богу, — был ответ. — Он — прорицатель; и ничто не скрыто от него. Застань его врасплох во время сна, свяжи его, и тогда он укажет тебе правильный путь». Геракл послушался нимф и овладел богом, хотя тот, как оборотень, принимал различные образы. Однако герой не отпускал Нерея до тех пор, пока тот не сказал ему, в какой части света найдет он золотые яблоки Гесперид. Когда же это стало ему известно, он отправился дальше, через Ливию и Египет. В последней стране царствовал Бузирид, сын Нептуна и Лизианассы. Во время девятилетнего голода этому царю было сообщено через кипрского прорицателя страшное изречение оракула, которое гласило, что неурожай прекратится лишь в том случае, если каждый год будет принесен в жертву Юпитеру чужеземцем. Вместо благодарности Бузирид сделал начало, убив самого прорицателя. Мало-помалу варвар так вошел во вкус такого жертвоприношения, что стал убивать всех чужеземцев, приходивших в Египет. И вот Геракл тоже был схвачен и приведен к алтарю Юпитера. Но герой, двинув руками, разорвал связывавшие его веревки, убил самого Бузирида, сына его и герольда-жреца. После некоторых приключений Геракл продолжал свой путь, освободил, как уже было рассказано, прикованного к Кавказу Прометея и, по его указанию, пришел, наконец, в ту страну, где Атлант держал на плечах бремя небес. Недалеко оттуда и находилось дерево с золотыми яблоками, охраняемое Гесперидами, дочерьми ночи. Прометей посоветовал полубогу не предпринимать самому похищения золотых плодов, а послать для этого Атланта. Поэтому Геракл, придя к последнему, предложил подержать за него небо. Атлант согласился, и Геракл подставил могучие плечи под небесный свод. Атлант же освободился от тяжести и отправился в путь. Он усыпил или убил ходившего вокруг дерева дракона, хитростью обманул бдительность дочерей ночи и счастливо вернулся с тремя яблоками к Гераклу. «Мои плечи, — сказал он герою, — знают теперь, как приятно не чувствовать тяжести медного неба. Я бы охотно и впредь не поддерживал его». Так сказав, он бросил перед полубогом золотые яблоки и оставил его под слыханной тяжестью медного неба. Геракл должен был пуститься на хитрость, чтобы снова вернуть себе свободу. И вот он обратился к носителю неба с такими словами: «Позволь мне только обвязать голову веревками, чтобы эта страшная тяжесть не раздавила мне череп». Атлант нашел это требование скромным и подставил свои плечи в радостной уверенности, что в последний раз чувствует бремя небес. Но долго пришлось бы ему ждать, чтобы Геракл сменил его. Ибо герой быстро поднял яблоки и скрылся из вида. Так был обманут сам обманщик. Геракл благополучно принес яблоки Гесперид Эврисфею, но царь, увидев, что не достиг своей цели, что невредимым вернулся его соперник, отдал их в подарок герою, который положил их на алтарь Минервы. Богиня же знала, что держать их на своем алтаре было бы противно божественному назначению этих священных плодов, и отнесла золотые яблоки обратно в сад Гесперид.

Геракл укрощает трехголового пса Цербера. Фрагмент росписи на вазе. Ок. 520–510 гг. до н. э.

Вместо того чтобы уничтожить своего заклятого врага и соперника, Эврисфей, задав ему эти работы, только способствовал славе героя, которому сама судьба предопределила такой жизненный путь.

Деметра (Церера). Репродукция картины, найденной в Помпеях

Я. Брейгель-старший, либо Х. ван Бален. Похищение Прозерпины

Великую славу создали герою эти работы — славу благодетеля смертных, карателя неправедных и жестоких. Но вот Эврисфей задал полубогу последнюю работу, которую тот должен был совершить в таком месте, где божественная сила его, — так думал злой и коварный царь, — но сможет сопутствовать ему: бой с темными силами подземной державы предстоял Гераклу, — он должен был вывести из Гадеса Цербера, пса ада. Это чудовище имело три головы. Три отвратительные пасти его постоянно источали ядовитую слюну, с тела свисал хвост дракона, а на голове и спине вместо волос, шипя, извивались змеи. Чтобы в этом внушавшем ужас путешествии быть неуязвимым для страха, Геракл отправился в город Элевзин, в Аттике, где мудрые жрецы учили о таинственных и божественных вещах в подземном и надземном мире. Так, жрец Эвмолн посвятил Геракла в тайны этого познания, после того как герой в священных местах очистился от греха — убийства кентавров. Вооруженный силой таинственного ученья, готовый бесстрашно встретить ужасы подземного мира, герой отправился в Пелопоннес, а оттуда в город Лаконии — Тэнар, где находился вход в подземное царство. Здесь, сопровождаемый Меркурием, проводником душ, Геракл прошел глубокое ущелье, вступил в подземный мир и подошел к городу царя Плутона. Тени, печально бродившие перед воротами Гадеса — нет в подземном мире радостной жизни, как на солнечном свете, — в страхе бежали, увидев человеческий образ из плоти и крови; только медуза Горгона и дух Мелеагра не бежали. Первую Геракл хотел поразить мечом, но Меркурий схватил героя за руку и объяснил ему, что души мертвых — только бесплотные тени и неуязвимы для меча. С душой же Мелеагра полубог, напротив, дружески побеседовал и получил от него поручение передать горячий привет надземному миру и возлюбленной сестре его Деянире. Подойдя близко к воротам Гадеса, Геракл встретил друзей своих, Тезея и Пирифея. Последний в сопровождении Тезея явился в подземный мир, желая взять в жены Персефону; но за эту дерзкую попытку оба они были прикованы Плутоном к камню, на который усталые путники опустились, чтоб отдохнуть. Увидев своего друга, несчастные с мольбой протянули к нему руки и задрожали от радостной надежды вернуться с помощью божественной силы героя обратно в надземный мир. Геракл тотчас же схватил Тезея за руку, освободил от уз и поднял с земли, на которой тот лежал прикованный. Но следующая попытка освободить Пирифея не удалась герою — земля закачалась и задрожала под ними, как только он притронулся к Пирифею. Пройдя еще несколько шагов, Геракл узнал Аскалефа, который некогда видал, что Прозерпина отведала гранатовых плодов, преграждавших выход из подземного мира. Охваченная отчаянием, что потеряла дочь, Церера свалила на Аскалефа камень, который тот тщетно отодвигал назад. Чтобы напоить души мертвых кровью, Геракл бросился на стадо Плутона и убил одного из быков. Менетий, пастух этих быков, не мог простить герою такого поступка и вызвал его на единоборство. Геракл обхватил Менетия вокруг пояса, перебил ему ребра и выпустил из рук, лишь уступая просьбам царицы подземного мира Прозерпины (Персефоны). У ворот города смерти стал сам царь Плутон и запретил полубогу вход. Но стрела героя пронзила плечо бога, Плутон почувствовал боль смертного, и, когда Геракл стал мирно просить его позволенья увести пса ада, то бог уж больше не противился. Однако он потребовал от героя, чтобы в борьбе с чудовищем тот не пользовался оружием, которое было при нем. И вот Геракл, защищенный только грудными латами да львиной шкурой, отправился дальше — искать Цербера. Он застал его у устья реки Ахерона. Там чудовище сидело на задних лапах, и лай его, подобно глухим раскатам страшного грома, повторяло стократное эхо. Но Геракл, не обращая внимания на лай чудовища, сжал ногами три головы его, могучими руками сдавил ему шею и не выпускал из рук, хотя дракон, заменявший Церберу хвост, больно укусил героя в бедро. Так крепко держал он Цербера и, когда одолел страшного пса, связал его, взвалил на спину и через другой выход — у Трецен, что в Арголидской земле, выбрался из подземного мира. И только завидело чудовище яркий, солнечный свет, как задрожало от страха и стало выплевывать ядовитую слюну; от этой слюны на земле выросла ядовитая трава-борец. Отсюда, волоча на себе связанного пса, Геракл отправился в Тиринт. Словно оцепенел Эврисфей, когда увидел Цербера, и долго не хотел верить своим глазам. Теперь царь понял, что никогда не удастся ему избавиться от сына Юпитера: решил он тогда отдаться на волю судьбы и отпустил героя, который отнес Цербера обратно в подземное царство и отдал чудовище его хозяевам.

Геракл и Эврит

Когда Геракл после всех этих тяжелых трудов освободился, наконец, от службы Эврисфею, то снова отправился в Фивы. С супругой своей Мегарон, у которой его безумный гнев отнял всех детей, герой не мог больше жить; он отдал ее в жены, с ее же согласия, своему любимому племяннику Иолаю, сам же задумал вторично вступить в брак. Чувство влекло героя к прекрасной Иоле, дочери царя Эхалии, что на острове Эвбее, — того Эврита, который учил Геракла в ранней юности стрелять из лука. Этот царь обещал отдать свою дочь первому, кто победит его самого и сына его в искусстве метать стрелу. Узнав об этом, Геракл поспешил в Эхалию и стал в толпе соперников. Герой показал, что он — достойный ученик старого Эврита, ибо в этом искусстве победил он эхалийского царя и сына его. Эврит воздал полубогу большие почести, в душе же сильно устрашила его победа героя: он знал о судьбе Мегары и боялся такой же участи для своей дочери. Поэтому в ответ на требование героя царь заявил, что должен еще подумать о свадьбе. Тогда Ифить, старший сын Эврита, сверстник Геракла, без зависти восхищенный силой и величием гостя и ставший преданным другом героя, искусными словами старался убедить отца и склонить благоволение его к Гераклу. Но Эврит упорствовал. Удрученный, ушел герой из дома царя и долго блуждал в чужих краях. Что случилось с ним у царя Адмета — пусть расскажет следующая глава. Между тем к царю Эвриту прискакал гонец с вестью, что какой-то грабитель напал на царские стада. Совершил это коварный и вероломный Автолик, о воровстве которого было известно многим. Но огорченный царь воскликнул: «Только Геракл мог это сделать! Какую низкую месть избрал детоубийца за то, что я отказался отдать ему дочь мою!» Ифит горячими словами защищал своего друга и вызвался пойти к Гераклу, чтобы вместе с ним отыскать уведенных быков. Геракл радушно встретил царского сына и сказал, что готов сейчас же пойти на поиски. С пустыми руками возвратились они с розысков и взошли на стены Тиринта, в надежде, что оттуда увидят похищенных быков. Но тут безумие во второй раз омрачило разум героя: под влиянием гнева Юноны. Геракл принял своего верного друга Ифита за соучастника царя Эврита и сбросил его с высоких стен Тиринта.

Геракл, Эврит и Иола. Чернофигурная вазопись. Ок. 600 г. до н. э.

Геракл у Адмета

В то время, когда герой, негодующий, ушел из дома эхалийскаго царя и как безумный блуждал, случилось с ним следующее. В Фессалии, в городе Ферах, жил благородный царь Адмет с юной и прекрасной женой, своей Алкестой, больше всего на свете любившей своего супруга; жил он, окруженный цветущими детьми, почитаемый своими счастливыми подданными. Много времени назад, когда Аполлон, убивший циклопов, должен был бежать с Олимпа и служить смертному, его радушно принял сын Фереса, Адмет, и бог пас царю, как раб, быков его. С тех пор Адмет был под всесильной защитой бога, на которого отец его Юпитер снова обратил свою милость. Когда истек срок жизни царя Адмета, и судьба приговорила его к смерти, друг его Аполлон, которому, как богу, об этом было известно, стал просить за царя у богини судьбы, и те постановили, что Адмет избегнет угрожавшего ему Гадеса лишь в том случае, если кто-нибудь другой захочет умереть вместо него и согласится занять его место в царстве теней. И вот Аполлон покинул Олимп, явился к своему прежнему доброму хозяину и принес ему весть о смерти, назначенной роком, но тут же сказал царю, как может он избегнуть этой участи.

Сцены из мифа об Адмете и Алкесте. Барельеф саркофага. 161–170 гг. н. э.

Адмет был честный человек, но любил жизнь; к тому же всех — и близких и подданных царя — охватил страх, ибо царский дом лишался в нем поддержки, супруга теряла в нем мужа, дети — отца, подданные же — кроткого властителя. Поэтому стал Адмет искать человека, который согласился бы умереть вместо него. Но не нашел царь ни одного, кто захотел бы принести себя в жертву. Как раньше все горевали, узнав, что предстоит им такая утрата, так теперь каждый холодно слушал царя, рассказывавшего, при каком условии он может сохранить свою жизнь. Даже старый отец царя и отягченная многими днями жизни мать его, — даже они не хотели подарить сыну тот малый остаток жизни, который они надеялись еще прожить. Одна лишь Алкеста, прекрасная юная супруга царя, счастливая мать расцветающих и многообещающих детей — одна лишь Алкеста была охвачена столь чистой, исполненной жертвы любви к царственному супругу своему, что ради него готова была отказаться от яркого солнечного света. Едва промолвили уста Алкесты слова согласия, как мрачный жрец смерти Танатос подходил уж к воротам дворца, уж готов был отвести свою жертву в царство теней. Ибо знал он точно и день и час, в который Рок судил смерть Адмету. Поспешно покинул Аполлон царский дворец, ибо бог жизни не хотел осквернить себя близостью смерти. А благочестивая Алкеста, увидев, что близится роковой день, омылась как жертва Смерти в проточной воде, из кедрового шкафа вынула праздничное одеяние и украшения и когда нарядилась в них, стала, исполненная достоинства, у домашнего алтаря и молилась богине подземного царства. Потом обняла она детей и супруга, вошла, окруженная служанками, сопровождаемая мужем и детьми, в свои покои и здесь готовилась встретить посланника подземного мира.

— Позволь мне сказать тебе то, что велит мое сердце, — сказала Алкеста царю. — Ты знаешь, Адмет, что дороже мне твоя жизнь моей собственной: и вот я умираю за тебя, когда Смерть еще не зовет меня. Могла я взять вторым супругом благородного фессалийца, могла бы жить в счастливом царском доме. Но я не хочу жить, лишившись тебя, не могу видеть осиротевших детей. Мать и отец твои предали тебя, хотя для них было бы похвальнее и достойнее принять за тебя смерть. Ты не стал бы тогда одинок, не пришлось бы тебе воспитывать сирот. Но так уж решили боги, и теперь я прошу тебя только об одном: помни о жертве моей и не допусти, чтобы моим детям, которых ты любишь не меньше, чем я, которых я должна покинуть, не допусти, чтобы какая-нибудь другая женщина заменила им их умершую мать. Ибо чужая женщина из зависти будет мучить их; ведь часто даже дракон добрее мачехи.

Так сказала она супругу, и царь, обливаясь слезами, поклялся, что, мертвая, как и при жизни, — она одна лишь будет его супругой. Тогда Алкеста передала горько плакавших детей супругу своему и упала в глубоком обмороке.

Случилось так, что блуждавший Геракл забрел в город Феры и подошел к воротам царского дворца в то самое время, когда готовились к погребению Алкесты. Без помехи вошел он во двор и вступил в разговор со слугами. Случайно к ним подошел и Адмет. Подавив свое горе, он радушно принял гостя, и когда Геракл, удивленный его траурной одеждой, спросил, кого он потерял, царь, не желая ни обмануть, ни спугнуть гостя, ответил столь уклончиво, что Геракл решил, что у Адмета умерла какая-нибудь дальняя родственница, приехавшая в гости к царю. И вот, сопровождаемый рабом, Геракл весело вошел в назначенные для гостей покои и не отказался от предложенного вина. Заметив, что слуга печален, он стал упрекать его за то, что он слишком сильно предается горю.

— Что смотришь ты на меня так важно и строго? — сказал он рабу. — Слуга должен приветливо встретить чужеземца. Велика важность, что в вашем доме умерла чужая женщина. Разве ты не знаешь, что таков удел всех смертных? Тоскующему жизнь — только страдание. Ступай, увенчай, как я, свою голову венком и пей со мной! Будь уверен, полный до краев кубок живо сгонит морщины с твоего чела!

С ужасом слуга отвернулся от гостя и ответил:

— Рок поразил нас, и не пристало нам пировать и смеяться. Воистину слишком радушен сын Фереса: даже в дни глубокой печали своей он принял в свой дом столь легкомысленного гостя.

— Что же, не прикажешь ли мне горевать, что умерла чужая женщина! — с досадой возразил герой.

— Вот как, чужая женщина! — воскликнул удивленный слуга. — Тебе она, может, и чужая, но только не нам.

— Значит, Адмет не сказал мне всей правды, — смутился Геракл. Слуга же ответил:

— Будь по-прежнему весел, чужеземец. Горе господина — дело друзей и слуг его.

Но Геракл не знал покоя, пока не узнал всей правды.

— Возможно ли это? — воскликнул герой. — Он лишился такой прекрасной жены и все-таки радушно принял чужестранца! А я с тайным предчувствием прошел через эти ворота; в этом доме печали и скорби, возложив на чело венок, я веселился и пил вино! Скажи мне, где погребена благочестивая супруга царя?

— Если пойдешь прямой дорогой, которая ведет в Лариссу, — ответил раб, — то увидишь прекрасный мавзолей, воздвигнутый в честь царицы.

С этими словами, плача, слуга оставил чужестранца.

Оставшись один, Геракл не стал горевать, но быстро принял решение.

— Я должен спасти ее, — сказал он самому себе. — Я снова введу умершую царицу в дом супруга. Только этим достойно воздам я Адмету за его радушие. Пойду к гробнице и там подстерегу Танатоса, властителя мертвых. Я знаю, я найду его там; он придет, станет пить жертвенную кровь, которую оставили ему на могиле почившей. Одним прыжком выскочу я из засады, схвачу, обовью руками, и нет такой силы, которая могла бы вырвать его у меня, прежде чем он не оставит мне своей добычи.

Так решив, Геракл бесшумно оставил царский дворец.

Адмет между тем вернулся в опустевший дом свой. Вместе с осиротевшими детьми в смертельной тоске горевал царь по своей супруге, и слова утешения верных слуг не могли смягчить его горя. Но вот, ведя за руку женщину, скрытую под покрывалом, Геракл во второй раз переступил порог царского дома.

— Царь, ты не прав был, когда скрыл от меня смерть твоей супруги, — сказать герой. — Ты гостеприимно принял меня и притворился, что тебя печалят чужие страдания. Так в неведении этого совершил я великий грех и в доме, посещенном несчастьем, делал радостные возлияния. Я не хочу больше оскорблять твое горе. Но выслушай, почему я вернулся. Я получил эту женщину в награду за победу в единоборстве. Теперь же я ухожу во Фракию, чтобы сразиться с царем бистонов. Отдаю ее тебе, пока не окончу поход. Храни же ее так, как хранил бы имущество друга.

Э. Делакруа. Геракл выносит Алкестиду из Аида. 1862

Ужаснулся Адмет, услышав, что так говорит Геркал.

— Не из презрения и не потому, что не узнал друга, скрыл я от тебя смерть моей супруги, — возразил царь, — нет, я не хотел доставить себе новых страданий, видя, как гость уходит от меня и ищет гостеприимства в чужом доме. Но эту женщину, — я прошу тебя об этом, герой, — отведи в дом другого жителя Фер, не оставляй ее здесь. Я и так уж много страдал. Как смогу я без слез смотреть на девушку, если приму ее в дом свой. Я не могу отвести ей мужские покои, неужели ж я должен поселить ее в покоях моей умершей супруги. Нет, этого я не сделаю. Боюсь я также злословия жителей Фер и страшусь укора усопшей, — так ответил герою царь. Но, влекомый каким-то странным чувством, Адмет устремил неотступный взор на скрытое под покрывалом лицо девушки. — Кто бы ты ни была, женщина, — сказал он, горько вздохнув, — знай же, ростом и станом ты чудесным образом подобна моей Алкесте. Заклинаю тебя богами, Геракл, уведи эту женщину с глаз моих, не прибавляй к старым мукам моим новые. Едва взгляну на нее, как чудится мне, что снова вижу мою усопшую супругу, слезы рекой льются из очей моих, и с новой силой погружаюсь я в страдание. — Но Геракл, притворившись, ответил царю с печалью:

— О, если б Юпитер дал мне силу вывести великодушную супругу твою из царства теней на солнечный свет и за все добро твое явить тебе эту благодарность.

— Знаю, ты сделал бы это, — возразил Адмет, — но из царства теней нет возврата.

— Если так, — весело ответил Геракл, — то время смягчить твое горе. Какая польза мертвым в твоей печали? Не отгоняй от себя мысль, что вторая супруга когда-нибудь сделает твою жизнь более радостной. Наконец, ради меня возьми в свой дом эту благородную девушку. Испытай себя. Не понравится она тебе — она оставит твой дом.

Дж. Флаксман. Геракл возвращает Алкестиду Адмету. 1789

Царь не хотел отказом обидеть гостя и уж готов был уступить ему. Неохотно велел он слугам проводить девушку во внутренние покои. Но Геракл не пожелал этого и сказал Адмету:

— Царь, не доверяй мое сокровище рукам раба. Ты один лишь можешь, если только пожелаешь, отвести туда эту девушку.

— Нет, я не коснусь ее, — твердо ответил Адмет. — Я и так уж нарушил обещание, которое я дал моей возлюбленной супруге. Пусть войдет она в дом мой, но только без моей помощи. — Геракл не успокоился, пока Адмет не взял молодую девушку за руку.

— Так возьми же ее, — воскликнул он веселым голосом, — взгляни ей прямо в лицо и скажи, не она ли твоя возлюбленная супруга. Пусть кончится горе твое.

Так сказав, Геракл снял покрывало с лица женщины. Как пораженный громом, стоял царь Адмет и не верил глазам своим, увидев возвращенную к жизни супругу. Словно покинутый жизнью, стоял он пред нею и, дрожа от страха, блуждал глазами по лицу ее. Геракл же между тем рассказывал, как застиг он Танатоса на могильном холме и как вырвал из рук его добычу. Но скоро Адмет опомнился и упал в объятия своей супруги, та же продолжала молчать и ничем не ответила на радостную и нежную ласку мужа.

— Ты не услышишь ее голоса, — объяснил Геракл царю, — пока не снимется с нее печать смерти и в третий раз не займется на небе утренняя заря. Но теперь, утешенный, введи ее в дом свой и радуйся, что снова обрел свою супругу. Ты заслужил эту радость благородным гостеприимством. Мне же позволь, царь, следовать моей судьбе.

— Иди же с миром, герой! — воскликнул Адмет, прощаясь с Гераклом. — Ты дал мне другую лучшую жизнь; поверь, полный благодарности к тебе, сознаю я свое блаженство. Пусть все мои подданные соберутся в круг радостных плясок, пусть жертвенные благоухания вздымаются со всех алтарей. Ибо с любовью и благодарностью хочу я помянуть тебя, о, могучий сын Зевса.

Геракл на службе у Омфалы

Тяжко легло на Геракла убийство Ифита, хоть совершил он его в порыве безумия. Чтобы очиститься от этого греха, бродил он от одного жреца к другому: был он у царя Пелея пилосского, был и у Гиппокфонта; но оба они отказали ему в этом, и только третей, Деифоб, царь амиклейский, согласился снять с него грех. Но боги все-таки поразили Геракла за это убийство тяжелой болезнью. Всегда сильный и здоровый, герой не мог вынести внезапную слабость. Он отправился в Дельфы, надеясь получить от пифийского оракула излечение. Но жрица отказала ему, как убийце, в своем предсказании. Тогда разгневанный герой похитил треножник, вынес его в поле и хотел установить свой собственный оракул. Рассерженный столь дерзким вторжением в свои права, появился Аполлон и вызвал Геракла на бой. Но и на этот раз Юпитер не хотел, чтоб пролилась братская кровь: молнией, брошенной между сражающимися, он прекратил поединок. Только теперь получил, наконец, Геракл предсказание оракула, которое гласило, что он освободится от болезни лишь после того, как будет продан на три года в рабство; деньги же, в знак искупления греха, должны быть отданы отцу убитого. Геракл, измученный болезнью, подчинился жестокому прорицанию. С несколькими друзьями переправился он в Азию и там одним из них был продан в рабство Омфале, дочери Иардана, царице Мэонии, которая позже называлась Лидией. Деньги же друг Геракла, послушный приказу оракула, принес Эвриту, и, так как тот не хотел их взять, он отдал детям Ифита. После этого к Гераклу снова вернулось здоровье. В радостном ощущении вновь обретенной телесной силы он даже в рабстве у Омфалы показал себя героем и, призванный быть благодетелем человечества, снова продолжал свою прежнюю работу. Он истребил всех разбойников, которые беспокоили владения его госпожи и ее соседей. Керкопы, обитавшие в окрестностях Эфеса и наносившие большой вред грабежами, были им частью уничтожены, частью же связаны и отданы Омфале. Силея, царя авлийского, Нептунова сына, который ловил всех чужестранцев и заставлял работать на своих виноградниках, он убил лопатой и с корнем вырвал его виноградные кусты. Город итонов, во второй раз напавших на страну Омфалы, он разрушил до основания и многих жителей его отдал в рабство. В то время в Лидии жил Литиерзес, побочный сын Мидаса. Он быль очень богат и всех чужестранцев, проезжавших через его владения, приглашал к себе в гости. После обеда он заставлял их отправляться с ним на свои жертвенные поля, а вечером отрубал им голову. И его уничтожил Геракл, сбросив в реку Мэандер. Однажды, во время одного из своих многочисленных странствий, герой подъехал к острову Долихе и увидел здесь, на берегу, выброшенный волнами труп. То было тело несчастного Икара, который подвязал к себе восковые крылья своего отца и, приблизившись к солнцу во время полета из критского лабиринта, упал в море. Участливо похоронил Геракл погибшего и дал острову в честь его имя Икария. В благодарность за эту услугу отец Икара, искусный Дэдал, сделал в Пизе прекрасное изваяние Геракла. Но герой, однажды придя туда и введенный в заблуждение вечерней темнотой, принял свое изображение за живого человека. Свой собственный образ показался Гераклу угрожающим лицом врага. Он схватил камень и вдребезги разбил памятник, поставленный ему Дэдалом в благодарность за его милосердие. Во время службы у Омфалы герой принял также участие в охоте за калидонским вепрем.

Геракл, не желающий возвращать треножник Аполлону. Фрагмент росписи на амфоре. Ок. 525–510 гг. до н. э.

Саркофаг со сценой охоты на Калидонского вепря. III в. н. э.

Омфала сильно удивлялась храбрости своего раба и догадывалась, что слуга ее — благородный герой. Когда же она узнала, что он не кто иной, как Геракл, всему миру известный сын Юпитера, то в признательность за его заслуги не только дала ему свободу, но даже обручилась с ним. Но забыл Геракл среди изнеженной жизни восточной страны урок, данный ему Добродетелью на перепутьи его юношеской жизни, и предался во власть женских чар. За это навлек он на себя презрение Омфалы. Она облеклась во львиную шкуру героя, его же одела в мягкое платье лидийских женщин и, ослепив любовью, до того довела полубога, что сидел он у ног ее и прял шерсть. Его могучий затылок, для которого небо когда-то было легким грузом, теперь было украшено золотым ожерельем, сильные жилистые руки стягивали усыпанные алмазами браслеты, не знающие ножниц волосы буйно выбивались из-под митры, и длинное платье спадало с плеч его до самой земли. Так сидел он среди многих ионийских девушек, держал пред собой прялку, сильными пальцами сучил толстую нитку и боялся попреков своей госпожи, если бывало не сделает заданную на день работу. Когда же госпожа его была в духе, то герой, одетый в женское платье, окруженный прислужницами царицы, должен был рассказывать о подвигах своих юношеских дней: о том, как детскими руками раздавил змей, как отроком сразил великана Гериона, как отсек бессмертную голову гидры, как выволок пса ада из пасти Гадеса. И, слушая рассказ героя о его подвигах, радовались женщины, как радуются дети, слушая сказки старой кормилицы.

Но вот кончилась служба Геракла у Омфалы, и слепота спала с глаз его. С отвращением стряхнул он с себя женские одежды, и ему нужно было только легкое усилие воли, чтобы стать могучим сыном Зевса, исполненным геройской отваги. И как только он снова обрел свободу, так сейчас же решил отомстить своим врагам.

Позднейшие подвиги Геракла

Прежде всего Геракл стал готовиться в путь, чтобы наказать несправедливого и своевольного царя Лаомедонта, строителя и владетеля Трои. Ибо когда герой, возвращаясь с битвы с амазонками, спас от дракона царскую дочь Гезиону, вероломный отец ее Лаомедонт отказался отдать обещанную награду — быстроногих коней Марса — и с бранью прогнал его. Для этого похода Геракл взял шесть кораблей и лишь небольшой отряд воинов, но зато среди них были лучшие герои Греции — Пелей, Эиклей, Теламон. К этому последнему полубог, одетый в львиную шкуру, отправился сам и застал его в разгаре пирушки. Увидев героя, Теламон поднялся с сиденья, поднес желанному гостю золотую полную вина чашу и попросил его сесть и пить. Радостно тронутый таким гостеприимством, Геракл воздел к небу руки и молил:

— О, отец мой, Юпитер, если ты милостив к просьбам моим, то молю тебя: дай лишенному детей Теламону храброго сына-наследника. Пусть будет он так же неуязвим, как я в этой шкуре немейского льва. Пусть отвага героя всегда сопутствует ему!

Лаомедонт, обнаруженный Нептуном и Аполлоном. Гравюра Р. Стрейнджа. 1775

Едва произнес Геракл последнее слово, и Юпитер послал уже ему могучего орла, царя всех птиц. Заликовало сердце в груди Геракла, и, подобно прорицателю, он возвестил вдохновенно:

— Слушай, Теламон, и радуйся, будет у тебя сын, которого ты так страстно желаешь, и будет он так же прекрасен, как этот орел-повелитель, и звать его будут Аякс, и будет он искусен в деле войны.

Так сказал он и снова уселся за стол. Потом оба, Теламон и Геракл, соединившись с другими героями, пошли войной на Трою. Причалив к троянскому берегу, Геракл поручил охрану кораблей Эиклею, сам же с другими двинулся к городу. В это время Лаомедонт поспешно собрал свой народ, напал на корабли героев и в происшедшем сражении убил Эиклея; но, когда он хотел опять удалиться, его окружили товарищи Геракла.

Между тем осада быстро подвигалась вперед. Теламон пробил стену и первым ворвался в город, Геракл же вошел туда только вторым. В первый раз за всю его жизнь герой был превзойден в храбрости. Черная зависть завладела умом Геракла, и злая мысль закралась в его душу: он выхватил меч и готов был сразить ворвавшегося впереди него Теламона. Но в эту минуту Теламон обернулся и прочитал на лице героя его намерение: осененный счастливой мыслью, он наклонился к земле, стал собирать лежавшие вблизи камни и, когда соперник спросил его, что он делает, ответил:

Этот ответ обезоружил ревнивый гнев героя. Они снова стали биться с врагом, и стрелы Геракла сразили царя Лаомедонта и всех сыновей его, кроме одного.

Когда город был разграблен, герой отдал своему другу Теламону, как добычу победителя, дочь Лаомедонта, Гезиону. Но он дал ей право, по ее же выбору, вернуть свободу одному из пленных, и Гезиона выбрала Подарка.

— Хорошо, он твой, — сказал ей Геракл, — но раньше он должен претерпеть позор рабства, только тогда можешь ты взять его и выкупить за такую цену, какую пожелаешь дать.

Когда юноша был действительно продан в рабство, Гезиона сорвала с головы свои драгоценные украшения и отдала их, как выкуп за брата. Поэтому прозвали Подарка Приамом (Искупленным). О нем еще будет много рассказов.

Юнона завидовала этому торжеству полубога. На обратном пути из Трои героя настигли посланные богиней грозные бури и напали па него; но разгневанный Зевс тотчас же отменил распоряжение своей супруги. После некоторых приключений герой решил выполнить и второе дело своей мести — наказать царя Авгия, который не отдал ему некогда обещанной награды. Он овладел городом царя Элидой и убил Авгия вместе с его сыновьями. Филею же, который был изгнан отцом за дружбу свою с Гераклом, он передал в царство всю Элидскую землю. После этой победы Геракл устроил Олимпийские игры и Пелопсу, первому их учредителю, построил алтарь и еще двенадцать алтарей воздвиг он богам — по одному для двоих богов. Говорят, что тогда сам Юпитер, приняв образ человека, сразился с Гераклом и, побежденный, пожелал своему сыну, кроме божественной силы, и счастья. Вскоре за этим герой пошел войной в Пилос на царя Пелея, который некогда отказался очистить его от греха. Он напал на его город и умертвил царя вместе с десятью сыновьями его. Только юный Нестор, воспитывавшийся вдали от родины, у герениев, был пощажен. В этой битве Геракл ранил и бога подземного мира, самого Гадеса, который явился на помощь пилосцам.

Осталось теперь Гераклу наказать еще и Гипнокоона, второго царя, отказавшегося очистить героя от убийства Ифита. И сыновья Гиппокоона навлекли на себя гнев героя; случилось же это так. Однажды Геракл вместе с другом и родственником своим Эоном пришел в Спарту; в то время как Эон рассматривал издали царский дворец, на него напала большая молосская овчарка. Эон, конечно, приветствовал ее камнем. Увидя это, из двора выбежали царские сыновья и дубинами уложили на смерть чужеземца. Чтобы отомстить за смерть друга, Геракл собрал большое войско и отправился с ним в Спарту. Проходя через Аркадию, он предложил принять участие в битве царю Кофею и его двадцати сыновьям. Но этот царь боялся нападения своих соседей, аргивян, и сначала отказался пойти с героем. Тогда Минерва дала Гераклу медную урну, в которой хранился локон Медузы. Тот передал урну дочери Кофея Стероне и сказал ей так: «Когда вторгнется войско аргивян, три раза подними этот локон над городскими стенами, но не гляди на него, и враг тотчас же обратится в бегство». Услышав это, царь Кефей согласился пойти с героем и выступил вместе со всеми своими сыновьями. Стерона, дочь Кофея, счастливо отразила аргивян; для самого же Кефея этот поход был роковым: он и все сыновья его были убиты; вместе с ними пал и брат Геракла — Ификл. Но Геракл все же взял и разграбил город. И_: убив Гиипокоона и его сыновей, вывел Тиндарея, отца диоскуров Кастора и Поллукса, и посадил его на трон; но завоеванное царство он удержал за собой для будущих своих потомков.

Геракл и Деянира

Совершив в Пелопоннесе много подвигов, герой пришел в Этолию и Калидон к царю Энею, у которого была прекрасная дочь, по имени Деянира. Больше, чем всякая другая этолийская женщина, натерпелась она горя от многочисленных искателей ее руки. Раньше жила она в Плевроне — во второй столице отцовского царства. И вот там речной бог, по имени Ахелой, заявил себя ее женихом и, приняв три различных образа, стал просить Деяниру у ее отца. В первый раз пришел он к Энею, обернувшись живым быком, во второй — извивающимся драконом, в третий же раз он принял образ человека, но голова у него была бычачья, а с густо обросшего подбородка стекали потоки чистой воды. Деянира с тяжелой тоской ожидала страшного жениха и с пламенной мольбой обращалась к богам, прося ниспослать ей смерть. Долго противилась она, но с каждым разом жених становился настойчивее, Эней же готов был отдать свою дочь Ахелою, ибо тот происходил из старого и знатного рода богов. Но вот, хоть несколько поздно, все же в нужное время соперником Ахелою явился Геракл, которому Мелеагер рассказал о необычайной красоте Энеевой дочери. Отправляясь туда, он чувствовал, что не овладеет без жаркой битвы прекрасной царевной, и потому был он в полном вооружении, словно собрался на войну. Затрепетала львиная шкура на могучей спине, зашумели стрелы в колчане, когда герой подходил к царскому дворцу, и, пробуя, взмахнул он в воздухе тяжелой палицей. Но рогатый речной бог уже заметил его; хлынули из жил его бычачьей головы потоки воды, и стал он испытывать силу рога его. Когда увидел царь Эней, что оба соперника одинаково страшны, одинаково готовы к борьбе, то не захотел он оскорбить отказом ни одного из них и обещал отдать свою дочь тому, кто выйдет победителем из этой схватки.

И вот скоро перед глазами царя, царицы и дочери их Деяниры предстало страшное единоборство. Звенела туго натянутая тетива, тяжелым и гулким ударом опускался кулак героя, но долго был неуязвим Ахелой, и между стрелой и ударом пыталась бычья голова могучего речного бога нанести смертельный удар рогом. Наконец схватились они руками: ручьем катился пот с лица и тела борцов, и оба громко стонали от страшных усилий. Но вот сын Юпитера одержал верх и бросил сильного речного бога на землю; в мгновение ока тот обернулся змеей; герой, давно умевший обращаться с змеями, схватил и готов был раздавить ее, но Ахелой, снова обернувшись, предстал пред ним быком. Тут уже Геракл не дал себя обмануть: могучей рукой схватил он быка за рог и с такой силой бросил чудовище на землю, что рог сломался; тогда речной бог признал себя побежденным и оставил победителю невесту. Но вырванный рог свой обменял у Геракла на доставшийся ему некогда от нимфы Амалеи рог изобилия, наполненный гранатовыми яблоками, виноградными гроздями и всякого рода плодами.

Геракл сражается с Ахелоем в образе быка. Краснофигурная вазопись на кратере. Ок. 450 г. до н. э.

Обручение не внесло никакой перемены в жизни героя: по-прежнему шел он от приключения к приключению, и когда он вернулся к своей супруге в дом ее отца, то смертельный удар, который он нанес мальчику, подававшему ему во время обеда воду для рук, снова заставил его бежать. Юная супруга Геракла и малолетний сын его Гилл, рожденный ему Деянирой, последовали за ним.

Геракл и Несс

Путь их лежал к Калидону, к другу героя Кеиру. Из всех путешествий Геракла это было самым роковым для него. Подойдя к реке Эвен, герой застал там кентавра Несса, который за плату переносил на руках через реку путешественников, уверяя, что это преимущество он получил от богов за свою честность. Сам Геракл не нуждался, конечно, в помощи кентавра. Большими шагами перешел он вброд реку, Деяниру же он поручил перевезти Нессу, который потребовал у него обычной платы. Кентавр посадил супругу Геракла на плечи и с силой понес ее через воду. Но посреди брода, ослепленный красотой женщины, Несс осмелился дотронуться до нее дерзкой рукой. Геракл был уже на другом берегу, когда вдруг услышал крики Деяниры. Он быстро обернулся. Увидев свою супругу во власти мохнатого чудовища, герой не стал долго раздумывать: быстро вынул он из колчана крылатую стрелу и пустил ее в Несса, который в это время выходил с своей добычей на берег. Стрела Геракла, пробив спину кентавра, вышла через грудь. Деянира вырвалась из объятий упавшего Несса и уж хотела побежать к своему супругу, но умиравший кентавр, в час своей смерти еще помышлявший о мести, позвал ее и обратился к ней с такими вероломными и хитрыми словами: «Выслушай меня, Энеева дочь, — сказал он ей. — Тебя я последней перенес через эту реку и тебе же я хочу оказать еще одну последнюю услугу, — только послушайся меня. Возьми кровь, что ручьем течет из моей смертельной раны, и ту, что сгустилась и засохла вокруг стрелы, отравленной ядом лернейской змеи; чары ее привлекут к тебе сердце твоего супруга. Смажь этой кровью нижние одежды Геракла — и тогда ни одну женщину не будет он любить так сильно, как тебя». И только успел он передать Деянире это коварное завещание свое, как тотчас же умер от ядовитой раны. Хоть не сомневалась Деянира в любви своего супруга, но все же сделала она так, как велел ей хитрый Несс, собрала в посуду засохшую кровь кентавра и спрятала ее тайком от Геракла, который ничего не мог видеть, потому что стоял далеко от них. После некоторых других приключений они пришли к Кеиру, царю Трахины, и поселились там вместе со своими спутниками из Аркадии, которые всюду сопровождали Геракла.

Геракл, Несс и Деянира. Аттическая амфора. Ок. 570–550 гг. до н. э.

Геракл, Иола и Деянира. Смерть Геракла

Последним делом Геракла был его поход на эхалийского царя Эврита, к которому герой питал старую злобу за отказ отдать свою дочь Иолу. В Греции он собрал большое войско и пошел с ним в Эвбею, чтобы осадить Эврита и сыновей, его в их городе Эхалии. Победа была на стороне Геракла: высокий царский замок был превращен в прах. Царь и сыновья его пали, город был уничтожен. Иола же, по-прежнему прекрасная и юная Иола, стала пленницей Геракла.

В это время Деянира с тревогой ждала дома известий о своем супруге. Но вот, наконец, ликующие звуки огласили дворец. В Деянир примчался вестник.

— Твой супруг, о, царица, жив, — так возвестил он тревожно внимавшей царице, — в предшествии славы приближается он сюда и ведет с собой первые плоды победы в жертву родным богам. Его слуга Лихас, которого он послал вслед за мной, возвещает собравшемуся на открытом поле народу о победе.

Сам же Геракл задержался у Эвбейскаго мыса Кенеи, но лишь для того, чтобы принести Юпитеру благодарственную и достойную жертву.

Скоро явился и посланец героя Лихас вместе с пленными.

— Хвала тебе, супруга моего господина, — сказал он Деянире, — небожители не любят нечестивых. Боги благословили праведное дело Геракла. Кичливые и нечестивые хвастуны — все переселились в Гадес, город отдан в рабство. Но пощади пленных, которых мы привели с собой, — так велел сказать тебе твой супруг, — и больше всех несчастную, девушку, которая припадет к стопам твоим.

Деянира устремила участливый взгляд на прекрасную девушку с милым лицом и лучезарными глазами, подняла ее с земли и сказала:

— Ах, милая, горькое чувство поднимается в душе моей всякий раз, когда вижу, как ведут через чужие земли несчастных, рожденных в свободе и носящих ярмо рабства. О, Зевс, победитель, да не поднимется рука твоя на дом мой! Но кто ты, несчастная девушка? Ты, должно быть, из знатного рода и еще не обручена! Скажи мне, Лихас, кто родители этой девушки?

— Откуда знать мне это? И почему ты спрашиваешь меня? — ответил посланец притворно и уклончиво, но лицо его говорило о какой-то тайне. — Конечно, — продолжал он после некоторого молчания, — она не из низкого рода.

Так как девушка только вздыхала и не промолвила ни слова, то Деянира перестала расспрашивать, а приказала ввести пленницу в дом и бережно с ней обращаться.

Когда Лихас ушел, чтобы выполнить это приказание, к Деянире приблизился первый вестник и шепнул ей на ухо такие слова:

— Не верь, госпожа, посланцу твоего супруга. Он скрывает от тебя правду. На Трахинском рынке, в присутствии многих свидетелей, я слышал из его собственных уст, что супруг твой Геракл только ради этой девушки уничтожил высокий эхалийский замок. Она — дочь царя Эврита, зовут ее Иолой, и любовью к ней зажглось в сердце Геракла еще раньше, чем он узнал тебя. Не рабыней — соперницей, такой же супругой, как ты, вошла она в дом твой.

Горько заплакала Деянира, услышав эти слова. Но скоро она сдержала себя и призвала самого Лихаса, слугу своего супруга. Сначала тот поклялся великим Зевсом, что сказал ей правду, что не знает имени родителей плененной девушки, и долго упорствовал в этой лжи. Но Деянира умоляла его не кощунствовать над именем великого Юпитера.

— Если б я даже могла лишить своего супруга моего расположения в наказание за измену, — с плачем сказала она, — то все же я не столь неблагодарна, чтобы обратить свой гнев на эту пленницу, не причинившую мне никакой обиды. Только с состраданьем гляжу я на нее, так как у этой прекрасной девушки вы разбили все счастье ее жизни, а ее родную страну отдали в рабство.

Услышав эти добрые слова, Лихас открыл ей всю правду. Тогда отпустила его Деянира без всякого упрека и приказала ему подождать, пока не приготовит она и своему супругу подарка в благодарность за многочисленных пленных, которых он прислал и отдал в ее распоряжение.

Геракл и Афина. Аттическая амфора. Ок. 520–510 гг. до н. э.

Вдали от огня, не тронутой солнечным светом, в потаенном месте хранила Деянира, послушная веленью злобного кентавра, ту самую мазь, которую она собрала из ядовитой крови его раны. Об этом волшебном средстве, которое она, не ведая о кознях мести, считала безвредным и думала, что им вернет себе любовь и верность супруга, царица вспомнила в первый раз с тех пор, как бережно спрятала его в шкафу. Теперь ей нужно было испытать это средство. И вот прокралась она в свои покои и с помощью палки с овечьим руном, пропитанным этой волшебной мазью, стала тайком окрашивать предназначенное в подарок супругу нижнее платье. Заботливо охраняла она и палку и одеяние от солнечных лучей, потом бережно свернула кроваво-красное платье и уложила его в ящик. Кончив, она бросила ненужную шерсть на землю, вышла из покоев и передала ящик явившемуся на зов ее Лихасу.

— Отнеси моему супругу, — сказала она посланцу, — это прекрасно вытканное платье, работу моих собственных рук. Пусть только он один наденет это платье, пусть не вынимает его ни пред огнем очага, ни пред солнечным светом до тех пор, пока в торжественный день жертвоприношения, облекшись, не покажет моего подарка богам: такой обет дала я на тот случай, если увижу его победоносное возвращение. В знак же того, что ты действительно приносишь ему весть обо мне, покажи ему этот перстень с печатью, который я доверяю тебе.

Лихас обещал сделать все, как царица приказала ему. Ни одной минуты не оставался он больше во дворце и поспешил с подарком к своему господину, чтобы не заставить его долго ждать известий с родины. Прошло несколько дней, и старший сын Дейяниры и Геракла, Гилл, поспешил навстречу отцу, чтобы сказать ему о нетерпении ожидающей матери и просить скорее вернуться домой. Между тем Деянира случайно снова вошла в покои, где красила волшебное платье. На том же месте, где она неосторожно бросила, по-прежнему лежала обмотанная шерстью палка, согреваемая солнечными лучами. Но ужас объял ее, когда увидела она, что шерсть, превратившись словно в песок или опилки, источала, шипя и вздымаясь, ядовитую пену.

Предчувствие страшного бедствия овладело несчастной женщиной, и в смертельном, тоскливом беспокойстве стала бродить царица с тех пор по дворцу.

— О, мать! — воскликнул он, полный отвращенья. — Лучше бы тебе не родиться, лучше бы тебе не быть моей матерью. Ах, почему боги не внушили тебе иной мысли! — Велико было раньше беспокойство царицы, но еще больше был теперь ее страх, когда она услышала такие слова сына.

— Дитя мое, — сказала она, — что ты увидел во мне злого?

— Я вернулся с Кенейскаго мыса, мать, — ответил ей сын с громким плачем, — ты погубила отца.

Мертвенно-бледной стала Деяянира, но собралась с силами и сказала:

— От кого узнал ты это, кто может меня обвинять в таком страшном грехе?

— Не чужие уста рассказали мне об этом — мои собственные глаза убедились в горестной доле отца. Я нашел его на Кенейском мысе. Там на многих алтарях уж хотел он принести жертву Зевсу-победителю. Но вот явился герольд Лихас, отцовский слуга, с твоим подарком, с проклятым, с зловещим платьем твоим. Послушный твоему веленью, он тотчас облекся в это нижнее платье и, так наряженный, стал приносить в жертву двенадцать величавых, прекрасных быков. Сперва, довольный твоим красивым подарком, радостный, он молился богам. Но вдруг, когда жертвенный огонь уж поднимался к небу, сквозь кожу его выступил горячий пот, словно припаянное, обняло его платье, и судорога свела и пронизала все существо его. Словно бы ехидна впилась и пожирала его тело, — крикнул несчастный страдалец, зовя невинного Лихаса, принесшего твое ядовитое платье; тот подошел и во второй раз, простодушный, передал твое приказание; отец же схватил его за ногу и бросил на морские утесы; разбитый, упал Лихас в воду и исчез, подняв облако брызг. Весь народ горевал при виде безумного поступка отца, но никто не смел приблизиться к разгневанному, обезумевшему герою. А он то корчился и извивался на земле, то снова вскакивал со страшным криком, и эхо скал и горных лесов подхватывало и повторяло его крик. Он проклял тебя и ваш брак, который привел его к смертным мукам. Наконец он обернулся ко мне и сказал: «Сын мой, если есть в тебе состраданье к отцу, возьми меня и немедля отплыви отсюда, чтобы не пришлось мне умереть на чужой земле». Услышав желанье его, мы налегли на весла, и среди криков от боли и судорог приехал он сюда; живым или мертвым, — ты сама его скоро увидишь. Это дело твоих рук, мать! Лучшего героя ты жестоко сразила!

Ни одним словом оправданья не ответила Деянира на эту страшную речь и удалилась, оставив своего сына в безмолвном отчаянии.

Но служанки, которым царица еще раньше поведала о тайне волшебной Нессовой мази, объяснили юноше, что неправ он был в гневе своем на мать. Он поспешил вслед за нею, но пришел уже поздно. В спальне растянувшись на ложе своего супруга, Деянира лежала мертвая с пронзенной мечом грудью. С горьким плачем обнял сын свою мертвую мать и, жалея о своей неосторожности, лег возле нее. Но приход отца нарушил его печальный покой.

— Сын мой, — позвал его Геракл; — сын мой, где ты? Обнажи свой меч против отца твоего, пронзи мою шею и тем излечи от безумия, которое вселила в меня твоя нечестивая мать. Не отвергай моей просьбы, имей состраданье к герою, который заливается слезами подобно слабой девушке. — Потом, полный отчаянья, он обернулся к присутствующим и, простирая руки, воскликнул: — Знакомы ли вам эти руки, у которых отняли мозг их костей. Вот они, те самые руки, что убили немейского льва, грозу ваших стад, что задушили лернейского дракона, что сразили эвримантского вепря, что выволокли из ада Церера! Не копье, не хищный зверь лесной, не войско гигантов осилили меня. Рука женщины меня поразила. Убей же меня, мой сын, и накажи свою мать!

Когда же Геракл услышал из уст своего сына Гилла, который дал ему в этом священную клятву, что Деянира была лишь невольной причиной его несчастья, что собственной смертью она заплатила за эту ошибку, — тогда глубокая печаль сменила его гнев и отчаяние. Он обручил своего сына Гилла с плененной Иолой, которую он сам так сильно любил, и, так как в это время пришло прорицание дельфийского оракула, что должен он окончить свою жизнь на горе Эте, принадлежавшей к Трахинской области, то велел он отнести себя на вершину этой горы. Там по его приказанию был разложен костер, и страдалец-герой взошел на него. Когда же он велел поджечь снизу дрова, то никто не хотел оказать ему этой дружеской и печальной услуги. Наконец друг его Лактей, вняв мольбе героя, доведенного до отчаяния муками, решился исполнить его просьбу. В благодарность за эту услугу Геракл подарил ему свои неотразимые стрелы и знавший много побед лук свой.

Богиня Победы возносит Геракла на колеснице, запряженной четверкой коней, на Олимп

Лишь только костер разгорелся, как с неба в него ударила молния и еще больше усилила пламя. Потом спустилось облако и среди раскатов грома понесло бессмертного Геракла на Олимп. Когда быстро сгоревший костер превратился в пепел, Иолай и другие друзья Геракла приблизились, чтобы собрать останки героя, но они не нашли ни одной кости его. Теперь они уж не сомневались, что Геракл, согласно давнему решению богов, был взят из круга смертных и вознесен в круг небожителей. Они принесли ему, как герою, жертву и тем превратили его в почитаемое во всей Греции божество. На небе обожествленного Геракла встретила дружественная Минерва и ввела его в круг бессмертных. Сама Юнона примирилась с ним теперь, когда до конца прошел он свой смертный удел. Она дала ему в супруги дочь свою Гебу, богиню вечной юности, и та родила Гераклу на Олимпе бессмертных детей.

Гераклиды

Борьба афинян и аргивян

После смерти Геракла его дети, Гераклиды, приютились в Микенах у своей бабушки Алкмены. Но притеснения Эврисфея, старавшегося теперь на них выместить свою злобу против их отца, скоро заставили их покинуть это убежище. Алкмене удалось ускользнуть от погони злобного царя, и она вместе со своими внуками отдалась под покровительство царя Кеика в Трахине.

Но Эврисфей, узнав их новое местопребывание, начал грозить Кеику войной; тогда Алкмена, не чувствуя себя в безопасности, покинула Трахин и отправилась искать другого прибежища, бродя вместе с детьми по всей Греции. Ей на помощь явился старый друг и племянник Геракла, Иолай, который занял место отца и покровителя несчастных детей.

В молодости он вместе с Гераклом перенес много трудов и опасностей; и вот теперь, уже поседевший, герой в память этого принял под свою защиту осиротевших детей друга и вместе с ними скитался по свету. После долгих странствований они пришли, наконец, в Афины, где в то время правил Демофонт, сын Тесея, только что свергнувший с трона своего предшественника, нечестивого Менесфея. Умоляя о защите, приблизились они к алтарю Зевса, покровителя бесприютных странников; но в ту же минуту к ним подошел посланец Эврисфея и потребовал, чтобы они удалились из города.

Тогда Гераклиды начали горько жаловаться на притеснения, а Иолай обратился с мольбой к собравшимся около них афинянам. «Неужели потерпите вы, благочестивые граждане, — взывал он, — чтобы прибегнувшие к защите Зевса без всякого сожаления выгонялись на голод и нищету, неужели потерпите вы стыд, который падет на весь ваш город, если это случится?»

Тем временем афинские граждане продолжали со всех сторон стекаться на площадь; поняв, что эти несчастные изгоняемые дети — сыновья Геракла, они прониклись состраданием к ним и сейчас же пошли и рассказали обо всем своему царю.

Демофонт, человек мудрый и благочестивый, выслушал обе стороны, и затем после долгого размышления сказал, обратившись к седому Иолаю: «Три причины побуждают меня, герой Иолай, исполнить твою просьбу. Во-первых, Зевс, к алтарю которого вы прибегли с мольбой о помощи, затем родство и, наконец, благодарность за те благодеяния, которые оказал мне Геракл. Поэтому ты, посол Эврисфея, возвратись в Микены и поведай своему господину: никогда я не позволю изгнать Гераклидов из моего города».

«Я уйду, — с угрозой сказал глашатай, — но я опять вернусь с войском. Десять тысяч щитоносцев Эврисфея уже стоят на границе».

«Ступай ты в преисподнюю, — с презрением воскликнул Демофонт, — не боюсь я ни тебя, ни твоих щитоносцев!»

Глашатай удалился, а царь начал делать все приготовления, чтобы отразить войско Эврисфея. Были принесены торжественные жертвы и были вопрошены прорицатели об исходе войны.

Ответ оракула был суров. «Вы должны принести в жертву молодую девушку из благородного рода, — гласил он, — только тогда вы можете надеяться на победу и спасение!»

Геракл со своими детьми. Краснофигурная роспись

Этот ответ вызвал большое уныние и горе среди афинян; поднялся всеобщий плач и крик, звуки которого долетели и до царского дворца. Там в это время находились старая Алкмена и дочь Геракла, Макария, которые были приняты царем как гости и мирно жили, ожидая, что будет дальше.

Макария, услыхав шум и плач, почувствовала безотчетный страх за судьбу своих братьев и, чтобы узнать, в чем дело, отправилась на площадь, откуда слышался шум. Когда ей передали мрачное изречение оракула, она твердыми шагами подошла к царю Демофонту и сказала: «Вы ищете девушку, которая своей добровольной смертью дала бы вам победу? Я хочу и должна быть этой девушкой! Я — дочь великого Геракла, и сама, по своей воле, предлагаю себя в жертву; эта жертва будет тем угоднее богам, что она добровольна. Если афиняне великодушно начинают кровавую войну, чтобы защитить Гераклидов, то среди этих последних должна найтись жизнь, которая добровольной жертвой могла бы обеспечить благородным мужам победу. Итак, возложите на меня жертвенный венок и обнажите меч, — я готова! Но только позовите знатнейших женщин страны сопровождать меня, чтобы глаза мужчин не видели моей смерти».

Ее предложение было принято, и были собраны благороднейшие женщины Афин, чтобы совершить жертвоприношение. И вдруг, в ту минуту, когда ее вели уже к алтарю, в город примчался гонец и, остановившись на площади, громко возвестил, что царь Гилл, брат Макарии, с большим войском идет на помощь и уже находится совсем близко от города. Афиняне поняли, что богам угодна добровольная жертва благородной девушки.

Радость и всеобщее воодушевление быстро сменили уныние и плачь. Старый Иолай потребовал, чтобы ему принесли оружие и сам надел латы на свое слабеющее тело. Передав мать и детей своего друга защите и покровительству афинских старейшин, он вместе с Демофонтом и войском выступил из города. Соединившись с войском Гилла, афиняне направились навстречу врагу.

Когда уже враждебные войска стройными блестящими рядами стояли друг против друга, царь Гилл выступил из рядов своих воинов и, встав перед обоими войсками, обратился к врагу со следующими словами: «Эврисфей! Прежде чем начнется бесполезное кровопролитие, выслушай мое предложение! Пусть наш спор решит открытый поединок между нами двумя! Если я паду от твоей руки, то ты можешь взять Гераклидов с собой и делать с ними, что тебе вздумается; если же мне удастся поразить тебя, то пусть ко мне перейдет достояние отца и господство в Пелопоннесе».

Оба войска громкими криками выразили свое одобрение этому предложению, но трусливый Эврисфей ничего не хотел слушать о нем и отказался от поединка.

После того как предложение Гилла было отвергнуто, началась битва; стук сталкивающихся щитов, грохот колесниц, лязг мечей и стоны падающих мгновенно огласили воздух. Одно мгновение ряды афинян и их союзников поколебались под ударом аргивских копий, но скоро оправились и отразили врага.

Беспощадная рукопашная битва загорелась повсюду.

Наконец, боевые ряды аргивян расстроились и дрогнули и скоро обратились в бегство. Тогда старый Иолай, сгорая желанием прославить каким-нибудь подвигом свои последние дни, обратился к Гиллу, прося молодого героя уступить ему место на своей колеснице.

Тот охотно исполнил его просьбу, и вот Иолай уже на колеснице; напрягая все свои старческие силы, устремляется он в погоню за врагами, с трудом управляя четверкой быстрых и сильных коней. Вдруг он замечает вдали быстро уносящуюся колесницу Эврисфея. Тогда, поднявшись со своего места, он воздевает руки к небу и молит Зевса и богиню юности Гебу возвратить ему его юношескую силу только на один этот день, чтобы отомстить врагу Геракла. И вот, по его молитве, две звезды, блеснув, падают вниз, и облако тумана окружает всю колесницу. Это продолжается несколько мгновений, но когда туман рассеивается, то в колеснице стоит помолодевший Иолай; его кудри сделались темными, спина выпрямилась, и могучая рука крепко и твердо держит вожжи. Как стрела, устремляется он вперед и скоро догоняет беглеца. Эврисфей пытается вступить в борьбу с ним, но юношеская сила, дарованная богами, доставляет победу Иолаю. Привязав врага к своей колеснице, торжествующий возвращается он к войску. Теперь победа окончательно была на стороне афинян, враги обратились в поголовное бегство, усыпая дорогу своими трупами, и скоро ни одной вражеской ноги не осталось на аттической земле.

Победители возвратились в Афины, и Иолай положил к ногам Алкмены связанного врага. Гилл и афиняне хотели помиловать пленника, но Алкмена, памятуя все то, что пришлось перенести от него ее сыну, внукам и ей самой, не согласилась на это. «Он должен умереть, — восклицала она, — никто не смеет отнять у меня этого злодея!» Ее желание было выполнено, и Эврисфей был осужден на смерть; он неустрашимо встретил ее и умер лучше, чем жил.

Гилл и его потомки

Гераклиды выразили, как могли, свою глубокую благодарность Демофонту и под предводительством своего брата Гилла вскоре после этого оставили Афины. Теперь они повсюду находили себе союзников и помощников и, явившись в свою наследственную землю Пелопоннес, начали покорять ее. В течение целого года покоряли они Пелопоннес, переходя от одного города к другому, и только один Аргос оставался непокоренным.

Но как раз в это время среди населения начала свирепствовать страшная чума, против которой не помогали никакие средства. Наконец, Гераклиды, вопросивши оракула, узнали, что они сами повинны в этом несчастии, потому что они пришли в страну раньше, чем это было предназначено им судьбой. Повинуясь изречению оракула, они оставили уже завоеванный Пелопоннес, перешли в Аттику и стали жить там на марафонских полях.

Между тем Гилл, исполняя волю отца, женился на прекрасной Иоле и продолжал непрерывно обдумывать средства возвратить себе свои наследственные владения. Он обратился к дельфийскому оракулу, и тот дал ему следующий ответ: «Ждите третьих плодов, — только тогда удастся вам возвратиться в землю отцов». Гилл понял из этого изречения, что бог советует ему дождаться третьих плодов земли; поэтому он терпеливо дождался третьего лета и вторгся с войском в Пелопоннес.

В Микенах после смерти Эврисфея королем сделался сын Пелопса, Атрей. Услыхав о приближении Гераклидов, он заключил союз с жителями Тегеи и других окрестных городов и с большим войском двинулся против наступающих врагов.

В узкой равнине перед Коринфом встретились оба войска. Прежде чем началось сражение, Гилл, не желая губить напрасно людей, и на этот раз предложил решить спор поединком. Он вызывал на единоборство любого из героев враждебной армии; полагаясь на предсказание оракула, он ставил такие условия поединка: если он победит противника, то Гераклиды вступят в обладание отеческой землей без одного удара меча; напротив, если побежденным окажется он, то наследники Геракла в течение пятидесяти лет не будут вторгаться в Пелопоннес.

На этот вызов поднялся Эхем, король Тегеи, герой в полном расцвете сил; он согласился на предложенные условия, и борьба началась. Оба противника сражались с редким мужеством, но в конце концов Гилл был побежден, и мрачные размышления о двойственном значении полученного предсказания отравили его последние минуты. Согласно условию, Гераклиды отказались от завоевания Пелопоннеса, возвратились в Истм и жили на марафонских полях в течение пятидесяти лет.

По истечении этого срока сын Гилла и Иолы, Клеодей, возобновил попытку своего отца покорить Пелопоннес, но и это предприятие кончилось неудачей; он был разбит и пал с целым войском на поле сражения.

Двадцать лет спустя его сын Аристомах сделал вторую попытку, но и он, подобно деду, был введен в заблуждение двусмысленным ответом оракула. «Боги даруют тебе победу на тропинке узкого прохода», — гласил этот ответ. Следуя этому совету, он отправился через Истм, но был разбит и пал на поле битвы.

Прошло тридцать лет, и сыновья Аристомаха: Темен, Кресфонт и Аристодем — задумали новый поход. Они снова вопросили оракула и к своему ужасу и удивлению получили те же самые ответы, как и их прадед и отец.

Старший из братьев, Темен, услыхав из уст оракула хорошо знакомые слова, с горечью воскликнул: «Мой отец, дед и прадед получили такие же ответы, и, несмотря на это, все нашли свою гибель в походах». Тогда бог сжалился над ними и устами жрицы раскрыл истинный смысл изречений. «Во всех несчастьях, постигших ваш род, ваши отцы были сами повинны, потому что не умели понять истинного значения божественных предсказаний. Не третьи плоды земли разумелись богами, а третий отпрыск рода. Первым был Клеодей, вторым Аристомах, третьим же, которым была суждена победа, являетесь вы. Под узким проходом, который доставит победу, нужно разуметь не Истм, а прилегающий к нему справа морской залив. Теперь вы знаете смысл изречений, и да помогут вам боги в вашем деле!»

Точно повязка спала с глаз Темена, когда он получил это разъяснение. Поспешно начал он вместе с братьями собирать войска и строить корабли. Но и этот поход нелегко дался потомкам Геракла и принес им много забот и огорчений.

Прежде всего, перед самым отплытием умер младший из братьев, Аристодем, убитый молнией; он оставил после себя вдову Аргею и двух сыновей: Еврисфена и Прокла. Когда тело Аристодема было погребено, и суда собирались уже отплыть, внезапно перед кораблями появился ясновидец, толковавший изречения оракула; но Гераклиды приняли его за колдуна и чародея, подосланного пелопоннесцами, чтобы погубить войско, и Гиппот, сын Филая, один из правнуков Геракла, убил его ударом копья. За это их постигло мщение разгневанных богов. Флот был отогнан бурей обратно, а сухопутные отряды сильно страдали от голода.

Оракул, которого вопросил Темен о причинах несчастья, дал такой ответ. «Боги разгневались на вас за убийство прорицателя и наслали на вас эту кару. Вы должны изгнать убийцу из своих рядов и передать начальство над войском трехглазому человеку».

Первая часть предсказания была выполнена очень быстро. Гиппот был отправлен в изгнание. Но вторая часть повергла Гераклидов в смущение. И действительно, где им было найти человека с тремя глазами! В своих непрестанных поисках за таким человеком они натолкнулись на Оксила, сына Гемона; у него был один глаз, и он постоянно ездил на муле, который должен был помогать ему своим зрением, так что вместе они имели три глаза.

Гераклиды решили, что предсказание оракула выполнено, и выбрали Оксила начальником войска. Затем, усиливши войско новыми отрядами и увеличивши число кораблей, они победоносно вторглись в Пелопоннес. Предводитель врагов Тизамен пал в первой же битве, после чего им не стоило большого труда завоевать свою страну. Покоривши ее, они приступили к дележу страны, разделив ее по жребию на три части: Аргос, Лакедемон и Мессену. Аргос достался старшему брату Гемону, Лакедемон — сыновьям умершего Аристодема, Еврисфену и Проклу, Мессена — хитрому Кресфонту.

Сказание сохранило воспоминание о тех удивительных знамениях, которые сопровождали жертвоприношения братьев; каждый из них нашел на своем алтаре особое животное: Темен — жабу, сыновья Аристодема — дракона и Кресфонт — лисицу. Прорицатель дал такое толкование этим знамениям: кто получил жабу, тому лучше всего жить в городе, ибо это животное не имеет никакой защиты при передвижении. Те, которые нашли на алтаре дракона, могут смело выходить из пределов своей страны, ибо они храбрые воины. Наконец, лисица показывает, что главным оружием нашедшего ее является не сила и не решительность, а хитрость.

Братья не забыли также и своего предводителя Оксила, которому они отдали в награду царство Элиду. Таким образом, из всего Пелопоннеса осталась непокоренной только гористая пастушеская Аркадия. Но из трех государств, основанных на этом полуострове, только одна Спарта существовала продолжительное время. В Аргос Темен выдал свою любимую дочь за Делфонта, одного из внуков Геракла, и при этом так приблизил его к себе, что в народе начали ходить слухи, будто он хочет передать ему власть. Тогда его сыновья, напуганные этими слухами, составили заговор против отца и убили его. Аргивяне признали царем старшего сына Темена, но при этом так ограничили его власть, что ему остался только один царский титул.

Судьба Кресфонта, короля Мессены, была не лучше. Он женился на дочери Кипсела, царя Аркадии, Меропе, от которой имел много сыновей. Он любил простой народ и в течение всего своего царствования покровительствовал ему; тогда богатые возмутились против него и убили его вместе со всеми сыновьями. Только самого младшего из них, Эпита, матери удалось спасти и скрыть у своего отца в Аркадии, где он и воспитывался тайно от всех. После этого Мессеной овладел один из Гераклидов, Полифонт, принудивший вдову Кресфонта отдать ему свою руку. Спустя некоторое время прошел слух, что настоящий наследник престола, сын Кресфонта, еще жив и только до поры до времени где-то скрывается; встревоженный король назначил награду за его голову, но это ни к чему не повело, так как никто не знал хорошенько, где находится юноша.

Тем временем Эпит подрос и однажды тайно покинул дворец своего деда и пробрался в Мессену так, что никто и не подозревал этого. Там юноша услыхал про награду, назначенную за его голову, и это сильно огорчило его. Не узнанный никем, даже матерью, он явился во дворец к Полифонту и в присутствии Меропы сказал ему: «Я решил, царь, заслужить награду, назначенную тобой за голову сына Кресфонта. Я знаю его так же хорошо, как самого себя, и сумею доставить его в твои руки».

Мать побледнела, услышав это, и сейчас же послала одного из своих верных слуг в Аркадию предупредить сына о грозящей ему опасности; она советовала ему явиться в Мессену, встать во главе граждан, недовольных жестокостью Полифонта, и вернуть себе с их помощью трон отца.

Слуга нашел Кипсела и весь царский дом в большом волнении, так как никто не знал, куда исчез Эпит. Слуга печально возвратился в Мессену и рассказал царице об исчезновении юноши. Они решили, что чужеземец убил в Аркадии несчастного Эпита и скрыл где-нибудь его труп. Так как Полифонт приютил чужеземца у себя во дворце, то царица и ее приближенные, недолго думая, вооружились мечом и прокрались в комнату, где он спал, чтобы убить его. Юноша тихо спал на своей постели, освещаемый тихим светом месяца. Царица уже занесла свой меч над его головой, но вдруг большое сходство спящего с ее сыном поразило ее; ее рука бессильно опустилась и, наклонившись над кроватью, она громким шепотом произнесла имя любимого сына. И юноша, услыхав свое имя, открыл глаза и увидал склонившееся над собой лицо матери. Еще минута — и они лежали в объятиях друг друга…

Юноша открыл матери, что он явился в Мессену для того, чтобы отомстить убийцам своего отца и с помощью граждан возвратить себе его трон. Долго совещались они все вместе, как им освободиться от ненавистного Полифонта, и, наконец, решили. Меропа на следующий день надела траурное платье и сообщила своему мужу, что она только что получила известие о смерти своего любимого сына; кроме того, она добавила, что впредь намерена жить с ним мирно и не вспоминать больше о своих прежних страданиях.

Тиран поддался на этот обман; с восторгом он заявил, что хочет принести жертву богам за то, что они избавили его от всех его врагов. Граждане неохотно собирались на площади, где должно было совершиться жертвоприношение, ибо они ненавидели тирана и смерть Эпита отнимала у них последнюю надежду на освобождение. Полифонт уже приступил к совершению обряда, когда вдруг стоявший около него Эпит быстрым движением вытащил меч и всадил его в сердце царя.

После этого Меропа, схватив его за руку, объявила, что это и есть ее мнимо умерший сын Эпит, законный наследник престола. Народ радостно приветствовал его, и в тот же самый день он был объявлен царем. Своим мягким и справедливым управлением он заслужил такую любовь и уважение мессенцев, что они сохранили и за его потомством название Эпитидов.

Тесей

Рождение и юность Тесея

Тесей, великий герой и царь Афин, был сыном Эгея и Эфры, дочери царя Питфея в Трезенах. Со стороны отца он вел свой род от царя Эрехфея и тех афинян, которые, по местному преданию, родились прямо из земли. С материнской же стороны родоначальником его был Пелопс, самый могущественный из всех пелопоннесских царей, так как имел многочисленных детей. К одному из сыновей Пелопса — Питфею, основателю небольшого города Трезен в Пелопоннесе, пришел однажды бездетный царь Афин, Эгей, владевший этим городом еще за двадцать лет до похода аргонавтов. С Питфеем царь был связан узами дружбы и гостеприимства. Эгей, старший из четырех сыновей Пандиона, сильно горевал над тем, что его супруга не была благословлена потомством. Он боялся пятидесяти сыновей своего брата Палланта, которые питали против него враждебные замыслы и презирали его как бездетного. И вот ему пришло на ум тайно от своей супруги вступить вторично в брак в надежде, что обретет сына, который станет для него опорой его старости и защитником царства. Он признался в этом намерении своему другу Питфею. К счастью Эгея, тот получил странное прорицание оракула, которое гласило, что дочери его суждено вступить в бесславный брак, но что она родит зато славного сына. Это побудило трезенского царя обручить свою дочь Эфру с человеком, у которого дома осталась жена. После обручения Эгей пробыл в Трезенах только несколько дней и потом уехал обратно в Афины. Распрощавшись у берега моря со своей новой супругой, он спрятал под скалой меч и сандалии и сказал ей так: «Если боги милостивы к нашему браку, который я совершил не из легкомыслия, но из желания иметь заступника для дома и царства моего, и дарует тебе сына — воспитай его тайно и ни одному человеку не говори, кто его отец. Когда же он вырастет и окрепнет настолько, что в силах будет сдвинуть камень, приведи его на это место, пусть он достанет меч и сандалии и с ними отправится ко мне в Афины». Эфра действительно родила сына. Она назвала его Тесеем и отдала на попечение деда Питфея, у которого он и рос. Послушная приказаниям Эгея, Эфра скрыла имя действительного отца Тесея, а дед распространил слух, что мальчик — сын самого Нептуна. Богу же Нептуну трезеяне оказывали особый почет, как защитнику и покровителю их города; они приносили ему в жертву первые плоды, и трезубец был гербом Трезен. Поэтому никто не сомневался, что царская дочь удостоилась высокой чести родить ребенка от столь чтимого бога. Когда же юноша дорос до того, что не только стал крепок телом, но обнаружил также отвагу, благоразумие и здравый ум, то мать его Эфра привела его к камню, сказала ему, кто его настоящий отец, приказала достать спрятанные Эгеем вещи — предметы, по которым отец должен был узнать его, — и отплыть в Афины. Тесей уперся в камень и легко отодвинул его. Он обулся в сандалии, меч же привязал на бок. Однако он отказывался ехать морем, хотя и дед и мать настойчиво просили его об этом. Сухопутная же дорога в Афины была тогда очень опасна, так как повсюду рыскали всякие злодеи и разбойники. В те времена рождались крепкие люди, почти непобедимые в своей силе, но этим своим преимуществом они пользовались не для того, чтобы быть человеколюбивыми, — нет, дерзость и насилия доставляли им большую радость, и они убивали или жестоко обходились со всеми, кто попадался им в руки. Некоторых из этих злодеев Геракл уничтожил во время своих долгих странствий. Но в это время он был в рабстве у царицы Омфалы в Ливии и очищал там страну, — в Греции же опять насильничали разбойники, потому что их никто уже не сдерживал. Потому-то и представляла сухопутная дорога из Пелопоннеса в Афины большие опасности. Дед подробно описал юному Тесею каждого из этих разбойников и злодеев и рассказал о тех жестокостях, которые они обыкновенно совершают над чужестранцами. Однако Тесей давно уже взял в пример Геракла и храбрость его. Когда Эгееву сыну было еще семь лет, Геракл посетил его деда Питфея, и Тесей вместе с другими трезенскими мальчиками видел, как герой сидел за столом рядом с царем и вместе с ним пировал. Во время пира Геракл сбросил с плеч львиную шкуру, и мальчики, увидев ее, бросились в поспешное бегство. Тесей же, удалившись без всякого страха, взял из рук слуги топор и бросился с ним на шкуру, которую он принял за живого льва. С тех пор Тесей, восхищенный Гераклом, каждую ночь видел во сне подвиги этого героя, и на утро он думал только о том, что когда-нибудь и он совершит такие же подвиги. Недаром же в мальчике текла родственная Гераклу кровь — их матери были двоюродными сестрами. Шестнадцатилетний Тесей не мог, конечно, вынести мысли, что он должен избегать представляющейся ему борьбы, в то время как родственник его повсюду разыскивал насильников и освобождал от них и сушу и море. «Что подумает об этом путешествии по надежному лону его вод тот бог, которого вы называете моим отцом? — сказал Тесей с досадой. — Что скажет мой настоящий отец, когда я принесу ему незапыленные сандалии и не обагренный кровью меч — эти предметы, по которым он должен узнать меня?» Очень понравились эти слова его деду Питфею, так как и он был отважный герой. Мать благословила Тесея, и юноша отправился в путь.

Эгей и Фемида. Краснофигурная вазопись. 440–430 гг. до н. э.

Тесей, поднимающий камень, чтобы найти меч и сандалии, спрятанные для него отцом, и его мать Эфра. Римский рельеф из Керветери. I в. до н. э. или н. э.

Путешествие Тесея к отцу

Первым встретился Тесею по дороге разбойник Перифет. Оружием последнего была обитая железом дубина, которою он убивал всех проходивших странников, за что и прозвали его «разящим палицей».

Когда Тесей пришел в область Эпидавра, этот разбойник выбежал юноше навстречу из темного леса и преградил ему дорогу. Но юный Тесей смело встретил его и сказал ему так: «Несчастный! Ты пришел вовремя, и твоя палица достойна того, кто решил выступить в мир, как второй Геракл!» С этими словами он напал на разбойника и после недолгой борьбы убил его. Палицу же он вырвал из рук сраженного и взял с собой, как знак победы; с тех пор он всегда носил ее с собой, и она служила ему постоянным оружием.

На Коринфском перешейке встретил Тесей и другого злодея, по имени Синнис, прозванный «сгибателем сосен». Когда в неволю к этому злодею попадал путник, Синнис могучими руками пригибал к земле верхушки двух сосен, привязывал к ним пленника и потом отпускал их: сосны, с силой отпрянув назад, надвое разрывали несчастного. В борьбе с этим злодеем Тесей освятил свою палицу. У Синниса была прекрасная, стройная дочь по имени Перигуна. Испуганная, она убежала, в то время как Тесей боролся с ее отцом, и юный герой потом долго и тщетно искал ее. Девушка спряталась среди садовых зарослей и с детской наивностью умоляла кусты скрыть и спасти ее, клятвенно обещая в благодарность за это никогда не ломать и не жечь их. Но так как Тесей, призывая ее, уверял, что не причинит ей никакой обиды, что, напротив, будет заботиться о ней, то Перигуна вышла к нему. С тех пор она находилась под его защитой. Позже Тесей отдал ее в супруги Дейонею, сыну эхалийского царя Эврита. Потомки ее сдержали клятву и никогда не сожгли ни одного из тех кустов, которые скрыли их родоначальницу.

Тесей и Прокруст. Краснофигурная вазопись на амфоре. 570–560 гг. до н. э.

Но не только от опасных людей очищал Тесей дорогу, по которой он шел, — и на борьбу с дикими и вредными зверями решил он отважиться, желая и в этом быть подобным Гераклу. Так он убил, в числе многих других животных, Фау, кромионского вепря, который не был обыкновенным зверем, а, напротив, был очень воинственен, так что его с трудом можно было победить. После многих таких подвигов Тесей пришел к границам Мегары и здесь сбросил с Скирона третьего коварного разбойника, который избрал своим убежищем высокую скалу между Мегарой и Аттикой. Поймав чужестранца, этот разбойник с наглой насмешкой заставлял обмывать себе ноги и, в то время как тот исполнял его приказания, пинком ноги сбрасывал несчастного в море. Эту смертную казнь Тесей совершил над самим разбойником. Уже в аттической области, у города Элевзина, встретил Тесей разбойничавшего по большим дорогам Керкиона. Тот всех проходивших принуждал вступить с ним в единоборство и, когда побеждал, безжалостно умерщвлял соперника. Герой принял вызов Керкиона и, одолев его, избавил мир от этого чудовища. После этого только небольшое расстояние успел пройти Тесей и потом столкнулся с самым страшным из всех разбойников Дамастом, которого все знали под прозвищем Прокруста, то есть костолома. У Прокруста были два ложа: одно — очень короткое, другое — очень длинное. Если чужестранец, пришедший в его владения, был маленького роста, то жестокий разбойник, как только приходило время спать, отводил гостя к длинному ложу. «Видишь, — говорил он ему, — мое ложе слишком велико для тебя». И он принимался вытягивать гостю члены до тех пор, пока тот не испускал дух. Если же гость был высокого роста, он отводил его к короткому ложу и говорил так: «Мне очень жаль, добрый человек, что это ложе не сделано на твой рост и слишком коротко для тебя. Но этому горю можно помочь» — и он отрубал ему ноги ровно настолько, насколько они были длиннее ложа. Тесей уложил самого Прокруста, который был великаном, на короткое ложе, разрубил его тело пополам, и тот умер жалкой смертью. Так наказал Тесей большинство этих злодеев той самой смертью, которой они подвергали других.

Подвиги Тесея. Роспись на килике. Ок. 440–420 гг. до н. э.

До сих пор за весь свой путь Тесей не встретил ни одного дружелюбного человека. Только, придя к реке Кефиссу, он столкнулся с людьми из рода фиталидов, у которых нашел радушный прием. По просьбе героя, следуя принятому обряду, они, прежде всего, очистили его от пролитой крови и потом уже ввели его в дом свой.

Отдохнув там и подкрепившись, он попрощался с гостеприимными хозяевами и направил свои стопы к близкой родине отца.

Тесей в Афинах

В Афинах юный герой не нашел ни покоя, ни радости, которые он думал там встретить. Среди граждан царили раздоры и смута, и даже дом отца его, Эгея, был в печальном положении. Медея, покинув Коринф и бросив пришедшего в отчаяние Язона, прибыла на запряженной драконами колеснице своей в Афины, вкралась в милость старого Эгея и с помощью волшебного средства обещала вернуть ему юность. Поэтому царь жил с ней в близкой связи. Колдовством своим эта страшная женщина уже заранее знала о приходе Тесея. Эгей же не знал сына, Был испуган раздорами среди его подданных, и Медее не трудно было убедить царя, что пришедший чужестранец — опасный соглядатай и что нужно принять его, как гостя, и с помощью яда убрать с дороги. И вот неузнанный Тесей явился в дом своего отца во время утренней трапезы и радовался тому, что предоставит отцу самому отгадать, кто стоит перед ним. Уже подали ему кубок с ядом, и Медея с жадным нетерпением ждала того мгновения, когда Тесей — боялась она, что он прогонит ее из дома своего отца, — сделает первый глоток, достаточный для того, чтобы навеки закрылись зоркие юношеские очи. Но отцовские объятия были Тесею милее кубка: сделав вид, что хочет отрезать кусок лежавшего перед ним мяса, он вынул тот самый меч, который Эгей спрятал под обломком скалы, и этим хотел дать отцу возможность узнать в нем своего сына. Но едва лишь сверкнул пред Эгеем столь знакомый ему меч, как бросил он кубок с отравой, задал Тесею несколько вопросов и, когда совсем убедился, что перед ним столь желанный, так страстно просимый у судьбы сын, стоит, как герой, в расцвете юношеских сил, — с великой радостью заключил его в свои объятия. Немедля же провел его Эгей к собравшемуся народу. Там Тесей должен был рассказать о всех своих приключениях, и граждане радостными кликами приветствовали столь юного, но испытанного героя. К коварной же Медее царь почувствовал отвращение, и кровожадная кудесница была изгнана из страны.

Прибытие молодого воина. Возможно, Тесей, прибывший в Афины и узнанный Эгеем. Краснофигурная вазопись на кратере. Ок. 410–400 гг. до н. э.

Тесей у Миноса

Первым делом Тесея, с тех пор как он стал жить у отца, как царский сын и наследник аттического трона, было истребление пятидесяти сыновей его дяди Палланта. Последние надеялись, что трон после смерти бездетного Эгея достанется им. Когда же они увидели, что афинским царем будет даже не знатный сын Пандиона, — Эгей, а никому неведомый пришелец-чужестранец, что будет он властвовать над страной и над ними, — то пришли они в сильный гнев, взялись за оружие и устроили на пришельца засаду. Но герольд, которого они взяли с собой и который тоже был чужестранцем, открыл Тесею их план, и герой, внезапно напав на их засаду, уничтожил все пятьдесят сыновей Палланта. Чтобы этой кровавой самозащитой не отвратить от себя расположение народа, Тесей предпринял отважное, но полезное дело: он отправился на марафонского быка, причинившего много бед жителям аттического города Тетраполиды, укротил чудовище, провел его напоказ через город и, наконец, заклал в жертву Аполлону.

К этому времени с острова Крита в третий раз прибыли посланники царя Миноса за обычной данью. С данью же этой дело обстояло так: сын Миноса Андрогей, по преданию, был коварно убит в аттических пределах. За это преступление отец Андрогея пошел на жителей Аттики войной и жестоко наказал их, а боги мором и засухой опустошили всю страну. Тогда оракул Аполлона дал им прорицание, которое гласило, что боги отвратят свой гнев и кончатся страдания афинян, если они умилостивят царя Миноса и добьются у него прощения. Афиняне обратились к царю с мольбой о мире; царь согласился, но потребовал, чтобы афиняне каждые девять лет присылали ему на остров Крит по семь юношей и семь девушек. Говорят, что Минос либо запирал их в своем знаменитом лабиринте, где их пожирал минотавр — страшное двуполое чудовище, наполовину человек, наполовину бык, — либо умерщвлял каким-нибудь другим образом. И вот, когда настало время в третий раз платить эту жестокую дань, и отцы, сыновья которых были еще юношами, а дочери — молодыми девушками, — должны были обречь своих детей страшной участи, среди граждан поднялось сильное возмущение против царя Эгея: стали они роптать и говорить, что только царь — главный виновник несчастья, что только он один не несет тяжести этого наказания, что он объявил своим наследником какого-то пришельца-чужестранца и равнодушно смотрит, как у них отнимают законных детей. Тесею стала близка судьба его новых сограждан, и эти жалобы причиняли ему большие страдания. Он выступил перед народным собранием, заявил, что хочет принять участие в этой дани и без всякого жребия обрекает себя той же участи. Все граждане удивлялись его великодушию, благородству и готовности жертвовать собой за народ. Твердым и неотвратимым осталось это решение Тесея, хотя отец неотступно умолял юношу не отнимать у него, старика, столь нежданного счастья и недолгой радости обладания сыном-наследником. Тесей успокаивал отца, уверяя, что вместе со всеми юношами и девушками он идет не на смерть, что одолеет минотавра. До сих пор корабль, отвозивший на Крит несчастных жертв, шел под черными парусами. Теперь же, услышав, с какой отвагой Тесей говорит об этом путешествии, Эгей хоть и по-прежнему снарядил корабль, но кормчему дал и белые паруса, приказав натянуть их, если Тесей возвратиться невредимым, и оставить черные, если он погибнет. Этим хотел царь заранее получить весть о несчастье.

Когда жребий был вынут, Тесей повел обреченных юношей и девушек в храм Аполлона и принес в жертву этому богу масличную ветку, окутанную белой шерстью, — обетный дар умолявших о защите несчастных жертв. Прочитав торжественную молитву, провожаемый всем народом, он отправился вместе с обреченными к берегу моря и взошел на печальный корабль.

Тесей и Минотавр. Роспись на тарелке. Ок. 520–510 гг. до н. э.

Дельфийский оракул посоветовал Тесею избрать в руководительницы богиню любви и просить ее защиты. Тесей не понял изречения оракула, но, послушный ему, принес жертву богине Венере. Дальнейшие события обнаружили все значение мудрого совета. Когда Тесей причалил к острову Криту и предстал перед царем Миносом, его увидела прекрасная царская дочь Ариадна и пленилась красотой юного героя. В тайной беседе она призналась ему в своей любви и намотала ему на руку клубок ниток. Он должен был привязать конец его у входа в лабиринт и медленно разматывать клубок, по мере того как будет подвигаться по запутанным проходам, пока не дойдет, наконец, до того места, где страшный минотавр стоял на дозоре. Вместе с нитками Ариадна дала герою и заколдованный меч, которым он смог бы убить чудовище. Тесей вместе со своими спутниками был отправлен царем Миносом в лабиринт. Там он пошел впереди своих товарищей, убил минотавра и, следуя за размотанной ниткой со всеми афинскими юношами и девушками, благополучно выбрался из адских проходов лабиринта. Ни минуты не медля, он умчался с острова вместе со всеми товарищами. Ариадну же, счастливый ее любовью — этой столь неожиданной наградой за победу, — он взял с собой. По ее же совету, он выбил днища у критских кораблей и тем отрезал отцу Ариадны возможность преследования. Уже думал он, что прекрасная и милая добыча его в полной безопасности, и беззаботно направился вместе с Ариадной к острову Диа, что позже назвали Наксосом. Но там во сне явился ему Вакх, заявил, что Ариадна самой судьбой дана ему в супруги, и стал угрожать Тесею всякими несчастьями, если он не отдаст ему возлюбленную. Тесей был воспитан дедом в страхе и уважении к богам: он устрашился гнева бессмертных, оставил горько плачущую и испуганную царскую дочь на пустынном острове, а сам поплыл дальше. Ночью же пришел к Ариадне законный жених ее Вакх и увел ее на гору Дриос. Там сперва исчез бог, за ним же скоро стала невидима для глаз и Ариадна. Тесей и все его спутники были сильно опечалены похищением девушки. Погруженные в скорбь, они не заметили, что судно несется под теми же черными парусами, под которыми они оставили родину. Они забыли о приказании Эгея, и корабль в своем печальном облачении мчался навстречу родным берегам. Эгей был на морском берегу и с высокой скалы любовался видом моря, когда подходил черный корабль. Царь увидел корабль и по черным парусам решил, что сын его убит. Тогда поднялся он со скалы, на которой сидел. Опостылела ему жизнь от вечных страданий, и бросился он вниз с отвесной скалы в морскую пучину. Меж тем Тесей причалил к родному берегу. В гавани принес он богам обещанную при отъезде жертву и отправил в город герольда сообщить, что семеро юношей, семеро девушек и сам он вернулись невредимыми. Придя в город, герольд не знал, как объяснить себе оказанный ему прием, ибо граждане разделились на две части, и в то время как одна приветствовала его веселыми кликами и венчала, как вестника радости, другие, казалось, были погружены в глубокую скорбь и не слушали его радостного рассказа. Наконец загадка раскрылась ему: весть о смерти царя облетела уже весь город. Тогда герольд, хоть и взял венки, но не чело свое увенчал он ими, а украсил ими свой герольдов жезл и повернул обратно к морскому берегу. Он застал Тесея в храме, где герой совершал благодарственные жертвоприношения и остановился у дверей, чтобы не нарушить священного обряда печальной вестью. Но как только жертвенный огонь отпылал, он объявил об Эгеевой смерти. Как молния поражает человека, так поразила боль Тесея, и он упал на землю. Когда же он снова поднялся, то все поспешили в город, но не с кликами радости, а со стенаньем и горькими воплями.

Спящая Ариадна. Римская копия эллинистического оригинала II в. до н. э.

Тесей — царь

Похоронив с горьким плачем отца, Тесей посвятил Аполлону обещанную жертву. Корабль же, тридцативесельное судно, на котором герой вместе с аттическими юношами и девушками отплыл на Крит, откуда благополучно вернулся, афиняне сохранили на вечную память и всякий раз заменяли испорченное дерево новым. Так, еще долго спустя после Александра Великого, показывали эти священные остатки далеких героических времен.

Тесей, став царем, скоро показал, что не только умеет, как герой, воевать и сражаться, но может устроить и свое государство и доставить счастье своему народу. И тут брал он пример с Геракла. Он предпринял великое, достойное удивления дело. До него большинство афинян были рассеяны вокруг замка и небольшого городка Афин и жили отдельными дворами или в далеких друг от друга деревнях. Поэтому их трудно было собирать на общественные совещания и поэтому же они постоянно враждовали из-за мелких соседских споров. Тесей собрал всех граждан аттической области в один город и таким образом создал из разных общин одно целое государство. И это великое и трудное дело он совершил не насилием, не как тиран, — нет, он разъезжал от общины к общине, от рода к роду и старался добиться у них свободного согласия. Бедных и простых афинян ему не пришлось долго упрашивать: жизнь рядом с богатыми гражданами была для них только выгодна. Богатым и знатным же Тесей обещал ограничить царскую власть, которая до сих пор была всесильна, и даровать полную свободу. «Сам я хочу лишь быть вашим предводителем на войне и хранителем закона, — говорил герой, — в остальном же пусть мои сограждане обладают равными правами». Многим из знатных понравилось предложение Тесея; те же, которые не хотели такой перемены в государстве, боялись Тесея, ибо сильна была любовь народа к герою, велика была его сила и всем знакома его отвага. Потому-то они предпочли послушаться того, кто мог их принудить силой.

Отдельные советы и начальников независимых общин он упразднил, а на место их установил общий совет, для которого и возвел здание в середине города, точно так же установил он общий для всех аттических граждан праздник, назвав его всеафинским. Только теперь стали Афины настоящим городом, и название их — слово Афины — входит в общее употребление. Прежде Афины были небольшим царским городком, названным по имени основателя Кекропсом, и были в нем только немногие дома. Желая еще больше расширить новый город и создать в Афинах союз всех племен и родов, Тесей стал призывать поселенцев изо всех местностей, обещая им равные гражданские права. Но чтобы собравшаяся со всех сторон толпа не внесла беспорядка в только что основанный город, он разделил народ на знатных, крестьян и ремесленников, указал каждому сословию его права и обязанности, так что каждому из них казалось, что преимущество остается за ним: знатные видели это преимущество в том, что они уважаемы и управляют городом, крестьяне — в том, что полезны, а ремесленники — что их большинство. Свою же царскую власть Тесей, следуя своему обещанию, ограничил, поставив ее в зависимость от совета знатных и народного собрания.

Война с амазонками

В то время как Тесей был занят тем, чтобы упрочить город, внушив ему страх перед богами, и с этой целью установил служение богине Афине, защитнице города, а в честь бога Нептуна, главного покровителя и заступника своего, столь долгое время слывшего его отцом, учредил или восстановил на Коринфе, у Истма, священные игры, подобно тому, как Геракл некогда установил в честь Юпитера олимпийские, — в это самое время Афины постигла необыкновенная и странная война. Еще в юношеские годы свои, во время одного из военных походов, Тесей причалил к берегу, где жили амазонки. Эти женщины не боялись мужчин и не только не убежали, увидев прекрасного и стройного героя, но даже принесли ему как гостю много подарков. Но не одни лишь подарки понравились Тесею — понравилась ему и прекрасная амазонка, поднесшая их. Звали же ее Гипполитой. Герой пригласил ее к себе на корабль, и, когда она пришла, снялся с якоря и помчался со своей прекрасной добычей. Прибыв в Афины, он обручился с ней. Гипполита не без удовольствия стала супругой славного героя и могущественного царя. Но войнолюбивое женское племя пришло в ярость от столь дерзкого похищения, и в то время как это преступление, казалось, было давно забыто, все еще угрожали местью. Однажды, воспользовавшись удобным моментом, когда Афины остались без всякой охраны, они на многих кораблях пристали к аттическому берегу, овладели страной, окружили город и взяли его штурмом. Они разбили даже посреди города правильный лагерь, и испуганные жители убежали на гору. Оба противника медлили, и ни один не осмеливался напасть первым. Наконец, послушный совету оракула, Тесей принес жертву богу страха, спустился с горы и открыл бой. Сначала афиняне не выдержали натиска мужеподобных женщин и были оттеснены к храму фурий. Но вот бой разгорелся с другой стороны: правое крыло амазонок дрогнуло и побежало к своему лагерю, и в это время многие из них пали мертвыми. Говорят, что сама Гипполита, забыв свое происхождение, вместе с супругом своим сражалась против амазонок; во время битвы вражеское копье пронзило царицу, и она мертвой упала возле Тесея. В честь ее позже в Афинах был воздвигнут памятник. Скоро война закончилась, и был заключен мир, по которому амазонки обязались покинуть Афины и вернуться к себе на родину.

Тесей и Пирифой. Битва лапифов с кентаврами

Велика была теперь слава о необычайной силе и храбрости Тесея. Пирифой, сын Иксиона, один из самых известных героев древности, почувствовал желание испытать Тесея-героя и с этой целью угнал из Марафона быков его; когда же до ушей его дошел слух, что герой взялся за оружие и погнался за ним, то он сильно обрадовался и не только не убежал, но даже повернул назад и пошел Тесею навстречу. Приблизившись настолько, что могли измерить друг друга глазами, оба соперника были так поражены красотой и отвагой каждого из них, что словно по знаку побросали оружие и поспешили друг другу навстречу. Пирифой протянул Тесею правую руку и предложил герою чинить над ним суд за похищение быков. Он готов дать такое удовлетворение, какого только Тесей захочет, — говорил он. «Я хочу только одного, — возразил Тесей, и глаза его заблестели, — я хочу, чтобы вместо врага ты стал моим другом и соратником в битвах». Тогда оба героя крепко обнялись и дали друг другу клятву дружбы и верности.

Пирифой, Гипподдамия, Кентавр и Тесей. Краснофигурная роспись на кратере. 350–340 гг. до н. э.

Когда после этого Пирифой посватался к дочери фессалийского царя Гипподдамии, происходившей из рода лапифов, то он пригласил к себе на свадьбу и своего собрата по оружию Тесея. Лапифы, тоже присутствовавшие на этом торжестве, были известным фессалийским племенем, дикими, звероподобными горцами, и первые из смертных приручили коней. Однако невеста Пирифоя, происходившая из этого рода, не походила на своих соплеменников. Грациозная, с нежным девичьим лицом, она была так прекрасна, что все гости считали Пирифоя счастливейшим женихом. На торжество собрались все фессалийские цари; пришли и родственники Пирифоя — кентавры. Они были только наполовину людьми и происходили от того чудовища, которое родилось от отца Пирифоя Иксиона, обнявшего однажды вместо Юноны облако. Потому всех их звали также сынами облака. Кентавры были заклятыми врагами лапифов. Но на этот раз родство с невестой заставило их забыть о старой ненависти и привлекло на торжество. Шумно и людно было в празднично убранном дворце Пирифоя. Гремели брачные песни, от жары, вина и яств пар столбом стоял в чертогах. Дворец Пирифоя не мог вместить всех пришедших гостей. Кентавры и лапифы тесными и пестрыми рядами сидели в тенистых гротах за накрытыми столами.

Долго шел шумный, веселый, ничем не смущаемый праздничный пир. Но вот опьянел Эвритион, самый сильный из всех кентавров, разгорелось в нем дикое сердце, и при виде прекрасной Гипподдамии явилась у него безумная мысль — похитить у Пирифоя его невесту.

Никто не знал, как это случилось, никто не заметил преступника-кентавра, — только вдруг видят гости, что разъяренный Эвритион тащит за волосы и пытается бросить на пол отбивающуюся и молящую о помощи Гипподдамию. Этот поступок был словно сигналом для опьяненных вином кентавров, и, прежде чем герои и лапифы успели вскочить со скамей, каждый кентавр держал уже в грубых объятиях кто прекрасную служанку, кто пришедшею на праздник гостью. Царский дворец и сады стали подобны городу, отданному на грабеж. Плач и крики женщин слышны были далеко за отдаленным домом.

Но вот быстро вскочили со своих мест друзья и родственники невесты.

— Какое безумие толкнуло тебя, Эвритион, разгневать Пирифоя, — воскликнул Тесей, — как осмелился ты, пока я жив, так оскорбить нас обоих?

С этими словами кинулся он к кентавру и вырвал из рук озверевшего чудовища молодую Гипподдамию. Ничего не ответил Эвритион на слова героя, ибо не мог он оправдать своего поступка, только размахнулся он сильной рукой и нанес Тесею удар в грудь. Тесей же схватил медный рельефной работы кубок, который стоял перед ним — не было с ним никакого оружия, — и с такой силой бросил его в голову противника, что тот упал навзничь с разможденным черепом, и кровь вместе с мозгами потекла по песку.

— К оружию! — загремело тогда со всех столов кентавров.

Геракл, Тесей и Пирифой в царстве Аида. Римская мраморная копия с греческого оригинала. Ок. 430 г. до н. э.

И вот полетели в воздух кубки, кувшины и чаши; потом один из кентавров святотатственной рукой схватил жертвенные дары со стоявших вблизи алтарей, другой сорвал освещавший пир светильник со множеством свеч, третий размахивал оленьими рогами — обетным даром, украшавшим стены грота. Завязался страшный бой. Рэт, самый дикий после Эвритиона, схватил с алтаря огромную головню и вонзил ее, словно меч, в открытую рану упавшего лапифа; как железо в горне трещит и сыплет искрами, так затрещала пылавшая головня в кровавой ране. Но Рэта тотчас же сразил отважный лапиф Дриант, вонзивший в шею кентавра раскаленный кол. Увидев, что Рэт пал, разъяренные кентавры остановились, и Дриант отомстил врагам тем, что одного за другим убил пятерых из них. Но вот копье Пирифоя со свистом прорезало воздух и пронзило насквозь великана-кентавра Петрея в то самое время, когда тот хотел вырвать с корнем дуб, чтобы им сражаться; и так как в эту минуту кентавр уже обнял дерево, то копье, пробив его тяжко дышавшую грудь, пригвоздило его к суковатому дубу. Второй, Рактис, пал под ударами греческих героев, обрушив при своем падении крепкое ясеневое дерево. Третий хотел отомстить за смерть товарища, но его поразил дубовый кол Тесея. Моложе и прекраснее всех кентавров был Келлар: борода и длинные кудри его были подобны чистому золоту, лицо — приветливое и милое, а шея, плечи и руки, казалось, были изваяны искусным мастером; даже нижняя часть его тела, имевшая форму коня, не знала ни одного недостатка: широкая спина могла бы служить прекрасным сиденьем, сильная и черная, как деготь, грудь круто вздымалась вверх, ноги же и конский хвост были белее снега. Вместе со своей возлюбленной, прекрасной Гилономой, пришел юный кентавр на торжество обрученья; как раньше, пируя, сидела она, опираясь на прекрасного Келлара, и нежно с ним беседовала, так и теперь, в разгаре жестокой схватки, она не оставила возлюбленного, а вместе с ним сражалась. Но вот чья-то рука ранила сердце Келлара, и, умирая, он упал в объятия своей возлюбленной. Гилонома нежно ласкала умершее тело Киллара, целовала его и тщетно пыталась удержать отлетевшее дыхание возлюбленного. Когда же он умер, она вытащила дротик из раны его и вонзила в собственное сердце.

Еще долго длился бой лапифов с кентаврами. Наконец последние были побеждены, и только бегство да наступившая ночь спасла уцелевших врагов от смерти. Теперь Пирифой без всякой помехи мог обладать своей невестой, и на утро следующего дня Тесей простился со своими друзьями. Битва же, в которой они сражались, быстро связала нити их братства и дружбы в крепкий неразрывный узел.

Тесей и Федра

Тесей стоял теперь на повороте своего счастья. И вот, когда пытался он найти это счастье, не в одних приключениях, когда думал обрести его среди семейного очага, постигло его тяжкое горе.

Еще в то время, когда едва еще занимались первые юношеские годы героя, когда в расцвете подвигов своих он похитил у царя Миноса Ариадну, возлюбленную своих юных дней, младшая дочь царя, Федра, не желая разлучаться с сестрой, последовала за ней; после же похищения Ариадны Вакхом она вместе с Тесеем отплыла в Афины, так как не смела вернуться к жестокому отцу. Только когда отец ее умер, вернулась расцветшая Федра на родной остров и там, во дворце брата, старшего сына Миноса, Девкалиона, теперь царившего над Критом, выросла и стала прекрасной и умной девушкой. Тесей, после смерти супруги своей долго остававшийся вдовцом, много слышал о прекрасной Федре и надеялся, что красотой и прелестью она будет подобна его бывшей возлюбленной Ариадне. Новый царь Крита Девкалион был расположен к герою, и, когда Тесей вернулся с кровавой свадьбы своих фессалийских друзей, тот решил заключить с афинянами оборонительный и наступительный союз. И вот Тесей обратился к царю с просьбой отдать ему в жены Федру. Эта просьба героя не была отвергнута, и скоро Эгеев сын повез домой с острова Крита молодую девушку, которая лицом и всем внешним видом своим была так подобна возлюбленной его юных лет, что ему казалось, будто в эти поздние и зрелые годы сбылись мечты его молодости. Чтобы счастье героя было полным, она уже в первые годы замужества родила ему двух сыновей: Акаманта и Демофонта. Но не была Федра столь же добра и верна, сколь прекрасна. Юный царский сын Гипплит ей нравился больше, чем седой отец его. Этот Гипполит был единственным сыном Тесея, которого родила ему похищенная им амазонка. Еще отроком Тесей отослал сына в Трезены, чтобы он воспитывался у братьев своей бабушки Эфры. Возмужав, прекрасный и чистый юноша, решивший всю жизнь свою посвятить целомудренной богине Диане и ни разу еще не взглянувший на женщину, отправился в Афины, чтобы принять участие в священных элевзинских таинствах. Тут в первый раз и увидела его Федра. Показалось ей, будто перед ней снова ставший юным супруг ее. Нечистым желанием зажглось сердце царицы при виде прекрасного целомудренного Гипполита, но скрыла она свою преступную страсть в своей груди. Когда юноша снова уехал, она построила на Афинской горе храм богине любви, с которого можно было видеть Трезены и который позже прозвали храмом Венеры, глядящей в даль. Здесь целыми днями сидела царица, устремив свой взор на море. Однажды Тесей отправился в Трезены, чтобы повидать родных и сына, и Федра последовала за ним и оставалась там довольно долго. И здесь боролась она с своей нечистой страстью, неутихающим пламенем, горевшим в ее груди, искала одиночества и, сидя под миртовым деревом, оплакивала свое горе. Наконец доверилась она своей старой кормилице, лукавой и хитрой женщине, любившей свою госпожу безрассудной, слепой и преданной любовью, и та сейчас же взялась поведать юноше о преступной страсти к нему его мачехи. С отвращением выслушал целомудренный Гипполит рассказ старушки-кормилицы, и ужас объял его, когда он узнал, что забывшая долг свой мачеха предлагает ему свергнуть отца с престола и разделить с ней (прелюбодейкой) и власть и скипетр. Полный отвращения, проклял он всех женщин и боялся, что осквернил себя, выслушав столь постыдное предложение. И так как в это время Тесея не было в Трезенах — этот момент и выбрала неверная супруга его, — то Гипполит не захотел больше оставаться под одной кровлей с Федрой и, прогнав с позором кормилицу, он убежал из дому, чтобы служить своей возлюбленной госпоже, богине Диане, и охотиться в ее лесах; он решил не возвращаться в царский замок до тех пор, пока не вернется отец и он не откроет ему свою измученную душу.

Федра не могла пережить отказ Гипполита разделить ее преступную любовь. Стыд и неразделенная страсть боролись в ее груди. Но победила злоба и ненависть. Вернувшись, Тесей застал свою супругу мертвой: царица повесилась. В судорожно сжатой правой руке она держала написанное перед смертью письмо, и было в нем вот что: «Гипполит покушался на мою честь. Чтобы избегнуть его преследований, для меня остался лишь один выход. Я умерла раньше, чем верность моему супругу была оскорблена».

Словно прикованный к земле, долго стоял Тесей, недвижимый, полный отвращения и ужаса. Наконец он поднял руки к небу и стал молить: «Отец мой, Нептун, ты всегда любил меня, как родное дитя свое, ты обещал мне однажды исполнить три просьбы мои и этим хотел мне явить свою милость. Теперь я напоминаю тебе о твоем обещании. Лишь одно желание мое, хочу я, чтобы исполнилось. Пусть мой проклятый сын не увидит больше солнечного заката!»

Едва произнес Тесей это проклятье, как Гипполит, вернувшись с охоты и узнав о возвращении отца, уже входил во дворец и, пройдя по следу стенанья и плача, предстал перед отцом и мертвой мачехой. На гневные упреки отца он отвечал спокойно и кротко: «Отец, моя совесть чиста. Не виновен я в этом преступлении». Но Тесей поднес к глазам сына письмо, написанное матерью, и без суда изгнал его из страны.

Автор неизвестен. Гипполит, Федра и Тесей. XVIII в.

Гипполит призвал в свидетельницы своей невинности защитницу свою целомудренную Диану и с горьким плачем оставил Трезены, свою вторую родину.

В этот же вечер явился гонец к царю Тесею и, представ перед ним, сказал: «Царь и господин мой, твой сын Гипполит не увидит уже солнечного света». Тесей спокойно и холодно встретил эту весть и сказал с горькой усмешкой: «Какой недруг сразил его: не то ли, чью жену он обесчестил, как хотел обесчестить жену своего отца?» «Нет, господин мой, — ответил гонец, — его собственная колесница и проклятье уст твоих сразили его». «О, Нептун, — воскликнул тогда Тесей и в благодарственной молитве воздел руки к небу, — как истинный отец ты явил мне сегодня милость свою, ты услышал мою просьбу. Но скажи мне, гонец, как оборвалась жизнь моего сына, как поразила осквернителя моей чести карающая палица возмездия?» Тогда гонец начал свой рассказ: «Мы чистили у морского берега коней Гипполита, господина нашего, когда до нас дошла весть об его изгнании. Скоро явился и он сам, сопровождаемый толпой горько плакавших юношей, — своих друзей, и приказал нам приготовить к отъезду колесницу и коней. Когда все было готово, он поднял руки к небу и стал просить: „Юпитер, уничтожь меня, если я злой человек. Буду ли я жив или мертв, но пусть мой отец узнает, что не прав он был, обесчестив меня“. Потом он взял в руки кнут, вскочил на колесницу, натянул вожжи и, провожаемый нами, слугами его, поехал по дороге к Эпидавру и Аргосу. Так достигли мы пустынного берега моря. Направо от нас было море, налево — выступавшие скалы холмов. Вдруг мы услышали какой-то грохот, подобный подземному грому. Кони внимательно и чутко навострили уши, мы же все со страхом стали оглядываться, желая узнать, откуда исходит этот глухой шум. Обратив глаза к морю, мы увидели, как огромная волна, подобно высокой башне, поднялась вверх, к небу и отрезала от нас остальной берег моря и Истм. Скоро волна, шипя и пенясь, разлилась как раз по той дороге, по которой шли наши кони. Вместе с волной море выбросило исполинского быка, и рев этого чудовища громко отдавался среди скал и по всему берегу. Вид быка вселил коням внезапный и неодолимый страх. Но наш господин, привыкший править конями, крепко натянул обе вожжи, и, как искусный кормчий правит рулем, так правил он поводьями. Но кони закусили удила, помчались вперед и перестали слушаться своего хозяина. Когда кони хотели помчаться по ровной дороге, морское чудовище тотчас же преграждало им путь, когда же они сворачивали к скалам, то бык гнал их прямо, все время держась у самых колес. И вот случилось так, что оси колес ударились о скалы: несчастный сын твой вниз головой упал на землю, а кони, лишенные возницы, помчали его вместе с опрокинутой колесницей по земле и скалам. Все это произошло так быстро, что мы, слуги, не могли даже помочь нашему господину. Разбитый, израненный, он тихим голосом позвал всегда столь послушных коней своих и горько жаловался на проклятье отца. Высокая скала скрывала от нас все, что случилось. Между тем морское чудовище мгновенно исчезло, словно земля проглотила его. В то время как другие слуги задыхаясь бежали по следам колесницы, я помчался сюда, чтобы поведать тебе, царь, о печальной судьбе твоего сына».

Федра и Гипполит. Изображение на мраморном саркофаге. 290 г. н. э.

Устремив неподвижный взор на землю, долго стоял так Тесей и молчал: «Я не радуюсь его несчастью, но и не жалею о нем, — наконец сказал он задумчиво, погруженный в сомнение. — Если б я мог увидеть его живым, расспросить его, поговорить с ним о его вине». Вдруг крик отчаянья прервал его слова: какая-то старая женщина с развевающимися седыми волосами и разорванным платьем бежала к царю и, протолкавшись сквозь толпу слуг, упала к ногам Тесея. То была старая кормилица Федры. Слух о печальной гибели Гипполита дошел до нее, и, мучимая угрызениями совести, она не в силах была дольше молчать и с громким плачем рассказала царю о невиновности юноши и о вине ее госпожи. Не успел несчастный отец собраться с мыслями, а плачущие слуги уже вносили во дворец разбитого, но еще дышавшего Гипполита и положили его перед царем. Полный отчаяния и сожаления Тесей припал к умиравшему сыну; тот же собрал последние силы и спросил окружавших его: «Узнали ли, что я невиновен?» Все молча кивнули головой и дали ему это последнее утешенье. Тогда умиравший юноша обратился к Тесею: «Несчастный, обманутый отец мой, я прощаю тебя!» — сказал он и с этими словами скончался.

Тесей похоронил сына под тем же деревом, под которым так часто сидела Федра, борясь со своей любовью и, полная отчаянья, ломала ветки и обрывала листья на них; здесь же, на любимом месте ее, похоронил он и прах царицы, ибо не хотел обесчестить смерть своей супруги.

Тесей похищает женщин

Дружба с юным Пирифоем снова пробудила в стареющем и одиноком Тесее страсть к отважным и даже к легкомысленным приключениям. Супруга Пирифоя Гипподдамия умерла скоро после недолгой совместной жизни с героем, и, так как Тесей теперь тоже был вдовцом, то оба героя отправились похищать жен. Елена, дочь Юпитера и Леды, столь прославившаяся позже, в то время была еще очень молода и воспитывалась в Спарте, во дворце своего отчима Тиндарея. Но и тогда уже она была прекраснейшей из всех женщин, и слава о красоте распространилась по всей Греции. Ее и увидели в храме Дианы за танцами Пирифой и Тесей, пришедшие в Спарту для похищения женщин. Оба они тотчас же воспылали любовью к ней. В то время как она беспечно резвилась, они похитили ее из святилища и привезли в Аркадию, в Тегею. Здесь они стали метать жребий и условились, что тот, кому Елена достанется, дружески поможет похитить какую-нибудь другую красавицу. Жребий присудил прекрасную добычу Тесею, и тот отвез девушку в Афины, что в Аттике, и отдал ее на попечение матери и на защиту своих друзей. После этого он вместе со своим товарищем по оружию отправился дальше. Оба они задумали достойное Геракла дело. Чтобы вознаградить себя за потерю Елены, Пирифой решил похитить из подземного мира супругу Плутона Прозерпину. О том, что эта попытка не удалась им, что Плутон осудил их на вечное пребывание в подземном царстве, что Геракл хотел освободить их обоих и освободил одного лишь Тесея, — обо всем этом уже было рассказано. В то время как Тесей находился в этом несчастном походе и позже, плененный, пребывал в подземном царстве, братья Елены, Кастор и Поллукс, отправились в Аттику, чтобы освободить сестру. Сначала они не вели себя в этой стране, как враги, и, придя в Афины, мирно просили вернуть им сестру Елену. Когда же жители города ответили, что не только не знают, здесь ли молодая царевна, но даже не могут сказать, где оставил ее Тесей, — то они пришли в сильный гнев, начали против афинян настоящую войну и двинули на них бывший с ними отряд. Теперь афиняне сильно испугались, и один из них, по имени Академ, каким-то образом узнавший о тайне Тесея, открыл братьям, где спрятана Елена, — Афидны. К этому городу и двинулись Кастор и Поллукс. В происшедшей битве они одержали верх и взяли город приступом.

Тесей похищает Елену. Краснофигурная роспись на амфоре. Ок. 510 г. до н. э.

Между тем в Афинах произошло еще одно неблагоприятное для Тесея событие. Менесфей, сын Петея и правнука Эрехфея, лестью ставший предводителем народа, восстал против опустевшего трона и подстрекал к восстанию также и знать, говоря, что царь завлек их в город только для того, чтобы сделать из них своих подданных и рабов. Народ же он укорял в том, что, в угоду призрачной свободе, он забыл своих сельских богов, забыл свои святыни, и вместо того, чтобы служить многим добрым своим господам, служит одному — чужестранцу и тирану. Менесфей воспользовался и тем, что народ был испуган взятием Афин. Он убедил граждан открыть городские ворота сыновьям Тиндарея, которые вырвали молодую Елену из рук ее стражей и теперь везли ее с собой, для того, чтобы братья вели войну не против них, афинян, а против одного лишь Тесея, похитителя девушки. Поведение Кастора и Поллукса показало, что на этот раз Менесфей говорил правду: хотя городские ворота были открыты для братьев и весь город находился в их власти, тем не менее они никому не чинили обид, а только пожелали, чтобы их, подобно знатным афинянам и родственникам Геракла, допустили к участию в элевзинских таинствах; после этого, провожаемые уважавшими и полюбившими их афинскими гражданами, они вышли из города и вместе со спасенной Еленой отправились на родину.

Смерть Тесея

Во время долгого пленения в Гадесе у Тесея было достаточно времени, чтобы самому себе признаться и раскаяться в легкомысленных и неблагородных поступках, которые он совершил в последние годы и которые были столь непохожи на все его прежние подвиги. Мудрым и старым вернулся он на родину. Узнав о спасении Елены ее братьями, он не испытал ни малейшей досады, так как стыдился этого своего поступка. Гораздо больше озабочивали его раздоры, которые он застал в городе. Хотя он победил Менесфея и его сторонников и снова забрал в свои руки бразды правления, но полного покоя он больше не знал уже во всей своей дальнейшей жизни. Когда он пытался серьезно и ревностно вести государственный корабль, то против него тотчас же подымалось во главе с Менесфеем восстание знатных, которые все еще называли себя палантидами, по имени дяди Тесея, Паланта, и всех побежденных и убитых Тесеем сыновей его. Те, что прежде ненавидели его, теперь потеряли свой былой страх перед ним, простой же народ был так избалован Менесфеем, что перестал слушаться и жаждал только лести. Сперва Тесей пытался принимать суровые меры. Когда же мятежные козни и даже открытое возрастание разрушили все его усилия, несчастный царь решил добровольно оставить непокорный город и еще раньше тайно отправил сыновей своих, Акаманта и Демофонта, искать убежище у царя Элефенора в Эвбее. В одном из мест Аттики, называвшемся Гаргетт, он торжественно проклял афинян, и там долго спустя показывали «поле проклятий»; после этого Тесей отряхнул от ног прах свой родины и отплыл на остров Скирось. Жители этого острова были верными друзьями Тесея, и герой владел здесь значительным имуществом, которое ему оставил отец.

В то время царем Скироса был Ликомед. К нему пришел Тесей и попросил вернуть ему земли, потому что он хотел поселиться на них. Но судьба повела героя злой дорогой. Потому ли, что Ликомед боялся славы героя, потому ли, что он был в тайном союзе с Менесфеем, только он стал думать об этом, как бы без шума убрать со своей дороги гостя, который сам дался ему в руки. И вот царь повел Тесея на вершину самой отвесной и крутой скалы острова. Он хотел, — оправдывался потом Ликомед, — чтоб герой одним взглядом мог охватить прекрасные земли, оставленные ему отцом. Поднявшись на вершину скалы, Тесей жадными глазами стал глядеть на раскинувшиеся перед ним внизу прекрасные поля. В эту минуту вероломный царь толкнул героя сзади. С высокой, отвесной скалы Тесей упал вниз, и земля приняла только разбитый, израненный труп его.

Неблагодарный финский народ скоро забыл Тесея, и Менсфей царствовал там, словно аттический трон перешел к нему от многих предков его. Сыновья Тесея, как простые воины, отправились вместе с героем Элфенором в поход на Трою. Много веков спустя, после персидской войны, дельфийский оракул приказал афинянам найти останки Тесея и с почестями предать из земле. Но где было искать их? И если афиняне даже нашли могилу Тесея, то как могли они вырвать останки героя из руки диких недоступных чужестранцев и варваров? Но вот случилось так, что славный афинянин Кимон, сын Матильды, взял во время одного из своих походов остров Скирос. Усердно разыскивая могилу народного героя, он заметил однажды, что над одним из холмов парит величавый орел. Он тотчас же остановился на этом месте и скоро увидел, что орел, стремглав опустился вниз, стал разрывать когтями песок на холме. Кимон понял это, как указание богов, приказал раскопать холм и нашел в глубине земли огромный гроб, а рядом с ним — мечь и копье. Он сам и все спутники не сомневались, что они откопали кости Тесея. Кимон поставил священные останки на прекрасный военный корабль и отвез их в Афины. Радостными криками, блестящими шествиями и торжественными жертвоприношениями встретили афиняне прах своего короля. Казалось, будто Тесей живым вернулся в город. Так много веков спустя заплатили потомки создателю и строителю вольных Афин тот долг признательности, в котором отказали герою неблагодарные его современники.

Эдип

Рождение Эдипа, его юность, бегство, отцеубийство

Лай, сын Лабдака, из рода Кадма, был фивянским царем и жил в долгом и бездетном супружестве с Иокастой, дочерью знатного фивянина Менекея. Так как он страстно хотел иметь сына, то спросил об этом разъяснения дельфийского Аполлона и получил такое порицание: «Лай, сын Лабдака. Ты хочешь быть благословен детьми. Исполнится твое желание. Тебе будет дарован сын. Но знай, — судьбой предрешено тебе погибнуть от руки собственного ребенка. Такого веление Юпитера — Кронида, внявшего мольбы Пелопа, у которого ты отнял сына». Дело в том, что еще в юности своей Лай бежал из родной страны в Пелопоннес, при дворе царя Пелопа был принят как гость. Но он неблагодарностью оплатил своему благодетелю и на немейских играх похитил сына Пелопа, прекрасного Хризиппа. Сознавая свою вину, Лай поверил порицанию и долго жил в разлуке со своей супругой. Однако любовь, которую они питали друг к другу, снова свела их вместе, вопреки предостережению судьбы, и Иокаста родила своему супругу сына. Когда ребенок появился на свет, они вспомнили о предсказании и, чтобы избегнуть приговора бога, решили проколоть и связать ребенку ноги и бросить его на третий день жизни в диких горах Киферона. Пастух, который должен был выполнить это страшное поручение, сжалился над невинным ребенком и передал его другому пастуху, который в тех же горах пас стада коринфского царя Полиба. Сделав это, он предстал перед царем и супругой его, Иокастой, с таким видом, словно выполнил их поручение. Цари и царица решили, что дитя погибло там от голода и от диких зверей и что этим они помешали сбыться предсказанию. Совесть же свою они успокоили мыслью, что, жертвуя ребенком, тем охранили его от отцеубийства, и с тех пор стали жить с облегченным сердцем.

Пастух Эвфорб находит ребенка Эдипа. Скульптура А.-Д. Шоде и учеников. 1801

Между тем пастух Полиба, не знавший, кто и откуда этот переданный ему ребенок, развязал ему ноги с проколотыми ступнями и по ранам назвал его Эдипом, что значит опухшие ноги. После этого он принес его в Коринф к царю Полибу, господину своему. Царь сжалился над ним, передал найденыша своей супруге Меропе и воспитывал его как собственного сына, каким тот и прослыл при дворе и по всей стране. Достигнув юношеских лет, Эдип почитался самым знатным из всех граждан и сам жил в счастливой уверенности, что он сын и наследник царя Полиба, у которого не было других детей. Но скоро неожиданный случай бросил его из этой уверенности в бездну отчаяния. Однажды на праздничном пиру какой-то коринфянин, из зависти нерасположенный к Эдипу, опьяненный вином, крикнул возлежавшему против него Эдипу, что он — не сын царя Полиба. Глубоко пораженный такими словами, юноша едва мог дождаться конца пира; все же, борясь с собой, он на весь этот день затаил свои сомнения. На утро же другого дня он предстал пред своими родителями, которые были, конечно, только его приемными родителями, и потребовал от них объяснения. Царь Полиб и его супруга сильно разгневались на клеветника, у которого вырвались такие слова, и старались рассеять сомнения Эдипа, не давая однако ему прямого ответа. Хотя и отрадна была ему любовь, которую он увидел в их ответе, но недоверие слишком глубоко засело в его сердце, слова его врага слишком глубоко запали в его ум. И вот тайно взялся он за посох странника и, ни слова не сказав родителям, обратился к дельфийскому оракулу в надежде услышать опровержения столько позорного для его чести наговора.

Но Феб-Аполлон не удостоил его вопроса своим ответом и открыл ему новое страшное несчастье, которое ему было уготовлено.

— Ты убьешь родного отца, — сказал ему оракул, — женишься на родной матери и явишь миру достойное презрения потомство.

Несказанный страх обуял Эдипа, когда он услышал это, и, так как сердце все еще говорило ему, что исполненные такой любовью к нему Полиба и Меропа — его настоящие родители, — то он не посмел вернуться на родину: боялся он, что, гонимый роком, наложит руку на возлюбленного отца своего и, пораженный богами неотвратимым безумием, соединится нечестивым браком с матерью своей, Меропой. Уходя из Дельфи, он направился по дороге в Беотию. Он был еще по дороге из Дельфи к Давлиду, когда, дойдя до перекрестка, увидел подвигавшуюся навстречу колесницу, в которой сидели незнакомый ему старик с герольдом, возница и двое слуг. Возница и старик стали грубо гнать с дороги столкнувшегося с ними на узкой тропике пешехода. Эдип, от природы вспыльчивый, ударил дерзкого возницу; старик же, заметив, что дерзкий юноша все-таки идет прямо к повозке, размахнулся острым жезлом и сильно ударил его по темени. Эдип был вне себя от гнева. В первый раз воспользовался он геройской силой, дарованной ему богами: высоко поднял он в руки свой посох и с такой силой ударил им старика, что тот навзничь упал с сиденья на землю. Тогда дело дошло до кулачного боя. Одну свою жизнь Эдип должен был защищать против трех жизней своих противников. Но юная сила его победила: он убил всех, кроме одного, который убежал, и пошел дальше.

В его душе не возникло даже предчувствие, что случилось что-то другое: он был уверен, что расправился с каким-нибудь простым фокийцем или беотийцем и его слугами, вынужденный защищать свою жизнь. Ведь старик, столкнувшийся с ним, не носил никаких знаков, которые говорили бы о его высоком положении. На самом деле убитый был Лай, фивянский царь, отец Эдипа, и направлялся к пифийскому оракулу.

Так сбылось предвещенное отцу и сыну и выполненное судьбой пророчество, которое оба они пытались отвратить от себя. Один из жителей Платеи, по имени Дамасипп, нашел на перекрестке тела убитых и, сжалившись, предал их земле. И не одну сотню лет спустя мог видеть проходящий странник кучу камней — надмогильный памятник погибшим.

Эдип в Фивах. Его брак с родной матерью

Немного спустя после того, как все это случилось, перед воротами Фива, в Беотии, появился сфинкс, — крылатое чудовище, спереди — в образе молодой женщины, сзади — в образе льва. Это чудовище было дочерью Тифона и Ехидны, плодовитой матери многих чудовищ, родной сестрой пса ада Цербера, Лернейной гидры и извергавшей огонь Химеры. Сфинкс расположился на скале и стал задавать фивянам загадки, которым его научили музы. Того, кто брался отгадать и не отгадывал, он хватал и, растерзав, пожирал.

Это бедствие постигло город в то самое время, когда жители оплакивали смерть своего царя, который был убит в дороге неизвестно кем. Теперь вместо него правил царством Креонт, брат царицы Иокасты. И вот случилось, что сфинкс задал загадку сыну самого Креонта, и, так как тот не мог разгадать ее, то чудовище схватило и пожрало его. Несчастье побудило царя Креонта всенародно объявить, что всякому, кто избавит город от убийцы, достанется царство и его сестра Иокаста в супруги. Как раз в то время, когда об этом было всенародно оповещено, в Фиву, опираясь на посох странника, вступил Эдип. Пленила его опасность и награда за нее, жизнь же свою он мало ценил, ибо помнил витавшее над ним грозное пророчество. И вот он отправился к скале, где сфинкс нашел свое убежище, и попросил задать ему загадку. Чудовище хотело задать отважному чужестранцу нечто неразрешимое и предложило отгадать такую загадку: «Утром у него четыре ноги, в полдень — две, а вечером — три. Из всех созданий оно одно лишь меняло число своих ног. Но как раз тогда, когда у него больше всех ног, сила и быстрота его тела меньше всего». Эдип усмехнулся, когда услышал эту загадку, так как она показалась ему очень легкой.

Эдип и Сфинкс. Аттический краснофигурный килик работы Дуриса. Ок. 470 г. до н. э.

— Ты загадал человека, — ответил юноша. — На заре своей жизни, пока он слабое бессильное дитя, он ходит на ногах и на руках: в полдень своей жизни, окрепнув, он ходит только на ногах, когда же стариком он подходит к закату своих дней и нуждается в опоре, он берет посох, и тогда у него три ноги.

Загадка была счастливо разгадана, и сфинкс со стыда и отчаяния бросился вниз со скалы и разбился насмерть. В награду Эдип получил царство, а в супруги — царицу, которая была его родной матерью. Иокаста родила ему одного за другим четверых детей — сперва двух мальчиков: близнецов Этеокла и Полиника, потом двух дочерей: старшую — Антигону и младшую — Исмену. Но они одинаково приходились ему и детьми, и братьями, и сестрами.

Открытие

Долго дремала в неизвестности страшная тайна, и Эдип, хоть и склонный к гневу, был добрым и справедливым царем и всеми любимый, счастливо царствовал в Фивах вместе с Иокастой.

Но вот боги наслали на страну страшный мор. Болезнь со страшной силой свирепствовала среди народа, и никакое средство не приносило пользу. В этом ужасном бедствии фивяне обратились за помощью к своему господину, которого они считали любимцем богов. Мужчины и женщины, старики и дети во главе с жрецами, собрались у царского дворца, уселись на ступенях вокруг стоявшего там алтаря и стали ждать выхода своего царя. Когда Эдип, привлеченный собравшейся толпой, вышел из дворца и спросил, почему город полон жертвенным дымом и криками печали, ему от имени всего народа ответил старший жрец:

— О, царь, ты сам видишь, какое бедствие тяготеет над нами. Поля и пастбища наши сжигает невыносимая жара. В домах наших свирепствует губительный мор. Напрасно пытается город вынырнуть из кровавой волны гибели и разрушения. В нашем несчастье мы прибегаем к тебе. Ты уже избавил нас однажды от губительной дани, которую наложил на город страшный прорицатель загадок. Должно быть, не без помощи богов сделал ты это. И теперь мы опять доверяемся тебе и уверены, что — у богов и людей — ты найдешь для нас помощь.

— Бедные дети мои, — сказал в ответ Эдип, — я знаю, почему вы умоляете меня об этом. Я знаю, что вы страдаете, но никто не болеет душой так, как я, потому что мое сердце стонет не об одном человеке, а о каждом из вас. Вы не вывели меня, как спящего, из дремоты, — дух мой все время искал спасительного средства, и кажется мне, что я нашел это средство. Я отослал шурина моего, Креонта, в Дельфу, к пифийскому Аполлону, чтобы узнать, какое средство или какой поступок может спасти город.

Еще царь говорил к народу, когда пришедший Креонт, пробравшись сквозь толпу, предстал перед Эдипом и рассказал ему о решении оракула. Решение же этого было поистине неутешительное: «Бог повелел изгнать нечестивца, которого приютила страна, и не совершать того, чего никакое очищение не может искупить. Ибо убийство Лая легко на страну страшным и кровавым громом». Эдип, и не подозревавший, что убитый им старик — тот самый, из-за кого гнев богов обрушился на страну, выслушал рассказ об убийстве Лая. Но и после этого ум его все еще был поражен слепотой. Он объявил, что готов позаботиться об убитом, и распустил народ. Затем он велел оповестить по всей стране царский приказ, что всякий, кто узнает об убийце Лая, должен донести, и, если об этом знает чужестранец и расскажет, он заслужит благодарность и награду от города; тот же, кто, боясь за друга, откажется от долга донести о том, что знает, — тот должен быть лишен участия в служении богам, в жертвенных пиршествах и исключен из общения с гражданами. Убийцу же он проклял торжественно и страшно, призывая на голову его муки и несчастья во всю его жизнь, а в конце — гибель. И пусть постигнет его это проклятие, даже в том случае, если он, скрыв себя, живет у царского очага.

Кроме того, он отправил двух посланцев к слепому прорицателю Тирезию, который был почти равен вещему Аполлону в способности знать и видеть все таинственное и неизвестное. Тот скоро явился в сопровождении мальчика-вожатого и предстал пред царем в народном собрании. Эдип поведал ему заботу, которая мучила его и весь народ. Он просил его приложить все свое искусство прорицания и помочь напасть на след убийства.

Жан-Сюлли Муне в роли Эдипа в спектакле «Царь Эдип». 1892

Но Тирезий, словно защищаясь, с громким стоном протянул руки к царю и сказал:

— Страшно то знание, которое приносит знающему лишь одно несчастье! Отпусти меня домой, Эдип; неси свое бремя, а мне позволь нести мое!

Теперь Эдип стал еще больше настаивать, а народ, окружавший их, с мольбой пал пред Тирезиемом на колени; когда же тот и теперь не высказал готовности дать дальнейшие объяснения, царь Эдип пришел в сильный гнев и стал бранить его, как соучастника и даже как убийцу Лая. Да, не будь он слеп, его самого можно было бы заподозрить в убийстве.

Такое обвинение развязало язык слепому прорицателю.

— Эдип, — сказал он, — повинуйся же своему собственному приказу! Не говори со мной, впредь ни к кому из народа не обращай свою речь. Ты осквернил город омерзением и ужасом! Ты — цареубийца, ты тот, кто живет с самыми близкими ему в достойном проклятия союзе.

Но Эдип был ослеплен: он назвал прорицателя колдуном и коварным обманщиком, он бросил подозрение и на шурина своего Креонта, стал обоих обвинять в заговоре против трона, с которого оба они хотят свергнуть его, спасителя народа, хитрой ложью. Теперь еще больше стал говорить Тирезий об Эдипе — о том, что он убил отца, что живет в союзе с родной матерью; он предсказал царю уготованное ему близкое несчастье и, гневный, ушел, держась за руку маленького вожатого. Между тем на обвинение Эдипа поспешил и Креонт, и между ним и царем возгорелся сильный спор. Напрасно пыталась Иокаста, кинувшись к спорившим, прекратить ссору, — непримиримым и в гневе на Эдипа ушел Креонт.

Еще ослепленнее, чем царь, была царица Иокаста. Едва услышала она из уст супруга, что Тирезий назвал его убийцей Лая, как разразилась громкими проклятиями на прорицателей и их искусство.

— Смотри, супруг мой, как мало знают прорицатели. Суди по такому примеру. — Мой первый супруг Лай тоже получил предсказание, что он падет от руки своего собственного сына. Но его убила на перекрестке дороги разбойничья шайка, а наш единственный сын был связанным брошен в пустынные горы.

Но эти слова, которые царица произнесла с язвительным смехом, произвели на Эдипа совсем не то действие, которого ожидала Иокаста.

— На перекрестке, — спросил он в величайшем страхе, — на перекрестке погиб Лай? Скажи же, каков он был с виду, какого возраста?

— Он был высокого роста, — ответила Иокаста, не понимавшая волнения Эдипа, — первый снег старости украшал его голову, лицом и видом своим он был похож на тебя, мой супруг.

— Нет, Тирезий не слеп, Тирезий видит, — воскликнул Эдип, и ночь, объявшую дух его, словно прорезало вдруг блеском молнии. И ужас толкал его все больше выпытывать, словно на вопросы его должны были быть ответы, которые сразу превратили бы в ошибку страшное открытие. Но все сходилось на одном, и в конце узнал он, что убежавший слуга рассказал о всех подробностях убийства. И этот слуга, как только он увидел Эдипа на троне, стал умолять, чтобы его отослали как можно дальше от города на царские пастбища. Эдип пожелал его видеть, и тот был вызван в город. Но еще прежде, чем слуга явился, прибыл из Коринфа посол, чтобы известить Эдипа о смерти его отца Полиба и предложить ему опустевший трон.

Услышав эту весть, царица Иокаста сказала с торжеством:

— Где же вы, великие предсказания богов? Тот, которого родной сын, Эдип, должен был погубить, тихо скончался в старческой слабости.

Но иначе подействовала эта весть на благочестивого Эдипа, и, хотя он все еще склонен был считать Полиба свои отцом, он все же не мог понять, как может не сбыться предсказание богов. Не хотел он отправиться в Коринф, ибо мать его, Меропа, была жива, и второе предсказание оракула — его женитьба на родной матери — могло еще исполниться. Посланец, однако, скоро рассеял сомнения Эдипа. Этот был тот самый пастух, который много лет назад взял Эдипа-ребенка из рук слуги Лая и развязал его проколотые и связанные ноги. Он легко доказал царю, что он только приемный сын Полиба, хотя и наследник коринфского престола. Смутное предчувствие правды толкало Эдипа на встречу со слугой Лая, который ребенком передал его на руки коринфянину. От челяди своей узнал он, что это — тот самый пастух, который убежал при убийстве Лая и теперь пасет царские стада на границах государства.

Когда Иокаста все это услышала, она с громким плачем оставила своего супруга и народное собрание. Эдип же словно нарочно желал покрыть глаза своим мраком и ложно истолковал уход царицы.

— Должно быть, боится она, гордая женщина, как бы не открылось, что я не знатного рода, — сказал он к народу. — Я же считаю себя сыном Счастья и не стыжусь незнатности.

Но тут приблизился старый пастух, приведенный с лугов, и коринфянин тотчас же узнал в нем того, кто передал ему некогда ребенка на Киферонских горах. Он был бледен от страха и пытался все отрицать. Только после гневных угроз Эдипа, приказавшего связать его, сказал он наконец всю правду: что Эдип был сыном Лая и Иокасты, что страшное предсказание богов об отцеубийстве передало Эдипа в его руки, что из сострадания сохранил он ему жизнь.

Иокаста и Эдип сами себя наказывают

Исчезли теперь все сомнения, и страшное предстало неприкрытым. С безумным криком бросился Эдип из народного собрания, стал блуждать по дворцу и искать меч, чтобы стереть это чудовище — Иокасту, мать и супругу свою. И так как все бежали прочь с его дороги, как от безумного, то отыскал он со страшным воплем свою опочивальню, взломал двойные запертые двери и ворвался туда. Ужасное зрелище остановило его безумный бег. Со спутанными и развевающимися волосами, высоко раскачиваясь над ложем, висела на веревке Иокаста. Долго и пристально смотрел Эдип, потом с воющим стенаньем подошел к трупу женщины, спустил высоко подвешенную веревку, так что мертвая опустилась на пол, словно растянулась перед ним, и вырвал из ее платья на груди золотые застежки. Высоко поднял он их в правой руке, проклял глаза свои, чтобы отныне никогда не видели они того, что он сделал, и стал терзать и буравить свои глаза острыми концами застежек, пока не проколол глазные яблоки, пока кровь потоком не хлынула из впадин. Потом пожелал он, чтобы ему, ослепшему, открыли ворота и вывели всему фивянскому народу напоказ, — как отцеубийцу, как кровосмесителя, как проклятого небом, как чудовищного из смертных. Слуги исполнили его желание. Не с отвращением, а со страданием встретил народ своего некогда любимого царя. Сам Креонт, шурин Эдипа, которого так оскорбило его несправедливое подозрение, поспешил к проклятому царю, — но не для того, чтобы надругаться над ним: хотел он увести его от людских глаз и солнечного света, хотел вернуть его в круг родных детей. Тронуло сломленного несчастьями Эдипа такое участие… Он передела трон своему шурину, чтобы тот сохранил его для юных детей, попросил у нового царя могилы для несчастной матери и защиты осиротевших дочерей, для себя же пожелал он изгнания из страны, которую осквернил двойным бесчестием, и заточения на Киферонской горе, где родители давно уготовили ему могилу и где хотел он жить и умереть — как будет на то воля богов. Потом попросил он позвать дочерей своих, ибо еще раз хотелось ему услышать их голос, и, когда те пришли, возложил свои руки на их безгрешные головы. Креонта же он благословил за любовь, которую тот высказал ему, не достойному, и пожелал новому царю и всему народу лучшей защиты у богов, чем та, которую он знал сам.

Потом Креонт снова ввел его во дворец, и столь недавно еще прославленный спаситель Фив, могучий царь, которому повиновались тысячи людей, так быстро разгадавший труднейшие загадки и так поздно раскрывший страшный замысел загадки собственной жизни, — слепым и нищим отныне должен был выйти из ворот родного города и блуждать на границах своего былого царства.

Эдип и Антигона

В тот момент, когда все открылось Эдипу, милой казалось ему скорая смерть, как благодетеля встретил бы он восставший народ и смерть от него под камнями. И потому милостью казалось ему изгнание, к которому он умолял и на которое шурин его, Креонт, согласился. Но когда он в слепоте своей сидел в дворце и гневе совсем перекипело в его душе, стал он постигать, как страшно блуждать слепым изгнанником по чужой стране. Стала просыпаться в нем любовь к Родине, а вместе с ней и чувство, что и смертью Иокасты и собственным ослеплением он достаточно наказан за преступления, совершенные не намеренно и не сознательно, и он не побоялся высказать перед Креонтом и собственными сыновьями, Этеоклом и Полиником, желание остаться дома. Но тут открылось, что переходяще было сочувствие Креонта, что жестоки и себялюбивы были сыновья Эдипа. Креонт принудил несчастного родственника своего остаться при первом решении, а Этеокль и Полиник, сыновним долгом которых было помочь отцу, отказали ему в своей помощи. Ни словом не обмолвились они с ним, а вложили ему в руки нищенский посох и выгнали из дворца и города Фив. Только дочери имели жалость к изгнаннику. Младшая, Исмена, осталась в доме братьев, чтобы насколько возможно служить делу отца и в то же время быть его заступницей, старшая же, Антигона, разделила с отцом участь изгнания и направляла стопы слепого. И вот пошла она за ним в тяжелое странствование и вместе с ним, голодная и босая, блуждала по диким лесам. Вместе с отцом претерпевала нежная и юная Антигона и дождь и солнечный жар, и в то же время, как в доме своих братьев, могла наслаждаться лучшими яствами, бывала она рада, когда отец ее не знал голода. Сперва думал Эдип в пустыне Киферонских гор влачить или кончить свою несчастную жизнь. Но так как был он благочестив, то не захотел сделать это без воли на то богов и потому прежде всего пошел к оракулу пифийского Аполлона. Здесь получил он утешительное предсказание. Боги признали, что Эдип не по собственной воли согрешил против природы и священных законов человеческого общества. Конечно, должно быть наказано такое тяжкое преступление, но не вечно будет длиться наказание. И вот бог поведал ему следующее: «Еще много дней протечет, но в конце их ждет его избавление, и настанет оно, когда придет он в назначенную ему судьбой страну, где достойные богини, строгие Эвмениды, уготовят ему пристанище». Но имя Эвмениды, Благожелательная, было прозвищем богини мести, Эринний или Фурий, и этим именем смертные желали умилостивить их и высказать им свое уважение. У Фурий должен был найти Эдип за грехи свои против природы покой и избавления от наказания! И все же он доверился решению богов и, предоставив судьбе часть исполнения обещанного, вместе с благочестивой дочерью блуждал по Греции, поддерживая жизнь милостынью сострадательных людей. Всегда просил он немногое и всегда получал немногое. Но всегда был он доволен немногим, ибо изгнание, горе и благородство ума научили его скромности.

Ш. Жалабер. Антигона и Эдип покидают Фивы. 1842

Эдип в Колоне

После долгих блужданий то по людным, то по пустынным странам Эдип и Антигона пришли однажды вечером в прелестную деревню, лежавшую в приятной местности среди прекрасной рощи. Соловьи перелетали с куста на куст и заливались сладкими, звонкими голосами, пахло виноградниками, оливковые и лавровые деревья покрывали скалы, которые скорее украшали, чем уродовали эту местность. Слепой Эдип остальными чувствами своими ощутил, как хорошо, как приятно здесь, и по описаниям дочери решил, что это — священное место. Вдали высились башни какого-то города, и, расспросив, Антигона узнала, что они вблизи Афин. Уставший за долгий день блуждания Эдип присел на скале. Но житель этого селения, проходивший мимо, велел ему оставить это место, ибо здесь была священная земля, не терпевшая ноги смертного. Тут странники узнали, что они находятся в Колоне, во владении и роще всевидящих Эринний, прозванных афинянами из уважения Эвменидами.

И понял Эдип, что он у цели своих скитаний, что близка желанная развязка его недоброй судьбы. Слова Эдипа заставили селянина задуматься, и он уже не решался прогнать отсюда чужестранца, раньше чем не донесет об этом случае царю.

— Кто царствует в вашей стране? — спросил Эдип, который в долгом несчастье совсем стал чужд делам мира.

— Разве ты не знаешь Тесея, благородного и могучего героя? — удивился колонец. — Ведь мир полон его славой!

— Если царь ваш в самом деле так благороден, — возразил ему Эдип, — то будь моим послом к нему и попроси прийти сюда. За эту небольшую милость я обещаю тебе великую награду.

— Какую услугу может оказать слепой нашему царю? — сказал колонец и, улыбаясь, бросил сострадательный взгляд на чужестранца. — И все же, — добавил он, — если бы не слепота твоя, у тебя был бы благородный вид, и это заставляет меня оказать тебе уважение. Я исполню твое желание, я передам о просьбе твоей моим согражданам и царю моему. Оставайся здесь, пока не исполню твоего поручения. Пусть они и решают, можешь ли ты оставаться здесь или должен уйти.

Когда Эдип снова остался наедине с дочерью своей, Антигоной, он поднялся с места, на котором сидел, упал на землю и излил свое сердце в горячей молитве к дочерям Мрака и Матери-Земли, страшным Эвменидам, нашедшим себе в этой роще столь прекрасное жилище.

— О, страшные и все же милостивые богини, — молил Эдип, — откройте же мне, внимая приговору Аполлона, течение моих грядущих дней, если только в исполненной муки жизни моей я мало страдал. Сжальтесь, дочери Мрака, сжалься, город Афины, сжальтесь над тенью Эдипа, которая здесь перед вами, ибо самого Эдипа нет больше!

Недолго оставались одни Эдип и Антигона. Весть, что какой-то слепой, но внушающий уважения человек расположился в роще Фурий, вступить в которую не дано было ногой смертного, собрала старейшин селения, поспешивших сюда, чтобы помешать осквернению священного места. Еще больший страх объял их, когда они узнали из уст самого Эдипа, что перед ними преследуемый судьбой человек. Боялись они призвать на себя гнев божества, и поэтому приказали они Эдипу немедля покинуть их страну. Эдип же неотступно молил их не прогонять его от цели его блужданий, на которую указал ему голос самого бога. Антигона тоже просила их:

— Если нет в вас жалости к седым волосам отца моего, то ради меня, безгрешной и беззащитной, ради меня оставьте его здесь! Поспешите же явить нам нежданную милость!

В то время, как они так говорили, а колонцы стояли, нерешительные, переходя от жалости к страху пред Эринниями, Антигона вдруг увидела молодую девушку, мчавшуюся к ним на небольшом коне с дорожной, защищавшей от солнца шляпой на голове. Слуга, тоже на коне, следовал за девушкой.

— Это моя Исмена, — сказала Антигона с боязливой радостью, — уже вижу я блеск милых и ясных глаз ее. Должно быть, она везет нам новые вести с родины.

Скоро юная Исмена, младшая из детей царя-изгнанника, подъехала к ним и соскочила со взмыленного коня. Только с одним-единственным преданным ей слугой бежала она из Фивы, чтобы привезти отцу весть о городских делах. Великое несчастье постигло там сыновей Эдипа, и в этом несчастье были они сами повинны. Сначала было у них намерение навсегда отдать трон дяде своему, Креонту, но проклятье витало еще перед их глазами. Но постепенно, чем больше терялся вдали образ их несчастного отца, тем больше отступали они от этого намерения. Жажда власти и царского звания проснулись в их душе вместе с недоброжелательностью.

Полиник, по праву первенства, сел на трон. Но младший, Этеокл, недовольный предложением брата по очереди делить с ним власть, восстановил народ свергнуть старшего брата и изгнал его из страны. Полиник же, — так говорила в Фивах молва, — убежал в Аргос, что в Пелопоннесе, сделался там зятем царя Адраста, снискал себе друзей и соратников и стал грозить родному городу разграблением и местью. Но в это время стало известно прорицание богов, которое гласило, что без Эдипа бессильны будут братья в борьбе своей, что должны они, — живого или мертвого, — отыскать отца, если только дорога им их собственная жизнь.

Вот были вести, которая Исмена привезла своему отцу. Изумленный народ молча внимал рассказу юной девушки. Эдип же поднялся с места и выпрямился.

— Так вот каковы дела мои, — сказал он, и царственной гордостью было исполнено невидящее лицо его. — У нищего, у изгнанника ищут они помощи. Только теперь, когда я бессилен и ничтожен, стал я праведным человеком.

— Да, отец, — подтвердила Исмена и продолжала свой рассказ: — Узнай, отец, еще: только ради этой помощи скоро приедет сюда наш дядя Креонт; я же поспешила предупредить его приход, так как добром или силой хочет он увезти тебя с собой и держать возле фивских границ, чтобы в пользу его и брата Этеокла обратилось прорицание богов и чтоб присутствие твое не осквернило города.

— И когда умру я, — снова спросил Эдип, — похоронят ли меня на фивской земле?

— Нет, отец, — ответила девушка, — твой грех не дозволяет этого.

— Так не дам я им эту силу, — гневно воскликнул Эдип. — Если жажда власти у сыновей моих сильнее любви к отцу, то пусть небо никогда не потушит роковой раздор их; если мне дано решить их поединок, то я решаю так: не останется на троне тот, кто теперь сидит на нее со скипетром в руках и никогда не увидит больше родной земли тот, кто теперь изгнан из нее. Только эти дочери — дети мне. В них умереть мой грех, для них прошу я благословения небес, для них прошу вашей защиты. Подарите им вашу сильную помощь, и вы обретете для города могучую опору.

Эдип и Тесей

Колонцы почувствовали большое уважение к слепому Эдипу, который даже в изгнании казался таким могучим: они посоветовали ему жертвенным возлиянием искупить осквернение рощи Фурий. Только теперь узнали старцы имя и невольный грех царя Эдипа, и, кто знает, может быть, ужас пред деянием его снова ожесточил бы их, если бы царь Тесей, призванный посланцем, не вступил в эту минуту в круг колонцев. Дружелюбно и почтительно подошел он к нему с такими словами:

— Несчастный Эдип, я знаю судьбу твою, насильно ослепленные глаза твои говорят мне, кто стоит передо мною. Глубоко трогает душу мою твое счастье. Скажи мне, чего ищешь ты у меня и у моего народа. Слишком страшно должно быть то дело, в котором ты хочешь моей помощи, чтоб я отказал тебе в ней. Не забыл я, что, как и ты, я вырос в чужой стране и претерпел много опасностей.

— Я узнаю в этих немногих словах твоих твою благородную душу, — ответил ему Эдип. — Я пришел к тебе с просьбой, но она же для тебя — дар. Я отдаю тебе мое многострадальное тело; конечно, не великое это на вид добро, но все же оно — большое богатство. Похорони меня, и за сострадание свое соберешь ты великую жатву милости.

— Поистине! — воскликнул изумленный Тесей. — Мала та милость, о которой ты просишь у меня, Эдип! Пожелай лучшего, пожелай большего — я все для тебя сделаю.

— Нет, совсем не так мала она, как ты думаешь, царь, — продолжал Эдип, — за жалкое тело мое придется тебе испытать жестокую борьбу.

Он рассказал ему о своем изгнании, о позднем и корыстном желании его родственников снова овладеть им. Он с мольбой просил Тесея его могучей защиты. Тесей внимательно выслушал его, потом сказал ему торжественно:

— Уже потому, что для всякого гостя открыты двери моего дома, не должен я отвратить от тебя мою руку. И как могу я это сделать, раз мне и стране моей ты обещаешь столько милости, раз рука богов привела тебя сюда.

Он предоставил Эдипу выбор: пойти вместе с ним в Афины или остаться гостем здесь, в Колоне. Эдип выбрал второе, ибо судьбой было ему назначено на том месте, где он теперь находился, одержать победу над врагами и со славой заключить свою жизнь. Афинский царь, обещав ему надежную защиту, ушел обратно в город.

Эдип и Креонт

Вскоре после этого фивянский царь Креонт с вооруженными воинами пришел в Колон и поспешил к Эдипу.

— Вас удивляет мое вступление в аттическую землю, — сказал он все еще неразошедшимся колонцам, — не беспокойтесь и не гневайтесь: я не так юн, чтобы легкомысленно вести войну с самым могучим народом Греции. Я — только старик, которого сограждане послали сюда, чтобы добрыми словами убедить этого человека вернуться со мной в Фивы.

Потом он обернулся к Эдипу и в изысканных словах выразил ему лицемерное сочувствие к несчастью его и детей его. Эдип поднял свой посох и протянул его в знак того, что не разрешает он Креонту приблизиться к нему.

— Бесстыдный обманщик! — воскликнул он. — Ко всем мукам моим недоставало, чтобы ты явился и, пленив меня, увез с собой! Не надейся, что с помощью моей избавишь город от предстоящего ему наказания. Не я приду к вам — демона мести пошлю я к вам, и жестокосердые сыновья мои будут обладать фивской землей ровно на столько, сколько нужно безжизненному телу.

Антигона и Полиник. Фрагмент росписи апулийской амфоры. IV в. до н. э.

Креонт попытался насильно увести слепого царя, но колонцы поднялись против него и, следуя приказу Тесея, не допустили этого. Между тем в суматохе фивяне, по знаку своего царя, бросились к Антигоне и Исмене, отняли их у отца и, отбив сопротивление колонцев, увели с собой. Креонт же сказал Эдипу язвительно:

— По крайней мере опору твою я отнял у тебя: попробуй-ка, слепец, броди дальше!

И, осмелев от этого успеха, он снова уже подошел к Эдипу и наложил руку на слепого царя. Но в эту минуту явился Тесей, извещенный о вооруженном нападении на колонцев.

Как только он увидел и услышал все, что здесь произошло и готово было произойти, он отправил пеших и конных слуг по той дороге, по которой фивяне, как добычу, увели дочерей Эдипа. Креонту же он заявил, что не отпустит его до тех пор, пока тот не вернет Эдипу дочерей его.

— Эгеев сын! — сказал пристыженный Креонт. — Не для того, конечно, чтоб покорить твой город и победить тебя, пришел я сюда. Но я не знал, что сограждан твоих охватила такая любовь к моему слепому родственнику, которому я желал только добра, что готовы они скорее оставить его, кровосмесителя, убийцу, у себя, чем отпустить на родину.

Но Тесей приказал ему замолчать, немедля же отправиться вместе с ним, указать, где скрыты дочери Эдипа, и через некоторое время привел спасенных девушек в объятия глубоко тронутого отца. Креонт же и слуги его удалились.

Эдип и Полиник

Но и после этого еще не суждено было несчастному Эдипу познать покой.

Из недолгого похода своего Тесей принес известие, что близкий родственник Эдипа, пришедший однако не из Фивы, вступил в Колон и в соседнем храме, где Тесей в это время совершал жертвенные приношения, опустился у алтаря с мольбой о защите.

— Это достойный ненависти сын мой Полиник! — воскликнул Эдип гневно. — Невыносимы были бы для меня слова его.

Но Антигона, любившая этого брата, как более доброго и кроткого, сумела погасить гнев отца и доставить несчастному, по крайней мере, возможность говорить.

Заручившись защитой своего заступника Тесея против Полиника, если бы тот вздумал силой увести его, Эдип допустил к себе сына.

Уже при самом появлении своем Полиник проявил совсем иное поведение, чем его дядя Креонт, а Антигона не упустила случая обратить на это внимание слепого отца.

— Я вижу чужестранца, который подъезжает без провожатых. Слезы льются из глаз его.

— Да, отец, — ответила добрая сестра, — твой сын Полиник перед тобой.

Полиник пал вниз перед отцом и обнял его колени. Подняв лицо, он с горестным сожаленьем смотрел на нищенские одежды, на пустые, незрячие глаза, на несчастную, волнуемую ветром седую бороду отца.

— Ах, слишком поздно узнал я все, — воскликнул он. — Себя самого должен призвать я в свидетели, что забыл своего отца! Что было бы с ним, если бы не заботы моих сестер? Велик мой грех перед тобой, отец! Можешь ли ты простить меня? Ты молчишь? Скажи хоть что-нибудь, отец! Не гневайся, не отвращайся так безжалостно от меня. О милые сестры, быть может, вы сумеете открыть уста моего родителя, безмолвные для меня!

— Скажи ты первый, брат, что тебя привело сюда? Быть может, слова твои откроют также и его уста.

И. Фюссли. Эдип проклинает своего сына Полиника. 1786

Тогда рассказал Полиник, как брат изгнал его из родины, как принял его аргосский царь Адраст, как ныне он дал ему свою дочь в супруги, как привлек он на помощь своему правому делу семь вождей с их семью отрядами, которые уже окружили фивскую область. Потом со слезами на глазах стал просить он отца пойти вместе с ним, помочь свергнуть с трона кичливого брата и из его сыновних рук снова взять фивскую корону. Но раскаянье сына бессильно было сломить упорство оскорбленного отца.

— Нечестивый! — воскликнул Эдип и не поднял распростертого у ног его сына. — Когда трон и скипетр были в твоих руках, ты изгнал из родины отца, одетого в те самые рубища, на которые теперь ты смотришь с сожаленьем и участьем. Ни ты, ни брат твой — не дети мне. Если бы от вас зависел, я давно был бы мертв, только заботами дочерей моих я жив еще. Но ждет уже и вас месть богов. Не одолеть тебе родного города. В крови своей будешь ты лежать, как и брать твой — в своей. Вот тебе ответ мой, можешь передать его свои союзникам.

Теперь Антигона приблизилась к брату, который вскочил с земли и в ужасе попятился назад, услышав отцовское проклятие.

— Услышь мольбу мою, Полиник, — сказала она, обняв брата, — вернись с войском в Аргось, не воюй с родным городом.

— Нет, не могу, — нерешительно ответил Полиник. — Отцовское проклятие несет мне позор и даже гибель. И если нам, братьям, обоим суждено погибнуть, мы все-таки не можем стать друзьями.

И, сказав это, он вырвался из объятий сестры и, полный отчаянья, помчался прочь.

Так устоял Эдип от всех искушений своих родственников, так отдал он их в руки бога мести. Теперь и его судьба завершилась. Гром за громом прозвучал с неба. Старый Эдип понял этот голос, страстно пожелал увидеть Тесея. Всю местность объяла грозовая тьма. Сильный страх овладел слепым царем: боялся он, что гостеприимный хозяин не застанет его в живых или не найдет в здравом уме, и не сможет он, Эдип, воздать ему за все добро его.

Но Тесей пришел, наконец, и Эдип торжественно благословил город Афины. Потом он пригласил царя повиноваться вьющему голосу богов и проводить его, Эдипа, к месту, где невидимый глазами смертного, кроме одного Тесея, не тронутый ничьей рукой, кончить свою жизнь. Никому из смертных не должен был сказать Тесей, где Эдип покинул землю. Останется священная могила, которая скроет Эдипа; никому неведомая, она послужит Афинам лучшей защитой от врагов, чем копье, щит и союзники. Дочерям своим и жителям Колона он разрешил проводить его немного, и вот шествие вступило в страшную тень рощи Форий. Никто не должен был коснуться Эдипа. И он, слепой, до сих пор ведомый за руку дочерью, казалось, стал вдруг зрячим и, выпрямившись и чудесным образом окрепнув, шел впереди всех, указывая дорогу к назначенной ему судьбой цели.

Среди рощи Эринний находилось осевшее ущелье, вход в которую начинался медным порогом, к нему вело несколько перекрестков; по древнему преданию эта пещера считалась входом в подземное царство. На один из таких перекрестков и вступил Эдип; но он не позволил сопровождающим последовать за ним до самой пещеры, остановился возле дуплистого дерева, сел на камень и развязал пояс своих грязных нищенских одежд. Потом он попросил, как милостыни, проточной воды, смыл грязь долгих скитаний и облекся в нарядные одежды, которые дочери его принесли из соседнего дома. Когда он был уже совсем одет и словно перерожденный предстал перед всеми, раздался подземный удар. Дрожа от страха, бросились девушки к отцу, о котором они до сих пор заботились. Эдип же обнял их, поцеловал и сказал:

— Прощайте, дети мои, с этого дня у вас больше нет отца.

Из отцовских объятий разбудил их голос, прозвучавший подобно грому, причем трудно было сказать, донесся ли он с неба или из-под земли.

— Чего ты ждешь, Эдип? Зачем ты медлишь? — раздались слова.

Услышав этот голос, Эдип понял, что бог зовет его к себе. Освободился он от объятий дочерей, подозвал Тесея и вложил их руки в руку героя, в знак того, что отныне он никогда не должен покинуть их. Потом велел он всем удалиться и не оборачиваться. Только один Тесей должен был вместе с ним дойти до медного порога. Дочери и все сопровождающие Эдипа, повинуясь знаку его, удалились и обернулись, лишь пройдя большое расстояние. И увидели они великое чудо. От царя Эдипа не осталось и следа. Не видно было молнии, не слышно было грома, ни вихря. Глубокая тишина сковала воздух. Темный порог подземного мира бесшумно раскрылся, и сквозь пропасть, словно на божественных крыльях, без стонов, без мук тихо спустился в подземное царство старый и грешный Эдип. Только одного Тесея увидели они. Он стоял, защищая руками глаза, словно узрел неодолимый божественный лик. Потом поднял он руки к небу, к олимпийцам, и, снова покорно опустив их к земле, стал молиться богам подземного царства. Помолившись, он вернулся к дочерям Эдипа, обещал им отеческую защиту и в глубокой задумчивости вместе с ними тихо пошел обратно в Афины.

Семеро против Фив

Выступление семерых и осада Фив

В то время как страдалец Эдип искал своей смерти, в Фивах происходили раздоры между его двумя сыновьями-близнецами Этеоклом и Полиником, спорившими друг с другом из-за власти. По совету Креона, они решили, наконец, править по очереди, сменяя друг друга через год. Два первых года прошло спокойно, но когда у власти стал вторично Этеокл, то он употребил все средства, чтобы упрочить эту власть навсегда за собой. Это удалось ему, и Полиник был принужден бежать в Аргос. Там в это время царствовал Адраст, сын Талая, имевший двух прекрасных дочерей, Аргею и Деипилу. Относительно этих дочерей ему было сделано оракулом страшное предсказание: он должен был одну из них выдать замуж за льва, а другую за кабана. Напрасно старался он разгадать смысл этого изречения, — его попытки ни к чему не приводили. И вот, неожиданно в Аргос являются одновременно с разных сторон два беглеца: из Фив Полиник, прогнанный своим братом, из Калидона Тидей, сводный брат Мелеагра, принужденный бежать с родины вследствие убийства родственника. Прибывши в Аргос ночью, они приняли друг друга за врагов и вступили в борьбу. Адраст услышал шум оружия и, выбежав, начал разнимать дерущихся; разглядывая их, он вдруг заметил на щите Полиника львиную голову, а на щите его противника голову свирепого кабана. Это открытие точно молния озарило его; он сразу понял значение темного предсказания, и очень скоро бывшие враги сделались мужьями его дочерей. Полиник получил Аргею, младшая же дочь Деипила досталась Тидею; кроме того, Адраст обещал возвратить беглецов в их отечество.

Семеро против Фив. По лестнице поднимается Капаней. Амфора. Ок. 340 г. до н. э.

Прежде всего, был решен поход против Фив, и Адраст сейчас же созвал своих героев. Считая его самого, в походе приняли участие семь князей: Адраст, Тидей, Полиник, Амфиарай, Капаней, и два брата Адраста — Гиппометон и Парфенопай.

Полиник передает Эрифиле ожерелье. Рисунок на краснофигурной амфоре. Середина V в. до н. э.

Но зять царя, умный Амфиарай, был против этого похода, так как предвидел несчастный конец его. Он долгое время отговаривал героев от него, но, видя безуспешность своих слов, решил, по крайней мере, уклониться сам и спрятался самым тщательным образом. Тогда Адраст, высоко ценивший ум Амфиарая, тоже отказался участвовать в походе, и, таким образом, герои остались без предводителя. Чтобы выйти из этого положения, Полиник пустился на хитрости: он привез с собой из Фив повязку и покрывало своей матери Иокасты, которые приносили с собой гибель всякому, кто надевал их. Теперь он решил подкупить этими вещами жену Амфиарая Эрифилу, чтобы она открыла ему место, где скрывался ее супруг. Женщина, увидавши драгоценные камни и золотые застежки, не смогла противостоять искушению и открыла Полинику убежище мужа. Амфиарай не мог более отказываться от участия в походе, не желая прослыть трусом; он сделал все нужные приготовления и созвал своих воинов. Но перед выступлением в поход он обязал торжественной клятвой своего сына Алкмеона отомстить изменнице-матери, как только он узнает о его гибели.

Теперь Адраст имел вокруг себя сильное войско; подразделивши его на семь частей, герои торжественно под звуки труб и флейт выступили из Аргоса. Но уже дорогой с ними начались несчастья. Они расположились лагерем в Немейском лесу, где как раз в это время от сильной жары пересохли все источники; безумная жажда томила их, пыль проникала сквозь зубы и покрывала их воспаленные языки и нёбо.

В тщетных поисках источника они внезапно натолкнулись на женщину удивительной красоты; с мальчиком на руках она сидела под тенью дерева, и покрывавшие ее жалкие лохмотья не могли скрыть ее царской осанки. Адраст, думая, что видит перед собою нимфу леса, на коленях умолял ее о спасении. «О нет, чужеземец, я не богиня, — возразила она, — меня зовут Гипсипила; некогда я была гордой царицей Лемноса, но потом была похищена морскими разбойниками, и теперь я раба немейского царя Ликурга. Этот мальчик — сын царя, и я должна стеречь его; чтобы спасти вас, мне придется оставить его одного, так как тайную тропинку к источнику очень трудно найти». После усиленных просьб Адраста она встала, наконец, и, положивши ребенка в траву, усыпила его колыбельной песней; затем повела героев и их спутников к источнику. Продираясь сквозь кустарник, достигли, наконец, скалистого ущелья, из которого с брызгами и шумом выбивался источник, освежая воздух около уставших и жаждущих людей. Как только шум источника коснулся их слуха, они обезумели от восторга. «Вода, вода!» — пронеслось по войску, и эхо гор отразило эти восторженные крики. Все бросились к источнику и пили полными пригоршнями долгожданную влагу. Когда жажда была утолена и сделаны были запасы, Гипсипила вывела героев обратно на то место, где они нашли ее. Но когда она подошла к мальчику, то увидала, что он не дышит более: ядовитая змея ужалила его во время ее отсутствия, и он мертвый лежал на траве.

Мраморная статуя бога войны Марса (Ареса). II в. н. э.

Полная страха перед гневом родителей, она бросилась к ногам героев и умоляла их помочь ей и спасти ее. Они сейчас же отправились вместе с ней к жилищу Ликурга, рассказали ему обо всем случившемся и предложили почтить память ребенка торжественными погребальными играми. Король согласился, и вот в Немейской роще было расчищено место для игр, и в течение нескольких дней на нем происходили состязания и борьба. Эти игры сделались впоследствии известными под именем «немейских игр»; учредив их, герои передали потомству память о погибшем мальчике.

Судьбе было угодно, чтобы вскоре после этого события сыновья Гипсипилы освободили ее окончательно из рабства.

Адраст же и герои отправились дальше, и спустя несколько дней, войско аргивян очутилось под стенами Фив, и каждый предводитель со своим отрядом подступил к одним из семи фивских ворот. Этеокл вместе со своим дядей Креоном тщательно укрепили город и защитили каждые из ворот особым отрядом войска. Перед началом сражения Этеокл захотел узнать решение судьбы и произвести гадание по полету птиц. Он послал за старцем Тиресием, которого Афина наделила таким тонким слухом, что он понимал голоса всех птиц, и вопросил его. Ответ старца гласил, что город будет спасен, если сын Креона, Менекей, цветущий юноша, добровольно принесет себя в жертву богу войны Аресу. Как только храбрый юноша услышал этот ответ, он поспешил к воротам и вооруженный бросился на толпы врагов, где скоро и нашел желанную смерть под бесчисленными ударами вражеских копий.

Арес («Арес Боргезе»). Римская копия с греческого оригинала, приписываемого Алкамену. Ок. 430 г. до н. э.

С этого дня осаждающие начали терпеть одну неудачу за другой. Первым начал штурм города Парфенопай, но первое же нападение его на ворота города было победоносно отбито фиванцами, которым удалось отогнать нападающих назад. Тогда отважный герой вторично, как буря, устремился к воротам, желая разрушить их. В это время на стене находился фиванец Периклимен, внимательно наблюдавший за действиями противника; выждавши ту минуту, когда Парфенопай приблизился к воротам, он оторвал от стены громадный, тяжелый кусок камня и сбросил его вниз. Падающий камень раздробил белокурую голову героя, смял его члены, и он бездыханным упал на землю.

У других ворот нападением руководил могучий Капаней, думавший о себе в своей гордости, что он может помериться с самим Аресом. Он приставил высокую лестницу к городской стене и, хвастаясь, кричал, что сам Крониос не сможет своей молнией помешать ему разрушить фиванские стены. Но и его мужество не могло доставить ему победы. Сам Зевс поразил его громовым ударом в ту минуту, когда он был уже на самой вершине стены. Разорванные члены дерзкого были далеко отброшены от лестницы, а окровавленное тело, крутясь в воздухе, упало на землю.

Король Адраст понял по этим знакам, что Зевс не благосклонен к ним, и отвел свои войска немного назад. Напротив, фиванцы сделали вылазку и, выйдя за ворота, еще дальше прогнали врага, после чего спокойно возвратились в город.

Поединок братьев

Таким образом, первые нападения были отбиты. Но как только Этеокл увел свое войско в город, нападающие вновь приблизились к стенам. Узнав об этом, Этеокл принял новое решение; на следующее утро его глашатай появился на вершине городской башни и возвестил громким голосом: «Вы, данайцы и аргивяне, и вы фиванцы, зачем вам жертвовать своей жизнью ради меня и Полиника, моего брата? Предоставьте нам самим взять на себя всю опасность и с оружием в руках одним решить нам спор. Если я убью его, то мне быть господином в Фивах, если, напротив, я паду от его руки, то он получит мой скипетр, вы же все и в том и другом случае мирно возвратитесь к своим домашним очагам!»

Тогда из рядов аргивян вышел Полиник и громко заявил, что он принимает предложение брата.

Оба войска радостно приветствовали это решение, и предводители той и другой стороны скрепили его своими клятвами.

Сыны Эдипа вооружились и скоро уже стояли друг против друга в блестящих военных доспехах.

«Помни, — говорили друзья Полинику, — что весь Аргос ждет твоей победы». Со своей стороны, и фиванцы ободряли Этеокла. «Знай, — говорили они, — что ты борешься за свою родину и свой родной город, и пусть эта мысль укрепит твою силу».

Смертельный поединок Этеокла и Полиника. Рельеф этрусского погребальной урны. II в. до н. э.

Зазвучали трубы, возвещая начало битвы, и братья-враги с яростью устремились друг на друга. Сначала в воздухе просвистели метательные копья, но отразившись от щитов, они бессильно упали на землю; тогда они ударили копьями, целясь в лицо друг другу, но и здесь вовремя подставленные щиты сделали удары безвредными. Однако Этеокл, поднимая щит, неосторожно открыл свою ногу, и мгновенно метко направленное копье Полиника вонзилось в нее, и земля оросилась брызнувшей кровью. Шум ликования пронесся по войску аргивян, но быстро смолк, так как Этеокл, преодолевши боль, нанес брату меткий удар в плечо; удар был так силен, что острие копья осталось в ране и древко сломалось пополам. Теперь раненые схватились за свои мечи и близко придвинулись друг к другу; вскоре Этеокл, быстро переменив положение и воспользовавшись минутным замешательством брата, насквозь проколол его выше бедра. Смертельно бледный Полиник упал, обливаясь потоками крови, а торжествующий Этеокл бросился на него, чтобы добить его. Но тот еще держал меч в своих руках и, собрав остаток своих сил, вонзил его в печень нагнувшегося над ним брата. Со стоном рухнул Этеокл на землю рядом с умирающим, и оба брата в одно и то же мгновение испустили дух. Так исполнилось над ними проклятие их отца, Эдипа.

После смерти братьев между обоими войсками поднялся спор: фиванцы приписывали победу Этеоклу, аргивяне — Полинику. Спор разгорался все больше и больше, и в конце концов обе стороны схватились за оружие. Фиванцы оказались предусмотрительнее своих противников и явились на единоборство в полном вооружении и в полном порядке, тогда как аргивяне были безоружны и беззаботно стояли отдельными кучками без всякого порядка. Фиванцы воспользовались этим и сейчас же ринулись на них, не дав им времени вооружиться и выстроиться правильными рядами. Не встречая никакого отпора, они гнали их по равнине, поражая своими копьями и усыпая их трупами землю.

Во время этой погони фиванец Периклимен преследовал короля Амфиарая и загнал его на берег реки Исмены. Уже копье преследующего касалось его спины, но в эту минуту Зевс, не хотевший самой бесславной гибели мудрого и благочестивого Амфиарая, ударил своей молнией в землю; она разверзлась, и образовавшаяся пропасть поглотила беглеца. Отважный Гиппометон и могучий Тидей также погибли во время этого бегства. Победители же, ликуя, со всех сторон сносили в город доспехи павших врагов.

Но пора было подумать также и о погребении убитых. Креон приказал похоронить павшего за свой родной город Этеокла с царскими почестями, трупы же убитых врагов приказал оставить на поле на съедение птицам и собакам; к трупу Полиника он приставил даже особую стражу, чтобы никто не осмелился оказать ему погребальные почести; было объявлено, что всякий, нарушивший это распоряжение, будет наказан смертью.

Антигона. Эпигоны

Слух об этом новом жестоком законе дошел и до Антигоны и вызвал борьбу в душе ее. Другой, более высокий закон, закон богов, а не людей, приказывал ей, не медля, выполнить свой последний долг по отношению к умершему брату и, невзирая ни на что, оказать ему погребальные почести. Долго боролись в ней страх смерти и сознание своего долга, и, наконец, измученная этой борьбой, пришла она к Исмене. Но у нее она не встретила той поддержки, которая так нужна была ей в эту минуту; малодушная Исмена со страхом встретила предложение Антигоны тайно похоронить несчастного брата.

Тогда мужественная героическая девушка одна решает выполнить опасное дело. Закутавшись в покрывало, в ночной темноте крадется осторожно она за городские ворота к месту, где лежит, охраняемый стражей, труп Полиника. Утомленная стража спит крепким сном, и девушке удается незаметно оттащить тело брата к протекающему возле источнику. Там она губкой смывает кровь и пыль с трупа и, очистивши его, покрывает землей. Затем она медленно возвращается в город, и утренняя заря находит ее уже в ее комнате.

Между тем утром просыпается стража и со страхом замечает исчезновение трупа: по следам, оставленным на песке, она легко находит его возле ручья и, не трогая, доносит обо всем случившемся Креону. Тот, разгневанный, приказывает оставить труп на месте, сбросивши землю, которой он был покрыт, и около него устроить засаду.

На следующий день отважная девушка является опять, чтобы закончить погребение; с горем и страхом замечает она новое осквернение трупа, но, не теряя мужества, снова засыпает его землей. Однако на этот раз стража не спит; сильные руки хватают девушку, и тщетно молит она позволить ей докончить погребение.

И вот она уже перед грозным земным повелителем, раздраженным тем, что простой смертный осмелился нарушить его распоряжение. Но гнев его сменяется тревогой, когда он узнает в преступнице свою племянницу. «Безумная! — восклицает он. — Разве ты не знала, что, поступая так, ты нарушаешь закон?»

Амфирай выступает в поход против Фив. Фрагмент росписи коринфского кратера. VI в. до н. э.

В сознании своей правоты, гордо и спокойно отвечает ему девушка: «Да, я знала этот закон, но я знала также, что он противоречит воле богов. Закон богов, напротив, запрещает мне оставить непогребенным сына моей матери. И безумец тот, кто противоречит своими законами богам!»

«Плохо приходится тому, кто, находясь во власти другого, осмеливается быть дерзким с ним!» — гневно отвечает Креон.

«Что можешь причинить ты мне, кроме смерти? И хотя бы ты осудил меня на самую ужасную смерть, я все-таки скажу, что любить и почитать брата есть долг сестры и закон богов!»

«Ну, так и люби и почитай его в преисподней!» И с этими словами Креон отдает страшный приказ замуровать Антигону живой в пещере. Напрасно окружающие просят его пощадить девушку, напрасно вещий прорицатель Тиресий предвещает ему ужасные беды — Креон остается неумолим. А между тем мщение высшей справедливости уже готовится над его головой. Об ужасном повелении узнает его сын Гемон, обрученный с Антигоной; в отчаянии бросается он к скале, в которой погребена Антигона, и отваливает камень, закрывающий вход в пещеру. Но уже поздно! Девушка была не в силах вынести томительного ужаса медленного умирания и повесилась, сделавши петлю из своих собственных одежд. С воплями обнимает юноша остывший труп своей невесты и, проклиная жестокость отца, бросается на свой меч. Только теперь понимает Креон, как следует, всю беззаконность своего распоряжения и жестокость своих поступков; обессиленный, опускается он на землю около трупа сына, проливая поздние слезы раскаяния… Но этим не кончается еще возмездие справедливости. Мать Гемона, узнав о гибели своего любимого сына, не в силах вынести этого горя; с громким плачем удаляется она в свою комнату, и скоро удар кинжала прекращает ее жизнь, лишенную всех радостей… Одинокая холодная старость, омраченная болью позднего раскаяния, становится уделом безумца, осмеливавшегося идти против воли богов.

От всего рода Эдипа, кроме Исмены, осталось только два сына павших братьев. Сказание ничего не говорит об Исмене; она умерла или бездетной или незамужней, и с ней прекратился несчастный, проклятый богами род Эдипа.

Из семи князей, выступивших против Фив, избежал гибели только один царь Адраст, которого спас его быстроногий конь Арион. Он счастливо достиг Афин и с помощью афинского царя Тесея принудил фиванцев согласиться на почетные похороны павших аргивян.

Он соорудил семь высоких погребальных костров и устроил в честь мертвых великолепные игры и состязания. Горько плакал при этом Адраст, жалея, что он не может оказать эту последнюю честь своему другу Амфиараю, так как его поглотила мрачная пропасть.

Закончивши погребальные обряды, Адраст воздвигнул в Фивах храм богине мщения Немезиде и со своими союзниками афинянами удалился из страны.

Спустя несколько лет после заключения мира, сыны героев, павших под фиванскими стенами, так называемые эпигоны, т. е. наследники, решили предпринять новый поход против Фив, чтобы отомстить за смерть отцов.

Их было восемь: два сына Амфиарая, Алкмеон и Амфилох, Эгиалей, сын Адраста, Диомед, сын Тидея, Промах, сын Парфенопая, Сфенел, сын Капанея, Терсандр, сын Полиника, и сын Мекистея, Эвриал. Также и старый Адраст, единственный уцелевший от первого похода, присоединился к ним; он отклонил от себя начальство над войском и посоветовал избрать кого-нибудь из молодых; по совету оракула они единодушно избрали военачальником Алкмеона.

Алкмеон взял из Аргоса только незначительное войско, но по пути к Фивам увеличил его, принимая в свои ряды стекавшихся к нему со всех сторон воинов. Сыновья были счастливее своих отцов, и победа скоро досталась Алкмеону. В пылу сражения пал только один из князей, Эгиалей, которого убил сын Этеокла Лаодам. Как молния, устремился тогда на него Алкмеон и метко направленным ударом копья смертельно поразил храброго фиванского предводителя.

Гибель Лаодама окончательно расстроила ряды фиванцев; многие из них покинули поле битвы и укрылись за городскими стенами. Здесь они обратились за советом к слепому Тиресию, который все еще жил в Фивах. Он дал совет отправить к врагам глашатая с предложением мира, а самим в это время незаметно оставить город. Они последовали его совету и под покровом ночи ускользнули из города вместе со своими женами и детьми; ночью же они пришли в один из городов Беотии. Здесь около источника, протекавшего мимо города, закончил свою жизнь ясновидец Тиресий.

Его дочь, прекрасная Манто, осталась в Фивах, и вместе со всеми другими попала в руки врагов. Эти последние, согласно данному ими обету посвятить все лучшее, что найдут в Фивах, Аполлону, отвезли ее в Дельфы, и там посвятили богу. Там она и осталась до конца своей жизни, совершенствуясь в искусстве пения и прорицания. Очень часто видели, как к ней приходил высокий человек, учившийся у нее пению. Это был певец Гомер.

Так закончились эти войны, предшествовавшие великим событиям в истории Эллинов. Двадцать лет спустя разразилась великая народная война, известная под общим именем Троянской войны. История этой войны никогда не изгладится из памяти людей, ибо ученик Манто, божественный певец Хиоса Гомер, увековечил ее в своих песнях.

Сказания о Трое и Одиссей

Троянская война и возвращение греков

Уже в древние времена недалеко от Геллеспонта находился могущественный город Троя, расположенный в плодородном углу Малой Азии. К тому времени, о котором у нас идет речь, в этом городе царствовал могущественный Приам со своей женой Гекубой, от которой он имел много сыновей и дочерей.

Один из его сыновей, Александр, называемый иначе Парисом, отличался удивительной красотой. Однажды, когда он пас стада своего отца, пред ним явились три олимпийские богини: Гера, Афина и Афродита, прося решить их спор о том, которая из них прекраснее. Каждая пыталась склонить его обещаниями на свою сторону, но он признал самой красивой Афродиту, которая, как богиня любви, обещала ему за это в дар прекраснейшую из смертных жен.

Этим решением Парис восстановил против себя Геру и Афину, которые были до сих пор очень благосклонны к нему; они не удержали его от выполнения безумного плана, погубившего и его самого и его народ, к которому склонила его Афродита.

Самой прекраснейшей из жен в то время была Елена, жена лакедемонского царя Менелая, которую ее отец Зевс одарил божественной красотой. Парис прибыл в качестве гостя в Лакедемон и, нарушая все законы гостеприимства, соблазнил прекрасную царицу и уговорил ее бросить супруга и детей и, захватив все сокровища, бежать с ним в Трою.

Это дерзкое похищение не могло остаться безнаказанным, и Менелай обратился за помощью к своему брату Агамемнону, могущественному повелителю Микен, который побудил всех царей и князей Эллады к походу против Трои.

Среди этих царей находился также и сын Лаэрта, Одиссей, царь Итаки; он не отличался большой силой, но его очень ценили и уважали за его храбрость, ум и хитрость. Он сначала отправился вместе с Менелаем в Трою, чтобы попытаться убедить Елену вернуться со своими сокровищами обратно в дом Менелая; но ни его красноречие, ни угрозы Менелая не помогли делу: Елена решительно отказалась возвратиться.

Тогда войско греков, или ахеян, собравшись в Авлиде, отплыло в Трою, и скоро началась упорная и продолжительная война между ахеянами и троянцами. Овладеть необычайно сильным и хорошо защищенным городом оказалось гораздо труднее, чем думали греки; к тому же войско Приама заключало в себе, кроме троянцев, еще большое количество союзников; отважный Гектор, старший сын Приама, стал во главе его и с успехом отражал все нападения врагов.

Ахилл. Древнегреческий барельеф. Ок. 240 г. н. э.

Девять лет тянулась уже эта борьба с переменным счастьем, как вдруг на десятый год между вождями ахеян начались распри. Вождь народов Агамемнон и самый сильный и отважный из ахейских героев, Ахиллес, поссорились друг с другом из-за дележа добычи. Именно Агамемнон похитил из палатки Ахиллеса красавицу Брисеиду, доставшуюся по жребию этому последнему, как его добычу; дочь жреца Аполлона, Хрисеиду, он должен был возвратить отцу, чтобы предотвратить гнев богов.

Оскорбленный Ахиллес заперся тогда в палатке со своим другом Патроклом и отказался принимать участие в борьбе; мать же его, Фетида, обратилась к Зевсу, умоляя его отклонить на это время счастье от ахеян. Зевс исполнил ее просьбу, и ахеяне, оттесненные Гектором к самым кораблям, начали терпеть страшную нужду.

Тогда Агамемнон отправил Одиссея и Аякса в палатку гневающегося героя, чтобы они разжалобили его описанием страданий греков; но напрасно было все красноречие Одиссея: Ахиллес оставался непреклонным и не сдвинулся с места даже и тогда, когда Гектор разрушил лагерь ахеян и угрожал поджечь их корабли. Со всем мужеством отчаяния защищались греки под начальством Аякса, сына Теламона, но Гектор теснил их все больше и больше, и вот уже один из кораблей был объят пламенем. Тогда Ахиллес внял, наконец, просьбе своего друга Патрокла и позволил ему, облачившись в его вооружение, отправиться на помощь погибающим друзьям с его воинами-мирмидонянами.

А.-Ж. Вирц. Борьба греков с троянцами за тело Патрокла. 1844–1845

Патрокл, которого все приняли за Ахиллеса, прогнал из лагеря устрашенных троянцев, но, преследуя их, слишком отдалился от войска и был убит Гектором.

И вот, чего не могли сделать все просьбы, то сделало желание мести и скорбь о погибшем друге. Ахиллес примирился с Агамемноном, и, надевши новые доспехи, сделанный ему по просьбе Фетиды Гефестом, он, ужасный и гневный, как буря, устремился в битву. Горе было всем тем, которых настигала его рука, и уже скоро испуганные и разбитые троянцы спасались бегством под прикрытие городских стен.

Один Гектор, не внимая просьбам своих старых родителей, остался перед воротами и ждал приближения врага. Но храбрость не спасла его, и он пал от копья Ахиллеса; ярость этого последнего была так велика, что он еще раз ударил его копьем уже мертвого, а затем привязал его труп к своей боевой колеснице и проехал с ним, волоча его по земле, мимо стен Трои.

Совершивши погребение Патрокла, он сжалился, однако, над слезами и просьбами Приама и возвратил ему труп Гектора, который был торжественно погребен троянцами.

Умирающий Ахиллес. Копия скульптуры, находящейся в саду дворца Ахиллион на острове Корфу в Греции

Но и сам Ахиллес недолго радовался своей победе над Гектором; он также скоро пал на поле битвы, пораженный в пяту стрелой Париса. При рождении Ахиллеса мать выкупала его в особой жидкости, которая сделала его тело неуязвимым, и только одна пята, за которую держала его мать, осталась несмоченной. И вот Парис, по совету Аполлона, направил свою смертоносную стрелу в эту единственно уязвимую часть его тела.

Около тела Ахиллеса загорелась отчаянная битва, и только с большим трудом удалось грекам, особенно Аяксу и Одиссею, отбить его у троянцев. Семнадцать дней и ночей оплакивали боги и люди смерть этого несравненного героя, а на восемнадцатый сожгли его труп, а пепел положили в урну вместе с останками Патрокла. После погребения Фетида устроила великолепные погребальные игры в честь сына; его доспехи она решила отдать тому, кто всех храбрее отбивал у троянцев его труп. На них заявили свое право два героя: Аякс, сын Теламона, и Одиссей; так как никто из них не хотел уступать другому, то в конце концов предоставили решение спора пленным троянцам. Они, побуждаемые Афиной, покровительствовавшей Одиссею, высказались за него, после чего Аякс, снедаемый завистью, наложил на себя руки. Смерть этого могучего и храброго героя вместе со смертью Ахиллеса опять сильно ухудшила дела греков, и им пришлось подумать о подкреплении своих уже иссякших сил. Поэтому Одиссей был послан в Элладу, и ему удалось уговорить сына Ахиллеса, могучего Неоптолема, и славного Филоктета отправиться под Трою на помощь грекам.

Лаокоон и его сыновья. Римская копия с греческого оригинала

Но, несмотря на эти свежие силы, им не удавалось взять город. Тогда Одиссей придумал необыкновенную хитрость. Греки, при помощи искусного Эпея, выстроили деревянного коня такой необычайной величины, что внутри его свободно мог поместиться целый отряд героев. Затем Одиссей, одевшись нищим, пробрался незаметно в город и, узнавши расположение его, счастливо вернулся в лагерь. Здесь он убедил ахеян сжечь палатки и, севши на корабли, отплыть в море, показывая этим, что они решили прекратить осаду. Сам же он вместе с Менелаем, Агамемноном, Диомедом, Неоптолемом и некоторыми другими героями скрылся в чреве коня, которого троянцы приняли за дивный образ божества.

Несмотря на предостережения Лаокоона, вещего прорицателя, чуявшего здесь козни врагов, ликующие троянцы разломали городскую стену и осторожно втащили коня в город. Спрятанные в нем герои в следующую же ночь вышли из своего убежища, впустили в город своих возвратившихся товарищей и произвели поголовное избиение застигнутых врасплох троянцев.

Приам со всеми родственниками и все лучшие граждане города были перебиты, город был сожжен, а жены, дети и сокровища составили добычу победителей и были отвезены на корабли. Елену Одиссей и Менелай сейчас же разыскали и также, не причиняя ей ни малейшего вреда, отвезли на корабль.

Теперь нужно было возвращаться домой, но это возвращение было очень печально для многих героев. Аякс, сын Локра, был потоплен разгневанным Посейдоном во время ужасной бури; Менелай долгое время носился со своим кораблем по отдаленным морям; Агамемнон был убит сейчас же после своего возвращения на родину своей женой Клитемнестрой и ее преступным сообщником Эгисфом.

Хитроумному Одиссею также пришлось вынести много страданий и горя прежде, чем он достиг своей Итаки, ибо бури, посланные разгневанными богами на возвращающихся, долго носили его по морю.

Скитания Одиссея

Одиссей у киконов и циклопов

От берегов Трои ветер отнес героя и его спутников к городу киконов, Измару, который они осадили; взяв его после непродолжительного сопротивления, они перебили всех мужчин и разделили между собой женщин и добычу. Осторожный Одиссей советовал сейчас же сесть на корабли и отплыть, но его легкомысленные спутники не вняли этому благоразумному совету и расположились на берегу, пируя около своей добычи. Между тем ускользнувшие от избиения киконы снова собрались с силами и, пригласив на помощь соседей, напали врасплох на пирующих. Только поспешное бегство спасло их от гибели, но и то по шесть человек с каждого корабля пало во время этого нападения. Затем они двинулись дальше, радуясь своему счастливому избавлению от смерти, но в то же время горько оплакивая погибших товарищей. Едва они успели отплыть некоторое расстояние, как на них налетела посланная Зевсом буря. В течение девяти дней они носились беспомощно по морю, не зная, куда их гонит ветер, и только на десятый море немного успокоилось, и они достигли берега лотофагов, т. е. людей, питающихся одними плодами лотоса. Высадившись на берег и сделавши запасы свежей воды, они послали двух товарищей на разведку. Те попали на народное собрание лотофагов и были очень дружелюбно встречены этим добродушным народцем. Их угостили плодами лотоса, которые были слаще меда и обладали тем свойством, что человек, раз отведавший их, хотел навсегда остаться в этой стране. С ними случилось то же самое, и Одиссею пришлось силой привести их на корабли, что он и сделал, несмотря на их слезы и просьбы оставить их на берегу.

Они отправились дальше и скоро прибыли в страну дикого народа циклопов. Циклопы не обрабатывали земли, и, несмотря на это, у них произрастало все, что нужно для питания, и Зевс обильно посылал на их страну свое благословение. Одиссей и его спутники провели целый день на берегу противолежащего острова, населенного дикими козами. Днем они охотились, а поздно вечером устроили себе пир, зажарив только что убитых животных и притащив захваченное в городе киконов старое вино.

К. ван Клеве. Полифем, тоскующий по нимфе Галатее. 1681

На следующее утро Одиссею пришла в голову мысль посетить берег противоположного острова, и, выбрав несколько наиболее отважных товарищей, он отправился на своем корабле туда, ничего не зная о характере и образе жизни обитавших там циклопов. Высадившись на берег, он увидал выдолбленную в скале пещеру, обсаженную лаврами и обнесенную загородкой из камней и стволов сосен и дубов.

В этом жилище обитал циклоп Полифем, человек гигантского роста и силы; отличаясь жестоким и злым характером, он жил совершенно одиноко, не вступая ни с кем в сношение, и почти все время пас в отдаленных лугах свои стада. Одиссей взял с собой двенадцать товарищей, оставив остальных стеречь корабль, и отправился с ними к пещере. Чтобы расположить к себе циклопов, они захватили с собой всяких кушаний и лучшего вина, которое им дал жрец Аполлона в Измаре за то, что они не тронули его дом.

Полифем. Деталь водного театра на вилле Альдобрандини в Италии

Когда они подошли к пещере, великана там не было, ибо он в это время пас стада; они безбоязненно вошли в пещеру и были поражены ее внутренним убранством. Вся пещера была заставлена корзинками с сыром, кувшинами с молоком, чанами и ведрами для доения; здесь же в пещере находились стойла, куда загонялся скот. Спутники Одиссея советовали ему скорее возвращаться назад, захватив как можно больше сыру, но Одиссею очень захотелось увидать обитателя пещеры, и он решил дождаться его, предпочитая получить сыр из его рук. Поэтому они развели огонь, принесли жертвы и стали ждать возвращения циклопа, лакомясь сыром.

Наконец, он пришел, неся на своих могучих плечах громадную связку сухого хвороста, который он собрал, чтобы устроить себе ужин. Он бросил связку на землю с таким грохотом, что испуганные пришельцы забились в самый дальний угол пещеры. Затем они увидали, как он вогнал в пещеру свой скот, оставив большую часть баранов и козлов снаружи в огороженном месте.

Сделав это, он завалил вход в пещеру громадным куском скалы, который не могли бы сдвинуть с места двадцать запряженных четверкой повозок. Затем, опустившись на землю, он принялся доить своих коз и овец; часть молока он отставил в сторону, чтобы сделать из него сыр, другую же половину вылил в большой кувшин и оставил себе на ужин. Когда это все было сделано, он развел огонь и только в эту минуту заметил бывших у него гостей. Те, со своей стороны, успели внимательно разглядеть его: у него, как и у всех циклопов, был только один сверкающий глаз, находившийся среди лба; его ноги были толсты, как ствол тысячелетнего дуба, а руки были такой величины и силы, что он свободно мог играть гранитными скалами, как мячом.

«Кто вы, чужеземцы? — загремел он голосом, подобным раскату грома в горах. — Откуда пришли вы сюда? Вы, верно, морские грабители, ищущие легкой добычи!» При звуке этого голоса страх проник в сердца гостей, но Одиссей скоро оправился и ответил великану: «О нет, мы греки, возвращающиеся на родину после разрушения Трои; на своем пути мы сбились с дороги, и вот мы припадаем к твоим коленям, умоляя тебя о помощи. Вспомни богов и выслушай нас, ибо Зевс покровительствует просящим о помощи и карает всех, кто причиняет вред им!»

Но циклоп с презрением засмеялся на эти слова и возразил Одиссею: «Ты, должно быть, сущий глупец, чужеземец, и не знаешь, с кем ты имеешь дело. Неужели ты думаешь, что нас хоть сколько-нибудь пугают боги и их месть! Да что может сделать циклопам сам Зевс и все боги с ним вместе? Если мое сердце не захочет, то я не пощажу ни тебя, ни твоих друзей. Однако скажи мне теперь, где ты скрыл твой корабль, на котором вы явились сюда? Где он стоит на якоре?» Так спрашивал циклоп, полный жадности и коварства. Но Одиссей понял хитрость и осторожно ответил: «Наш корабль потрясатель земли Посейдон бросил на камни недалеко от вашего берега и разбил его; спасся от погибели только я один с этими моими товарищами».

Одиссей и Полифем. Иллюстрация из книги «Мифы классической древности». 1882

На это Полифем ничего не ответил; он протянул руку, схватил двух спутников Одиссея и, взмахнув ими, с такой силой ударил о землю, что из их голов брызнули кровь и мозг. Затем он начал пожирать их, отрывая один за другим их члены и терзая их так, как лев терзает свою добычу. Наевшись до отвала, он растянулся во всю свою длину на полу пещеры и захрапел. Одиссей сначала решил умертвить его, но скоро оставил эту мысль, так как это все равно не спасло бы их; действительно, у них не хватило бы сил отворотить камень, закрывавший вход в пещеру, и им пришлось бы погибнуть самой жалкой смертью. Поэтому они оставили великана храпеть и со стесненным сердцем стали ожидать наступавшего утра, обдумывая новые планы.

На следующее утро циклоп, встав, развел огонь и опять начал доить своих овец; затем он схватил еще двух спутников Одиссея и, как вчера, растерзал и пожрал их. Потом отвалил камень, выгнал свои стада и, снова завалив вход, погнал их в горы, оставив гостей в смертельном страхе, так как каждый из них ожидал, что вечером наступит его очередь служить ужином циклопу. Только один хитроумный Одиссей не терял мужества и строил всевозможные планы спасения; вдруг среди размышлений его взгляд упал на стоящую в углу пещеры дубину, которую циклоп срубил для себя и поставил сохнуть. При взгляде на нее в голове Одиссея созрел блестящий план освобождения. От этой дубины, равнявшейся по величине хорошей корабельной мачте, Одиссей отрезал кол такой толщины, чтобы его можно было взять в кулак, заострил его и острие обжег на огне, чтобы сделать его твердым. Затем он раскрыл товарищам свой план, который состоял в том, чтобы воткнуть этот кол в единственный глаз Полифема, когда он будет спать. Товарищи одобрили этот план и выбрали из своей среды четырех наиболее сильных, которые вместе с Одиссеем должны были выполнить его.

Одиссей, предлагающий Полифему чашу с вином. Мраморная копия эпохи Флавия

К вечеру, когда уже у них все было приготовлено, явился ужасный хозяин. На этот раз он вогнал в пещеру все стадо, не оставив ничего на дворе. Он так же, как и накануне, подоил своих коз, развел костер и, поймавши еще двух гостей, поужинал ими.

Когда он уже собрался ложиться спать, Одиссей подошел к нему и, подавая захваченный ими с корабля сосуд с вином, сказал: «На, возьми и пей! Ты должен узнать, какой ценный напиток везли мы на нашем корабле. Я захватил с собой это вино, чтобы подарить его тебе, если бы ты имел сожаление к нам и хорошо обошелся с нами. Но ты оказался чудовищем, и да не посетит тебя еще раз какой-нибудь чужеземец, ибо ты несправедливо поступил с нами!»

Ослепление Полифема. Чернофигурный рисунок на вазе. 530–510 гг. до н. э.

Циклоп взял чашу и, не произнося ни слова, опустошил ее одним жадным глотком. Восхищенный сладостью и крепостью напитка, он первый раз дружелюбно обратился к Одиссею: «Странник, дай мне еще твоего вина и скажи мне, как звать тебя, чтобы я мог в свою очередь отблагодарить тебя таким же подарком, ибо и мы, циклопы, также имеем вино в своей стране. Если же ты хочешь узнать, кого ты видишь перед собой, то меня зовут Полифемом».

Одиссей охотно дал ему еще пить; он три раза подносил циклопу полную чашу вина, и тот, не подозревая хитрости, каждый раз опустошал ее до дна. Когда вино уже ударило ему в голову, то Одиссей, хитро улыбаясь, сказал ему: «Ты хочешь знать мое имя? Меня зовут Никто, так звали меня мои родители и все мои друзья». «В таком случае вот тебе мой подарок, Никто, — бормотал опьяневший циклоп, — я пожру тебя под конец, после всех твоих товарищей. Ты доволен моим даром, Никто?»

С этими словами он откинулся назад и через несколько минут уже лежал на земле и храпел так, что вся пещера дрожала от его храпенья.

Тогда Одиссей раскалил острый конец своего кола на огне, пока он не начал пылать, и с помощью своих четырех товарищей всадил его в глаз гиганта и несколько раз перевернул там, подобно тому, как плотник ворочает какую-нибудь балку. Ресницы и брови были моментально спалены, а прорвавшийся глаз зашипел, как вода, в которую погрузили раскаленное железо.

Циклоп, почувствовав страшную боль, взвыл так, что устрашенные герои, дрожа, забились в самый отдаленный угол пещеры.

Полифем, вскочив на ноги и вытащив торчащий у него в глазу кол, поднял новый ужасный крик, сзывая своих соплеменников, которые жили кругом него на горе. Те сбежались со всех сторон к пещере и стали спрашивать, кто обидел его. «Никто! — рычал он в ответ им. — Не чья-нибудь сила погубила меня, а моя собственная оплошность!»

Я. Йорданс. Полифем и спутники Одиссея, запертые в пещере. XVII в.

Циклопы, услыхав это, ответили ему: «Чего же ты кричишь, если никто не виновен в том, что случилось с тобой? Ты верно болен, а в этом мы ничем не можем помочь тебе». И с этими словами они разошлись по своим домам.

С наступлением утра циклоп, всю ночь метавшийся от боли по пещере, стал выпускать свой скот. Он отвалил камень, а сам сел у выхода, ощупывая руками каждую выходящую овцу, чтобы не выпустить вместе с ними своих пленников. Но хитроумный Одиссей и здесь нашел способ спасти себя и своих товарищей. Он отобрал баранов, отличавшихся наиболее густой и длинной шерстью и наиболее сильных, и незаметно связал их по трое, воспользовавшись для этого прутьями и стеблями, на которых спал Полифем; средний баран должен был тащить одного из пленников, который висел у него под брюхом, крепко держась за шерсть, два же крайних, идя по бокам, должны были скрывать его от рук циклопа. Сам Одиссей выбрал для себя наиболее сильного и густошерстого барана и, крепко вцепившись в его шерсть, повис под брюхом. Стадо, радуясь наступлению утра, толпясь, выходило из пещеры на луг. Циклоп заботливо ощупывал спину каждого проходящего барана, не догадываясь ощупать ему также и брюхо. Последним к выходу подошел баран, тащивший Одиссея; сгибаясь под тяжестью своей ноши, он медленно двигался перед ощупывавшим его великаном; последний же, заметив медленность его движений, похлопывал его по спине и говорил ему: «Ну, дружище, чего ты так тихо тащишься позади всех остальных? Ведь прежде ты всегда был впереди всех и у цветущего луга и у прохладного ручья. Или тебя, может быть, огорчает вытекший глаз твоего господина? О, если бы ты имел разум и мог говорить, ты указал бы мне, в каком углу скрывается этот негодяй со своими приспешниками! О, тогда я оросил бы его мозгом эти стены, и мое сердце порадовалось бы за те мучения, который этот проклятый Никто причинил мне!»

Гравюра с картины У. Тёрнера. Одиссей, дразнящий Полифема. 1829

Так сказал Полифем и выпустил барана. Таким образом все пленники очутились на свободе; когда стадо отошло на довольно значительное расстояние от пещеры, Одиссей слез осторожно со своего барана и освободил всех остальных товарищей. Из двенадцати человек, отправившихся с Одиссеем, в живых осталось теперь только семь, и они с глубокой радостью заключили друг друга в объятия, горько оплакивая погибших товарищей. Затем, стараясь не производить ни малейшего шума, они похитили несколько штук баранов и переправились с ними на ожидавший их возвращения корабль. И только когда они отплыли от берега на расстояние крика глашатая, Одиссей напряг весь свой голос и крикнул стоящему у своей пещеры Полифему: «Ну, циклоп, теперь отомщены тебе твои злодеяния, и ты сам узнал, что такое гнев Зевса!»

А. Бёклин. Бегство Одиссея с острова Полифема. 1896

Циклоп, услышав эти слова, взвыл от ярости и, оторвавши громадный кусок скалы, швырнул его по направлению доносящегося к нему голоса. Удар был рассчитан очень верно, и скала едва не попала в корму корабля; однако от ее падения море пришло в сильное волнение, образовавшимся течением корабль стало уносить обратно к берегу, и гребцам пришлось напрячь все силы, чтобы спастись от летевших камней. Когда это удалось, Одиссей еще раз возвысил свой голос и крикнул Полифему: «Слушай, циклоп, если какой-нибудь человек спросит тебя, кто выколол твой глаз, то ты можешь дать ему более верный ответ, чем ты дал своим соплеменникам! Можешь сказать ему, что тебя ослепил царь Итаки Одиссей, разрушитель Трои». Услышав это, Полифем заревел: «Горе мне! Вот когда исполнилось древнее предсказание, данное мне! Мне было предсказано, что меня ослепит какой-то Одиссей, но я думал, что это будет герой, равный мне по силе и величине, который сначала вступит в борьбу со мной и победит меня. А тут пришел этот негодяй и обратил в пепел мой глаз! Ну, и ты же жди моей мести, Одиссей; я буду просить своего отца, Посейдона, чтобы он послал тебе в спутники хорошую бурю!»

И сказав это, он начал молить своего отца, чтобы тот не дал Одиссею возвратиться на родину. «Пусть никогда не возвратится он, — молил Полифем, — или, по крайней мере, пусть потерпит на своем пути возможно больше несчастий и пусть дома его встретит одна нужда и горе!»

С этими словами он оторвал еще одну скалу и швырнул ее вслед уезжающим, но те уже были далеко и, радостно гребя, скоро прибыли на остров, где их с нетерпением ждали оставшиеся товарищи. Встреченные громкими криками радости, они прежде всего поделились с товарищами похищенными баранами; самого же большого барана, того, который спас Одиссея, они принесли в жертву Зевсу, но разгневанный бог не принял ее, ибо его воля была, чтобы из всех странников только один Одиссей достиг родины.

Но они не имели никакого предчувствия об этом и, беззаботные, сидели на берегу под лучами солнца и целый день пировали; затем легли на песок и спокойно спали под шум волн. Когда же небо опять окрасилось розовой утренней зарей, они сели к веслам и бодро начали грести по направлению к родине.

Одиссей у Эола, Цирцеи и в преисподней

Скоро они достигли острова, которым правил Эол, сын Гиппота; у него было шесть сыновей и шесть дочерей, и он, счастливый и довольный, каждый день беззаботно пировал с ними. Добрый князь радушно встретил греков и задержал их у себя на целый месяц, заставляя их рассказывать себе о Трое, о могуществе греков и о приключениях, встретившихся им на пути. Когда они, наконец, собрались в дальнейший путь, он сердечно проводил их и подарил Одиссею толстый кожаный мех, в котором были заключены все ветры. Зевс сделал Эола управителем ветров, и теперь он, желая обеспечить путникам хорошее возвращение, заставил дуть самый тихий западный ветер. Путешествие их было очень счастливо, и на десятую ночь они уже были так близко от Итаки, что видели сторожевые огни, горевшие на берегу. Но в это время Одиссей, охваченный непобедимой усталостью, лег отдохнуть и заснул, его же спутники, желая узнать, что находится в том меху, который Одиссей получил в подарок от Эола, раскрыли его, надеясь увидать там золото и серебро.

Но едва они развязали мешок, как из него неудержимо устремились наружу заключавшиеся там ветры. Сейчас же поднялась страшная буря, которая выбросила их опять в открытое море и понесла обратно.

Ураган скоро принес их на тот же самый остров Эола; Одиссей, оставив своих спутников на корабле, отправился в сопровождении одного глашатая к замку повелителя ветров. Тот был очень удивлен их возвращением, а когда Одиссей рассказал ему, что с ним случилось, то он поднялся со своего места и гневно воскликнул: «Нечестивец! Тебя, очевидно, преследует месть богов. Иди же вон из моего дома, ибо я не могу помочь тебе!»

С этими словами он прогнал просящего о помощи Одиссея, и тот, опечаленный, поплыл со своими товарищами дальше.

Наконец, они увидали берег какой-то страны и вошли в превосходную гавань, со всех сторон защищенную от ветров скалами. Выйдя на скалистый берег, они начали осматриваться: кругом нигде не было видно обработанной земли, и только вдали они заметили дым, поднимавшийся как бы от большого города. Чтобы узнать, где они находятся, Одиссей послал двух своих лучших друзей с глашатаем исследовать местность; посланные скоро вышли на дорогу, которая привела их на вершину лесистой горы, где был расположен город. Около протекавшего здесь ручья они увидали девушку гигантского роста, которая на их вопросы ответила им, что они находятся в стране лестригонов, город, который они видят перед собой, называется Телиепилос, а сама она — дочь короля лестригонов. Затем она проводила их к дворцу отца и привела к матери; увидавши ее, герои остолбенели от изумления, так как увидали перед собой женщину, равнявшуюся по величине горному утесу. Царица позвала сейчас же своего супруга, и тот, явившись, был очень обрадован видом гостей и, схвативши одного из них, приказал зажарить себе на ужин, так как лестригоны были людоедами.

Неизвестный художник. Лестригоны атакуют Одиссея. 1902

Два других, полные безумного страха, бросились бежать к кораблям, чтобы известить товарищей о случившемся. Но царь сейчас же поднял на ноги весь город, и вот тысячи гигантов устремились к берегу, осыпая корабли греков кусками скал. Крики раненых, треск ломающихся мачт и снастей огласили воздух; только один корабль Одиссея, спрятанный за скалами, избежал губительных ударов лестригонов. Забравши всех, кого было можно спасти, Одиссей осторожно вывел корабль из гавани и поплыл дальше; все же остальные корабли с бесчисленным количеством убитых и раненых затонули на дне гавани.

Те, кому удалось спастись, сосредоточились все на корабле Одиссея, и скоро прибыли к острову Эйа. На этом острове жила прекрасная богиня, дочь бога солнца и Персы; она называлась Цирцеей и жила в прекрасном дворце, находившемся на острове.

Дж. Ромни. Леди Гамильтон в образе Цирцеи. 1782

Они высадились на берег и мирно расположились на траве. На третий день Одиссей отправился осматривать остров; взобравшись на холм, он увидал дым, поднимавшийся из высокого дома, стоявшего в середине острова. Он не решился идти туда один и возвратился обратно, чтобы послать сначала разведчиков; на возвратном пути он убил великолепного оленя, пробегавшего через лес к ручью, и принес эту добычу своим спутникам, которые сейчас же приготовили его и устроили общий пир. Когда пир был окончен и все хорошо подкрепились, Одиссей разделил своих товарищей на два отряда и во главе одного из них стал сам, другой же поручил руководству своего друга Эврилоха. Затем был брошен жребий, который из этих двух отрядов должен идти к дому, замеченному Одиссеем: жребий пал на отряд Эврилоха, и уже скоро они подходили к прекрасному дворцу Цирцеи, расположенному в красивой долине. Когда они подошли ближе, то с ужасом и изумлением увидали волков и львов, мирно расхаживавших вокруг дворца.

Дж. Кастильоне. Цирцея, превращающая спутников Одиссея в животных. XVIII в.

Звери, заметивши подошедших, медленно направились к ним, но не причинили им ни малейшего вреда; поэтому путники скоро ободрились и смело вошли в ворота дворца, из которого до их слуха долетал дивно прекрасный голос Цирцеи, имевшей обыкновение петь за своей работой. При приближении чужеземцев она встала со своего места и пригласила их войти. Только один Эврилох остался за воротами, так как предчувствовал в этой любезности коварство.

Тем временем Цирцея ласково ввела чужеземцев в свой дворец и усадила их на разукрашенные кресла; затем молодые служанки принесли сыр, молоко, мед и крепкое вино; в то время как они смешивали все это, приготовляя пиршество, Цирцея незаметно всыпала в готовящееся тесто особый порошок, обладавший свойством обращать людей в животных. Действительно, как только гости отведали предложенное им кушанье, они тотчас же превратились в свиней и с хрюканьем забегали по комнате. Волшебница приказала развести их по стойлам, находившимся около дворца, и бросить им желудей.

Эврилох, видевший все это, поспешил возвратиться к кораблям и рассказал Одиссею об ужасной судьбе, постигшей несчастных.

Выслушав его рассказ, герой сейчас же схватил свой меч и приказал вести себя к дворцу; напрасно Эврилох, обнимая его колена, умолял его не ходить, напрасно он предсказывал ему, что его постигнет та же самая судьба: Одиссей остался непреклонным и быстрым шагом направился вперед.

Один из спутников Одиссея, превращающийся в свинью. V в. до н. э.

Дорогой он встретил прекрасного юношу, в котором он по золотому жезлу, бывшему в его руках, сейчас же узнал Гермеса, посланника богов. Гермес взял его за руку и дружелюбно спросил: «Куда ты так спешишь через этот лес? Ты хочешь освободить своих друзей от чар волшебницы Цирцеи? В таком случае я дам тебе средство, которое защитит тебя». С этими словами он вырвал из земли черный корень и, подавая его Одиссею, продолжал: «Этот корень поможет тебе противостоять колдовству Цирцеи; она приготовит для тебя сладкое кушанье, в которое подмешает своего волшебного соку, но этот корень помешает действию сока. Когда она затем прикоснется к тебе своим жезлом, ты сейчас же обнажи свой меч и бросайся на нее, как если бы ты хотел убить ее! Тогда ты легко сумеешь заставить ее дать обещание, что она не причинит никакого вреда тебе, и после этого можешь, ничего не опасаясь, жить у нее сколько захочешь».

Сказавши так, Гермес исчез, Одиссей же задумчиво продолжал свой путь к дворцу волшебницы. Та ласково встретила его и, усадив на дивно изукрашенный трон, подала в золотой чаше свое волшебное питье. Как только он выпил его, она сейчас же прикоснулась к нему своим жезлом и громко воскликнула: «Ну, а теперь иди к своим друзьям в свиной хлев!»

Отдыхающий Гермес. Римская бронзовая копия. Вторая половина IV в. до н. э.

Но Одиссей вместо того, чтобы обратиться в свинью, выхватил свой меч и грозно устремился на нее. Тогда Цирцея испуганно вскрикнула и, бросившись к его ногам, начала умолять его: «О, горе мне! — говорила она. — Кто ты, могучий муж? Может быть, ты Одиссей, о котором уже давно было предсказано мне? В таком случае вложи в ножны твой меч и будем друзьями!»

Но Одиссей, не изменяя своего угрожающего положения, воскликнул: «Поклянись прежде, что ты не причинишь мне никакого вреда!»

Цирцея дала требуемую клятву, и тогда Одиссей спрятал свой меч и принял ее приглашение отдохнуть на острове. На следующее утро служанки Цирцеи, прекрасные нимфы, стали приготовлять пир; одни из них покрыли пурпуровыми тканями кресла и поставили перед ними стол, весь уставленный золотыми блюдами; другие готовили и разливали по кубкам вино, третьи грели в большом котле воду, чтобы усталый путник мог освежиться и омыться перед принятием пищи. Одиссей, умывшись и надев прекрасные одежды, явился к столу и сел на приготовленное ему место; но он не прикасался ни к одному из блюд, стоявших на столе, а молча и печально сидел против своей прекрасной хозяйки. Тогда Цирцея, заметив его печаль, спросила его, почему он так молчалив. «Скажи сама, — ответил Одиссей, — разве может человек, имеющий справедливость в сердце своем, спокойно наслаждаться питьем и едой, когда его друзья находятся в беде! Если ты хочешь, чтобы я ел, то прежде освободи дорогих моему сердцу товарищей!»

Цирцея не заставила долго просить себя; растворив стойла и выпустив находившихся там свиней, она с помощью другого сока обратила их опять в людей, и даже более молодых и красивых, чем они были прежде. Со слезами радости на глазах бросились они все к Одиссею и, пожимая ему руки, благодарили за свое спасение. Богиня же с ласковой улыбкой сказала ему: «Ну вот, дорогой герой, я исполнила твое желание. Теперь сделай и ты мне удовольствие: вытащи на берег корабль и останься со своими спутниками некоторое время у меня!»

Ее речь склонила сердце героя; он отправился на корабль и предложил остававшимся там товарищам вытащить судно на берег и некоторое время погостить у Цирцеи. Все с удовольствием согласились на это предложение, кроме одного Эврилоха, который начал ворчать: «Неужели вы имеете такое большое желание погибнуть, что соглашаетесь остаться у этой колдуньи? Она превратит всех нас в свиней, и в этом отвратительном виде будет пасти нас перед своим домом!»

Одиссей и Цирцея. Краснофигурное изображение на кратере. 440 г. до н. э.

Одиссей, разгневанный этими словами, уже выхватил свой меч, чтобы наказать ворчуна, но друзья вовремя схватили его за руки и уговорили простить Эврилоха.

После этого все они, не исключая и напуганного Эврилоха, последовали за Одиссеем во дворец Цирцеи, которая ласково встретила их, устроила им баню и дала им новые богато украшенные одежды. Каждый день устраивались богатые пиршества, и гости, очарованные любезностью хозяйки, незаметно для себя, прожили у Цирцеи целый год. По истечении этого срока товарищи Одиссея начали все чаще и чаще поговаривать о том, что пора возвращаться на родину. Одиссей внял их просьбам и в тот же вечер стал умолять Цирцею, чтобы она позволила ему и его спутникам возвратиться на родину. Богиня открыла ему, что прежде он должен еще посетить царство теней и вопросить душу прорицателя Тиресия о своем будущем.

Услыхав эти слова, Одиссей начал горько жаловаться и спросил, кто же будет его провожатым в этом путешествии в подземный мир, которого не совершал еще ни один смертный. «Пусть не беспокоит тебя это, — возразила богиня, — тебе только нужно поставить мачту, распустить парус, и северный ветер сам понесет вас куда нужно! Как только ты достигнешь берега океана, омывающего всю землю, немедленно направляй к нему свой корабль. Выйдя на берег, ты сейчас же увидишь рощу Персефоны, в которой находится вход в подземное царство. Около этого входа выкопай яму и принеси в жертву умершим душам черного барана и черную овцу. И тогда души умерших окружат тебя и будут стараться отведать жертвенной крови; но ты охраняй ее мечом и не позволяй им приближаться к себе до тех пор, пока ты не вопросишь душу прорицателя Тиресия; она сама приблизится к тебе и даст желанный ответ относительно возвращения твоего на родину».

Эта речь несколько утешила Одиссея. На следующее утро он собрал своих товарищей и объявил им об отъезде. Однако отъезд не обошелся без несчастья. Младший из путников, Эльпенор, опьяненный вином, улегся спать на плоской крыше дворца. Услыхавши шум и крики собиравшихся в дорогу товарищей, он проснулся и, забыв, где находится, побежал прямо на шум и упал на землю. Падая, он разбил себе голову, и его душа заняла место в царстве теней прежде, чем туда успели прибыть его товарищи.

Между тем Одиссей, собравши вокруг себя своих спутников, сказал им: «Вы думаете, наверно, мои друзья, что мы едем прямо домой. Как это ни печально, но это не так; богиня Цирцея предписывает нам другой путь: мы должны прежде спуститься в царство теней!»

Когда они услышали эти слова, их сердца наполнились горем и они начали жаловаться и оплакивать свою судьбу. Но Одиссей, невзирая на их жалобы, приказал им собираться в путь и следовать за ним на корабль. Цирцея велела тем временем принести на корабль две жертвенных овцы и снабдить их на дорогу всякого рода съестными припасами, и затем с грустью проводила их. И вот мужи, скрывая горечь в своих сердцах, стащили корабль в воду и уселись за весла; благоприятный ветер, посланный Цирцеей, надул их парус и понес их по широкому волнующемуся морю.

Скоро достигли они рощи Персефоны и, по указанию Цирцеи, принесли свои жертвы. Как только кровь, брызнувшая из горла ягнят, оросила дно вырытой ими ямы, тотчас же из подземного мира вышли наружу души умерших. Здесь были юноши и старцы, женщины и дети; были здесь и герои, покрытые кровавыми ранами; вся эта толпа с глухими стонами окружила жертвенную яму, наводя на мужей ужас своим видом. Одиссей же извлек свой меч и не позволял никому слизывать жертвенную кровь, пока он не вопросит душу Тиресия.

Прежде всего к нему приблизилась душа Эльпенора, тело которого лежало еще непогребенным в жилище Цирцеи. Со слезами на глазах тень заклинала героя возвратиться на остров и доставить ему почетное погребение. Одиссей обещал, и тогда к нему приблизилась душа его умершей матери, Антиклеи, которая была еще жива в то время, когда он отправлялся под Трою. При виде ее он готов был проливать слезы от жалости, но, однако, и ей он запретил пить жертвенную кровь, ибо он увидал вдали приближавшуюся к нему тень прорицателя Тиресия. Она сразу узнала Одиссея и, подойдя, сказала: «Отними твой меч от ямы, благородный сын Лаэрта, чтобы мне можно было отведать жертвенной крови, и тогда я предскажу тебе твою судьбу». Одиссей вложил свой меч в ножны и отошел от ямы; тогда тень выпила крови и начала прорицать: «Бог сделает трудным для тебя возвращение в отечество; ты не можешь отвести от себя гневную руку потрясателя земли, Посейдона, тяжело оскорбленного ослеплением его сына, Полифема. Однако возвращение все-таки доступно тебе, если ты сумеешь удержать в подчинении своих спутников. Прежде всего вы достигнете острова Тринакрии, и если вы не тронете там священные стада бога солнца, то возвращение будет легко для вас. Но если вы убьете их, то я предсказываю полную гибель и твоему кораблю и твоим спутникам; а сам ты, если и избежишь гибели, то возвратишься в Итаку еще не скоро, и притом на чужом корабле. Также и на родине тебя будут преследовать новые несчастья: высокомерные люди будут расхищать твое имущество и попытаются вступить в брак с твоей женой. И только когда ты победишь и умертвишь их, только тогда тебе улыбнется спокойное счастье и наступит для тебя мирная старческая смерть».

Одиссей и Тиресий в подземном царстве. Краснофигурный рисунок на вазе. Конец V в. до н. э.

Таково было предсказание Тиресия. Одиссей поблагодарил его и, показывая на стоявшую вдали тень своей матери, спросил: «Видишь, там сидит душа моей матери, но она не говорит ни слова и не смотрит на меня. Скажи, что сделать мне, чтобы обратить на себя ее внимание?» «Всякий, кому ты позволишь отведать жертвенной крови, будет говорить с тобой и откроет тебе всю правду», — ответил Тиресий и с этими словами исчез. На его место подошла тень Антиклеи и стала пить кровь; затем, вскинув свои отуманенные слезами глаза на сына и узнав его, она произнесла: «Милый сын, как мог ты живым спуститься в эту мрачную область смерти? Неужели ты все еще блуждаешь до сих пор после падения Трои?» Одиссей ответил на ее вопросы и спросил ее, что делается дома и как живет его жена. «Твоя супруга, — ответила Антиклея, — плачет и ждет тебя, непоколебимо сохраняя свою верность. Твой скипетр находится в руках сына твоего Телемаха. Твой отец Лаэрт совсем покинул город, живет в поле и всю зиму спит на соломе, оплакивая твою судьбу. Сама я умерла от горя и тоски по тебе!»

Так говорила она, и сердце Одиссея готово было разорваться от жалости; когда же он протянул свои руки, чтобы заключить ее в объятия, то она исчезла как сновидение. Вместо нее подошли другие тени, которые отведывали крови и рассказывали Одиссею свои истории. И вдруг среди этих теней появился образ, заставивший вздрогнуть Одиссея; к яме медленно приблизилась тень предводителя народов Агамемнона. Отведав крови и узнав Одиссея, тень начала проливать горькие слезы. «Благородный Одиссей, — сказала она, — не гнев колебателя земли, Посейдона, обрушившийся на тебя, был причиной моей гибели. Едва я успел вступить в дом свой, как моя вероломная жена Клитемнестра и ее преступный сообщник Эгисф умертвили меня. Поэтому и тебе я дам совет не доверять своей жене и быть осторожным с ней! Лучше всего пристань тайно к берегу Итаки и сначала разузнай все, ибо нельзя верить ни одной женщине!»

С этими словами тень повернулась и исчезла. К Одиссею же подошли души Ахиллеса и его друга, Патрокла, Антилоха и гиганта Аякса. Первым отведал крови Ахиллес; узнавши Одиссея, он начал расспрашивать его, как он попал сюда. Тот ответил и в свою очередь спросил славнейшего из героев о том, как ему живется в преисподней и продолжает ли он и здесь быть повелителем душ. На это Ахиллес с горечью ответил: «Не говори ничего утешительного о смерти, Одиссей! Лучше желал бы я быть последним поденщиком на земле, чем властвовать здесь над всем сонмом мертвых».

Другие герои также подтвердили его слова. Только тень Аякса, побежденного некогда Одиссеем, гневно отвернулась от него. Напрасно он ласковыми и кроткими словами старался удержать ее и получить какой-нибудь ответ на свои вопросы, — тень, ни слова не отвечая, повернулась и затерялась в темноте среди других теней.

Корабль Одиссея и сирены. Роспись стамноса. Ок. 475 г. до н. э.

Также увидал здесь Одиссей и тени давно погребенных героев — Миноса, Титиоса, Тантала. Видел он также и тень Сизифа, мучившегося над бесполезной работой: он вкатывал громадный камень на гору, но как только он достигал вершины, камень выскальзывал из его рук и скатывался назад. Там же была и тень Геракла, но только одна тень его, ибо сам он, как супруг Гебы, вел блаженную жизнь среди богов. Тень же его стояла мрачная, как ночь, и держала стрелу на натянутой тетиве лука, как будто бы он хотел спустить ее; через его плечо была перекинута чудная перевязь.

Скоро исчезли и эти души, и на их место появился целый сонм новых. Одиссей мирно беседовал с Тесеем и его другом Пейрифоем, но в это время к нему приблизились бесчисленные толпы еще других душ, и он в страхе покинул расщелину и направился обратно к берегу океана.

Отсюда он, согласно обещанию, данному Эльпенору, заехал на остров Цирцеи. Предавши земле останки несчастного, они запаслись всякого рода припасами и, сопровождаемые добрыми пожеланиями Цирцеи, двинулись дальше.

Через несколько дней они уже подплывали к острову сирен. Это были нимфы, очаровывавшие своими дивно прекрасными голосами всякого, кому приходилось слышать их пение. Они сидели на зеленом берегу и начинали петь свои песни всякий раз, как замечали проезжающий мимо корабль. Но горе было тому, кто прельщался их пением и направлял к ним свой путь, — ему грозила неминуемая смерть; корабль останавливался совершенно неподвижно около острова, ибо ветер переставал дуть, и море становилось спокойным, как зеркало.

Приближаясь к этому острову, странники сняли паруса, сложили их и сели за весла, чтобы провести корабль без остановки мимо опасного места. Одиссей залепил им уши воском, чтобы они не могли слышать пения, самого же себя приказал привязать веревками к мачте. Сделав эти приготовления, они смело двинулись дальше. Как только сирены, имевшие вид обольстительных молодых девушек, заметили плывущий мимо корабль, они сейчас же уселись на берегу и запели своими чистыми голосами невыразимо прекрасную песню о Трое. При звуках этой песни сердце Одиссея готово было выпрыгнуть из груди от неудержимого желания слушать ее, и он знаками приказывал своим товарищам освободить его. Но те только еще сильнее налегли на весла, а двое из них, Эврилох и Перимед, еще крепче привязали Одиссея. И только когда голоса обольстительниц совсем перестали доноситься до них, только тогда они вынули воск из своих ушей и освободили Одиссея из его уз.

Но впереди их ждала еще более грозная опасность; это была так называемая Харибда, т. е. громадный водоворот, возникавший три раза в день. Корабль, попадавший в этот водоворот, неминуемо гиб, увлекаемый в морскую пучину. Напротив находилась совершенно гладкая и неприступная скала, имевшая на вершине большую пещеру; в этой пещере жило страшное шестиглавое чудовище Сцилла; головы этого бессмертного чудовища были выставлены всегда наружу и неумолимо хватали и пожирали все, что проплывало мимо скалы. Если корабль, чтобы избежать водоворота, приближался слишком близко к Сцилле, то ее головы вытягивались и хватали с палубы сразу шесть человек; если же корабль, желая избежать этого, слишком приближался к Харибде, то водоворот увлекал его, и он безвозвратно гиб в морской пучине.

Одиссей рассказал своим спутникам о той опасности, которую представляет Харибда, но предусмотрительно умолчал о Сцилле; он боялся, что они от страха спрячутся во внутреннюю часть корабля и корабль разобьется о скалы. Сначала он повел свой корабль ближе к Харибде, но затем, как только заметил, что корабль начинает увлекаться течением, повернул его ближе к Сцилле; и в ту же самую минуту шесть человек были похищены страшным чудовищем и пожраны им прежде, чем успели вскрикнуть о помощи.

Но зато все другие счастливо проскользнули мимо этой двойной опасности и поплыли дальше. Теперь перед ними лежал освещенный солнцем остров Тринакрия, и они уже ясно слышали мычание священных быков бога солнца. Одиссей, памятуя предсказание Тиресия, объявил своим спутникам, что они должны проехать мимо острова, не останавливаясь на нем, так как там их ожидает большое несчастье. Но это приказание сильно огорчило его спутников, и Эврилох сердито заявил: «Ты, однако, несносный человек, Одиссей! Почему ты не хочешь позволить нам, уставшим от опасностей, отдохнуть хоть немного на твердой земле и насладиться свежей пищей и питьем? Позволь нам, по крайней мере, хоть эту ночь провести на берегу, который так гостеприимно манит нас к себе!»

Г. Фюссли. Одиссей проплывает под Сциллой. 1794

Одиссей уступил их просьбам, но взял с них клятвенное обещание не убивать священных быков бога солнца. Они охотно дали требуемую клятву и, высадившись на берег, быстро приготовили себе ужин.

Оставалось уже немного времени до рассвета, как вдруг Зевс послал ужаснейшую бурю, заставившую их спрятать в пещеру свой корабль. Целый месяц путники были принуждены оставаться на острове, так как непрерывно дул сильный южный ветер. Пока запас пищи, данный Цирцеей, не истощился, все шло очень хорошо, и они не встречали никакой нужды. Но когда все запасы были уничтожены, люди начали сильно страдать от голода, пробавляясь только рыбной ловлей и охотой на птиц. Одиссей, не зная, что предпринять, отправился бродить по острову в надежде встретить какого-нибудь бога, который мог бы помочь ему чем-либо.

Когда он был уже далеко, поднялся Эврилох и дал своим товарищам губительный совет. «Выслушайте меня, друзья! — сказал он. — Ничего не может быть ужаснее голодной смерти! Что же мешает нам принести в жертву богам наиболее сильных из этих быков Гелиоса, а мясо остальных употребить для того, чтобы спасти себя от голодной смерти! Если мы достигнем Итаки, то мы сумеем умилостивить бога, воздвигнувши ему великолепнейший храм. Если же он в гневе нашлет на нас бурю, то я предпочитаю умереть, борясь с волнами, чем погибать жалкой смертью на этом острове».

Эти слова пришлись всем по душе. Они сейчас же изловили пасшихся невдалеке быков, зарезали их и принесли часть их в жертву богам. Остальное же мясо они воткнули на вертела и начали жарить, приготовляя себе обед. Когда возвратившийся Одиссей увидел, что они сделали, он воздел руки к небу и произнес, горько жалуясь: «О, отец Зевс, на какое дело отважились мои спутники, воспользовавшись моим отсутствием!» — и с этими словами он начал бранить своих товарищей, но уже было поздно, и ничто не могло исправить совершенного преступления. Ужасные предзнаменования сопровождали его: кожа убитых быков шевелилась, как живая, а сырое и полуобжаренное мясо издавало звуки, подобные реву быков. Однако голодных странников не смутило это, и они спокойно пировали в течение шести дней. На седьмой же день непогода утихла, и они, взойдя на корабль и поставивши паруса, поплыли в открытое море. Но как только они потеряли из виду твердую землю, Зевс-громовержец окутал небо черными облаками, и море внезапно потемнело. Налетевший порыв урагана порвал оба каната, державшие мачту, и она со страшным шумом и треском повалилась назад, раздробив в своем падении голову кормчего. Вслед за этим на корабль упал удар молнии, сопровождавшийся оглушительным громом; корабль раскололся надвое, и все мужи попадали со своих мест в море и скоро бесследно исчезли в бушующей морской пучине. На корабле остался только один Одиссей; увидав, что волны оторвали от корабельных боков киль, и он в своем падении увлек за собой и лежавшую на нем мачту, Одиссей быстро связал их плотным кожаным ремнем и, крепко обхватив руками, отдался во власть бушевавших волн. Девять дней носился он по широкому морю, но на десятый милостивые боги выкинули его на остров Огигию, где жила прекраснокудрая нимфа Калипсо. Она ласково приняла героя и ни за что не хотела отпускать его дальше.

Семь лет он не мог порвать уз, которыми она привязала его к себе, хотя печаль и горе терзали его сердце, всеми силами стремившееся к родине. Наконец, Афина Паллада сжалилась над своим любимцем: однажды, когда на собрании богов не было врага Одиссея, Посейдона, она начала просить Зевса сжалиться над многострадальным странником и разрешить ему вернуться на родину. Ее просьба была исполнена Зевсом, и быстрый вестник богов, Гермес, поспешил на своих крылатых сандалиях на остров Огигию и приказал нимфе отпустить героя. Одиссей, полный ликования, сейчас же принялся строить себе плот и через четыре дня был уже совсем готов к отплытию. Калипсо снабдила его на дорогу съестными припасами, и он, полный мужества, пустился в путь. Но скоро его заметил Посейдон; он яростно тряхнул головой и, взмахнув своим трезубцем, поднял ужасную бурю. Бурные волны подхватили плот Одиссея и начали кидать его из одной стороны в другую; несколько раз они сбрасывали его с плота, но ему каждый раз удавалось вновь взбираться на него.

Так он носился по произволу волн, пока, наконец, морская богиня, Левкотея, не сжалилась над ним; принявши вид нырка, она уселась на край плота и сказала Одиссею: «Сбрось свою одежду, Одиссей, окутай себя моим покрывалом и тогда смело бросайся в волны!» Одиссей послушался ее совета и, надев на себя покрывало, спрыгнул с плота и уселся верхом на одно из бревен, оторвавшихся от него. Два дня носили его волны, и только на третий день прибили его к какому-то берегу. Обеими руками он ухватился за выдававшуюся в море скалу, но новая набежавшая волна оторвала его и унесла обратно в море. Тогда он поплыл вдоль берега и скоро нашел спокойную бухту, в которую вливалась маленькая речка. Работая изо всех сил, он достиг наконец земли, но тут силы окончательно оставили его. Без дыхания упал он на землю; из ушей и рта его полилась морская вода, и, окончательно истощенный, он впал в беспамятство. Придя через некоторое время в сознание, он снял с себя покрывало Левкотеи и бросил его опять в волны; затем упал на землю и долго целовал ее. Почувствовавши холод от предутреннего прохладного ветра, он спустился с холма и решил укрыться в ближайшем лесу. Без труда нашел он там тихое место между двумя олеандрами, имевшими такую густую листву, что ни солнечные лучи, ни дождь не могли проникнуть сквозь нее; устроивши себе ложе из опавших листьев, он улегся в нем, прикрыл себя сверху листьями, и скоро освежающий сон сомкнул его веки и заставил забыть перенесенные страдания.

Мраморный рельеф с изображением Гермеса. 27 г. до н. э. — 68 г. н. э.

Тем временем его покровительница, Афина, оставив его спать, принялась заботиться о его дальнейшей судьбе. Прежде всего она отправилась в главный город феаков, на остров которых, Схерию, был выброшен Одиссей; там жил благородный и мудрый царь, к дому которого и направилась богиня. Она разыскала спальню Навсикаи, дочери царя, подобной бессмертным богиням своей красотой и прелестью. Афина тихо, как дуновение ветерка, подошла к ложу спящей девушки и, принявши вид одной из ее подруг, сказала ей: «Лентяйка, как будет бранить тебя твоя мать, если ты не позаботишься о своих прекрасных одеждах, лежащих невымытыми в шкафу! Вставай и отправляйся с утренней зарей мыть их! Я помогу тебе. Знай, что уже недолго осталось тебе быть необрученной, что самые благородные из народа сватаются за тебя!»

И с этими словами она покинула девушку, которая быстро поднялась со своего ложа и поспешила к родителям. Встретив в дверях своего отца, который встал еще раньше ее, она схватила его руку и, ласкаясь, стала просить его: «Отец, прикажи запрячь для меня повозку, чтобы я могла поехать на реку вымыть свои одежды».

Отец охотно исполнил ее просьбу и приказал своим слугам запрячь для нее обширную повозку. Навсикая умела искусно править, — она сама схватила вожжи и погнала мулов к тихому берегу реки. Здесь служанки отпрягли мулов, пустили их пастись по траве, а сами понесли одежды к бассейну, нарочно сделанному для мытья. Тщательно вымывши белье, они развесили его сушиться на морском берегу, выкупались сами и стали есть захваченные из дому съестные припасы.

Дж. Флаксман. Левкотея спасает Одиссея во время бури в море. 1810

Насладившись едой, молодые девушки затеяли танцы и игру в мяч на лугу, и сама Навсикая приняла в этом деятельное участие. Все шло очень хорошо, но вдруг мяч, отклоненный незаметно рукою Афины, попал в воду. Все играющие подняли страшный крик, и Одиссей, спавший недалеко отсюда, пробудился.

Осторожно поднявшись, он отломил густолиственную ветвь и, прикрыв ей свою наготу, выступил из темноты леса и в таком виде предстал перед девушками.

Он был еще покрыт морским илом, и девушки, принявши его за морское чудовище, в страхе разбежались в разные стороны; только одна Навсикая осталась стоять на своем месте, ибо Афина вдохнула мужество в ее сердце. Одиссей между тем раздумывал, обнять ли ему колени девушки или издалека умолять ее о помощи. Он счел последнее более приличным и, простирая руки, сказал ей: «Кто бы ни была ты, богиня или смертная, я прибегаю к тебе с мольбой о помощи! Будь милостива ко мне, ибо невыразимо велики мои несчастья. Застигнутый бурей, носился я по морю и был выброшен в конце концов на этот берег, где я никого не знаю и где меня никто не знает. Сжалься надо мной, дай мне какую-нибудь одежду, чтобы прикрыть тело, и покажи город, в котором ты живешь. И пусть всемогущие боги пошлют тебе за это все, что угодно твоему сердцу, хорошего супруга, дом, мир и спокойствие!»

«Чужеземец, — ответила на это Навсикая, — ты кажешься мне весьма разумным мужем, и раз ты обратился ко мне, то ты не получишь отказа ни в одежде, ни в чем другом, что будет нужно тебе. Я покажу тебе наш город и скажу имя нашего народа; в этой стране живут феаки, я же сама дочь царя Алкиноя».

Так сказала она и приказала своим девушкам дать ему одежду; они, все еще полные страха, медленно исполнили ее приказание и, найдя среди одежд мантию и хитон, положили их около него.

Когда они отошли, герой смыл со своего тела грязь и морскую тину и надел чистые одежды, которые пришлись ему как раз впору. Кроме того, его покровительница Афина наделила его божественной красотой, так что он стал гораздо красивее, сильнее и выше, чем был прежде.

Навсикая с удивлением заметила эту перемену и сказала, обратившись к своим служанкам: «Наверно, кто-нибудь из богов помогает этому человеку, и, наверно, это боги послали его в страну феаков. Как непригляден он был, когда мы только что увидали его, а теперь он подобен бессмертным богам! Вот если бы такой муж жил среди нас и сделался бы моим супругом! Ну, а теперь, девушки, дайте чужеземцу подкрепиться едой и питьем!»

Когда Одиссей насладился долгожданной пищей, служанки уложили высохшие одежды обратно в повозку, и Навсикая заняла на ней свое место. Чужеземца же она попросила следовать за ней сзади пешком вместе со служанками. «Когда я нахожусь близ города, — сказала она ему, — я стараюсь сделать все, чтобы избежать болтовни людей. Если бы нас встретили вместе, то, наверно, стали бы говорить: „Что это за прекрасный чужеземец рядом с Навсикаей? Где она нашла его? Это, наверно, ее супруг?“ А такие разговоры были бы стыдом для меня. Поэтому, когда мы достигнем рощи, посвященной Афине, то ты останься там и жди, пока мы не въедем в город. Тогда смело следуй за нами, и ты легко разыщешь чудесный дворец моего отца, ибо он выдается из числа всех прочих домов. Войдя в него, обними прежде всего колени моей матери. Если она захочет помочь тебе, то ты можешь быть уверен, что снова увидишь родину своего отца».

Так сказала Навсикая и погнала мулов, но медленно, чтобы Одиссей и служанки могли поспеть за ней. В указанном месте Одиссей отстал от них и принес горячие молитвы своей покровительнице Афине.

Одиссей у феаков

Навсикая уже достигла дворца своего отца, когда Одиссей вышел из рощи и направился к городу. Афина не оставляла его своим покровительством и не переставала помогать ему. Она окружила его туманом, сделавши невидимым, а сама в образе девушки предстала перед ним около самых ворот города.

«Дочь моя, — обратился к ней Одиссей, — не можешь ли ты указать мне дорогу к жилищу царя Алкиноя!»

«Охотно, добрый человек, — ответила она, — мой великий царь живет совсем близко отсюда. Но только иди осторожнее, ибо люди моей страны не особенно любят чужеземцев». С этими словами она быстро пошла вперед, и через короткое время Одиссей уже стоял перед дворцом царя.

Большой прекрасный дом Алкиноя сиял, как солнце. Начиная с самого порога, внутрь дома шли две медных стены; вход в жилище запирался золотой дверью, по бокам которой стояли две собаки работы Гефеста, одна золотая, другая серебряная, и охраняли вход. Снаружи к дому примыкал роскошный сад с деревьями, покрытыми грушами, смоквами и гранатами; на другом конце сада были расположены пышно устроенные грядки с цветами, и через весь сад протекали два освежающих воздух источника.

Одиссей, налюбовавшись всеми этими чудесами, поспешил в залу царя. В это время там собрались для пиршества знатнейшие мужи феаков; скрытый от их взоров туманом, Одиссей прошел мимо них и достиг трона, где сидела королевская чета. Там туман, по мановению Афины, рассеялся, и он, опустившись на колени перед царицей, начал молить ее: «О, Арета! Умоляя, лежу я у твоих ног и у ног твоего супруга. Уже давно скитаюсь я по морям в тяжкой разлуке со всеми близкими. Да пошлют вам боги счастье и долгую жизнь, если вы устроите мне, бедному скитальцу, возвращение на родину!»

Так сказал герой и сел на пепел, лежавший около очага. Все феаки молчали, пока, наконец, седой герой Эхеной не произнес, обратившись к царю: «Поистине, Алкиной, не подобает чужеземцу сидеть на пепле. Позволь поэтому ему занять место рядом с нами за столом. И пусть глашатаи смешают вино, чтобы мы могли совершить жертвенное возлияние Зевсу, покровителю странников; гость же наш пусть насладится тем временем пищей и напитками».

Эта речь понравилась царю, и он, поднявши героя за руку, усадил его в кресло рядом с собой. Совершивши жертвенное возлияние Зевсу, собрание поднялось, и царь пригласил всех к подобному же празднеству на другой день; но прежде, чем они разошлись, он обещал чужеземцу сделать все, чтобы помочь ему возвратиться на милую родину.

Когда гости покинули зал и чужеземец остался наедине с царской четой, царица, узнав в прекрасной одежде странника свою собственную ткань, спросила у него, где он достал ее. В ответ на это Одиссей правдиво рассказал ей о своих приключениях, о своей последней несчастной поездке и о встрече на морском берегу с Навсикаей; при этом он так расхвалил ее мужество, что царь и царица только радовались в сердце своем, слушая его рассказ.

«Если бы боги позволили, чтобы такой муж, как ты, сделался супругом моей дочери, то я охотно отдал бы тебе и свой дом и свои богатства, лишь бы ты остался, — сказал Алкиной, — но Зевс не позволяет мне принуждать тебя к этому! Поэтому, если ты хочешь, я завтра же устрою тебе возвращение на родину».

С глубокой благодарностью выслушал Одиссей это обещание и, простившись со своими хозяевами, вкусил отдых от своих трудов на мягком ложе.

С восходом утренней зари Алкиной и Одиссей, поднявшись от сна, отправились на площадь и сели на дивно обделанные камни. На площади еще никого не было, и только Афина, в образе глашатая, ходила по улицам города, приглашая встречавшихся ей жителей на народное собрание. Скоро все проходы и места на площади были наполнены сбежавшимися гражданами, которые с изумлением смотрели на мужественную красоту и величественную осанку Лаэртова сына. Царь в торжественной речи объяснил народу, что просит у него чужеземец, и предложил гражданам предоставить в его распоряжение хороший корабль с гребцами. Затем он пригласил народных старейшин на торжественный пир и приказал также позвать на него божественного певца Демодока.

Тотчас же по окончании народного собрания юноши снарядили корабль, поставили на нем мачту и парус и все приготовили к отплытию. Сделавши это, они направились во дворец, где уже все залы и дворы были заполнены приглашенными и куда был также приведен и певец Демодок. Когда торжественный пир пришел к концу, поднялся Демодок и запел песню, в которой воспевались подвиги Одиссея и Ахиллеса — героев, имена которых в то время были у всех на устах.

Как только герой услыхал свое собственное имя, он скрыл в одежде свою голову, не будучи в состоянии удержать слез, катившихся по его ланитам. Царь, сидевший близ него, услыхал его тяжкие вздохи и, прекративши пение, приказал почтить иноземца военными играми. Сейчас же все устремились на площадь, где и начались состязания, в которых принимало участие много благородных юношей и среди них три сына Алкиноя. Прежде всего они испытали свои силы в беге; по данному знаку бросились они вперед к намеченной цели; первым достиг ее Клитоней. Далее они упражнялись в борьбе, метании дисков и кулачном бою, в котором победителем вышел Лаодам.

Окончивши борьбу, Лаодам обратился к Одиссею и произнес: «Однако, теперь мы хотели бы посмотреть, насколько сам чужеземец опытен в наших состязаниях. Если нужда и бедность и истощили его тело, то все-таки у него нет недостатка в силе; поэтому я вызываю его состязаться со мной в беге».

Одиссей возразил на это: «Должно быть, вы хотите оскорбить меня, юноши, если требуете от меня этого. Печаль гложет меня, и в моем сердце совсем нет желания состязаться с вами. Возвратиться скорее на родину — вот все, чего я хочу теперь».

На это Эвриал дерзко возразил: «Не похож ты, странник, на человека, опытного в военных состязаниях; скорее смахиваешь ты на развозящего товары купца, но никак уже не на героя».

Тогда Одиссей, пылая гневом, сказал: «Я — не новичок в беге и побеждал в нем самых искусных, пока мог полагаться на свою силу и молодость. Теперь битвы и бури утомили меня, но твои слова возбудили мое сердце, и я хочу-таки испытать себя!»

Так сказал Одиссей и поднялся со своего места. Схвативши диск, превосходивший своей величиной и тяжестью те, которыми упражнялись феакийские юноши, он с силой метнул его. Все окружавшие невольно пригнули головы, и диск, пролетевши со свистом, упал далеко дальше поставленной цели.

Афина, принявши образ феакийского старца, сделала знак, где упал камень, и при этом сказала: «Твой знак, чужеземец, отличит и слепой, — так далеко лежит он от всех остальных. Можешь быть уверен, что в этом состязании никто не победит тебя». Одиссей обрадовался ласковому слову неизвестного друга и сказал, обратившись к юношам: «Ну, вы, так оскорбившие меня, попытайтесь-ка сделать то же самое! И идите сюда, будем состязаться в какой угодно борьбе, посмотрим, кто кого одолеет!»

Но юноши, услыхав это, робко промолчали, и тогда возвысил свой голос царь: «Поистине, странник, ты вполне доказал нам свое искусство, и теперь никто, конечно, не посмеет сомневаться в твоей силе. Но, однако, когда ты будешь сидеть у своей супруги, окруженной детьми, вспомни также и наше искусство. Мы не очень искусны в кулачном бою или борьбе, но зато никто не победит нас в искусстве бега и мореплавания. Любим мы также роскошные обеды, пение, музыку, пляску, богато украшенные одежды, освежающие бани и мягкое ложе. Но пусть он увидит сам! Пригласите сюда певцов и лучших феакийских плясунов, чтобы он, увидавши, мог порассказать о нас у себя дома в кругу друзей. И принесите также сюда арфу Демодока!» Сейчас же была принесена арфа, и певец начал веселую песню, под звуки которой два лучших феакийских плясуна стали танцевать так грациозно и красиво, как еще никогда не приходилось видеть Одиссею. Восхищенный, обернулся Одиссей к царю, чтобы выразить ему свое удивление. «И в самом деле, Алкиной, — сказал он, — ты можешь похвалиться искуснейшими плясунами в мире!»

Сильно по душе пришлись эти слова Алкиною. «Слушайте, — воскликнул он, — как чужеземец говорит о нас. Он — человек весьма разумный и заслуживает того, чтобы мы принесли ему приличные дары. Двенадцать князей и я сам, тринадцатый, дадим ему в дар по мантии и хитону каждый». Слова эти были встречены всеобщим одобрением, и глашатай отправился собирать подарки. Затем все дары были уложены в чудный ларец, данный Аретой, и отнесены в царские палаты. Там царь прибавил к ним еще другие дары и, между прочим, чудный золотой сосуд. Одиссей замкнул ларец и, освежившись в теплой ванне, хотел опять возвратиться в общество мужей. Но на пороге двери, ведущей в залу, он заметил Навсикаю, которую он не видал с самого своего прихода в город. Теперь она стояла и поджидала его, желая проститься с благородным гостем. «Да будет над тобой благословение богов, благородный странник! — сказала она, тихо останавливая его. — Вспомни обо мне, когда будешь в стране своих отцов, ибо мне ты обязан своей жизнью!» «Благородная Навсикая! — с волнением ответил ей Одиссей. — Если только всемогущий Зевс дозволит мне увидеть день моего возвращения, то знай, что каждый час я буду вспоминать о тебе, моей спасительнице, как о богине».

С этими словами он вошел в залу и сел рядом с царем. Слуги между тем уже позаботились нарезать мяса и разлить вино. Был также приведен и слепой певец Демодок, и теперь он сидел на своем месте, около колонны, стоящей посреди залы. Одиссей, увидевши его, отрезал от спины лежавшей перед ним зажаренной свиньи лучший кусок мяса и, подозвав глашатая, сказал ему: «Друг, передай певцу этот кусок. Хотя я и сам нахожусь в изгнании, но все-таки мне хочется сделать ему что-либо приятное. Ведь певцы пользуются уважением всех людей, ибо сама Муза обучила их пению».

После пира Одиссей еще раз обратился к Демодоку: «Я прославлю тебя перед всеми смертными, ибо Аполлон и музы научили тебя дивным песням. Ну-ка, подымись и спой нам теперь песню о деревянном коне и о том, что делал при этом Одиссей». Певец с радостью исполнил его просьбу, а герой, услышав, как прославляют его подвиги, опять начал тайно проливать слезы. Но Алкиной заметил это и дал знак певцу остановиться. «Лучше пускай совсем замолкнет твоя арфа, — сказал он, — ибо не каждому здесь она доставляет радость. С тех пор как раздались звуки песни, наш гость не перестает предаваться печали; а ведь для каждого человека, имеющего сердце, гость должен быть так же дорог, как и брат. Ну же, милый гость, скажи нам, наконец, кто твой отец и где твоя родина? Ведь мы и без того узнаем это, если наши юноши повезут тебя».

На эту ласковую речь герой ответил также словами дружбы и доверия: «Вы хотите знать, кто я, дорогие друзья, но я не знаю, откуда мне начать свой рассказ и где кончить его?»

И с этими словами он назвал свое имя, свою родину и рассказал, к великому изумлению всех окружавших, всю длинную историю своих удивительных приключений.

Когда он кончил, все долгое время не могли промолвить ни слова, потрясенные его рассказом. Наконец, Алкиной нарушил молчание и произнес: «Привет тебе, благороднейший из гостей, когда-либо посещавших дом мой! Если ты прибыл уже в мое жилище, то я надеюсь, что ты не собьешься больше с верной дороги и скоро забудешь все свои бедствия под кровом родного дома!»

Речь эта всем пришлась по душе, и собрание стало расходиться, полное еще чувств, вызванных рассказом Одиссея. На следующее утро феаки снесли все подарки на корабль, и сам Алкиной расставил их между скамьями, чтобы они не мешали гребцам. Затем все опять возвратились во дворец, где уже был приготовлен прощальный пир. Как только были совершены жертвы, началось пиршество, и слепой певец Демодок сопровождал его звуками своих дивных песен. Одиссей же часто поглядывал на окно, следя за движением солнца, и, как только оно стало спускаться, он встал и сказал своему хозяину: «Славный Алкиной, соверши жертвенное возлияние и отпусти меня! Корабль уже готов. Да благословят тебя боги, мне же пусть дадут они увидеть мою жену и сына!»

С этими словами Одиссей перешагнул порог дворца; по приказанию царя, глашатай и три служанки сопровождали его на корабль, неся дары. Придя на корабль, Одиссей молча лег на приготовленное ему ложе, гребцы ударили веслами, и корабль понесся вперед, весело рассекая волны.

Лишь только заря возвестила начало следующего дня, корабль уже находился перед Итакой и скоро вошел в спокойную бухту, посвященную морскому богу. Феакийские юноши пристали к гроту, в котором имели свое жилище морские нимфы, осторожно перенесли с корабля погруженного в глубокий сон Одиссея и положили его перед входом в грот, а рядом с ним положили все его подарки. Затем, не тревожа его сна, сели опять к веслам и направились обратно к дому. Но морской бог Посейдон, разгневавшись на них за спасение своего врага, обратился к Зевсу с просьбой разрешить ему отомстить им. Тот разрешил это, и вот, когда уже корабль находился возле самого феакийского берега, внезапно из волн показался Посейдон и, взмахнувши своей рукой, опять скрылся под волнами. И корабль со всем, что находилось в нем, превратился в скалу, крепко сросшуюся с морским дном. Феаки, собравшиеся при виде подходящего корабля на берегу, долгое время не могли понять, почему он не двигается дальше. Но Алкиной, узнав об этом, с тревогой воскликнул: «Горе нам! Вот когда сбылось над нами предсказание, о котором мне рассказывал еще мой отец. Со временем, — говорил он, — Посейдон, гневаясь на нас за нашу помощь путникам, обратит в камень наш корабль и заградит наш город от моря скалами. Поэтому дадим клятву, что никогда больше не будем мы отвозить на родину странников, молящих нас о помощи; теперь же принесем в жертву Посейдону двенадцать быков, чтобы умилостивить его и отвратить от нас его гнев». Феакийские мужи с ужасом выслушали эти слова и поспешно стали приготовлять жертвоприношение колебателю земли, Посейдону.

Одиссей в Итаке

Между тем Одиссей пробудился от своего сна, но, осмотревшись, он не узнал родного берега — так давно он не видал Итаки.

Вставши, он с недоумением оглядывался вокруг и, наконец, печально воскликнул: «О, я несчастный! В какую страну я попал еще? О, почему я не остался в стране феаков, где так хорошо и дружески приняли меня? А теперь вот они обманули меня и высадили на чужом берегу. И наверно, они утащили при этом часть моих подарков!»

И с этими словами герой стал осматривать и считать положенные возле него дары, но скоро с удивлением убедился, что все вещи были в полном порядке и ни одна из них не пропала. Он задумчиво начал ходить по берегу, не зная, на что решиться, как вдруг перед ним предстала богиня Афина в образе стройного юноши, с копьем в руке.

Одиссей был обрадован появлением человека и дружески спросил его, в какой он находится стране, остров ли это, или твердая земля.

«Должно быть издалека пришел ты, странник, — ответила богиня, — если тебе нужно спрашивать название этой страны. Итакой называется она, и известна всем и на востоке, и на западе».

Как ни возликовало сердце Одиссея, когда он услышал эти слова, однако он остерегся назвать юноше свое имя и рассказал сейчас же измышленную им басню. Выслушав его до конца, богиня улыбнулась и, проведя рукой по его щеке, внезапно предстала перед ним в образе прекрасной, стройной девушки. «Необычайно хитрым должен быть тот, кто захочет перехитрить тебя, — сказала она, — хотя бы это был и бог. Даже в собственной стране, и то ты не можешь отказаться от вымыслов и обманов. Но не будем больше говорить об этом. Я — Афина Паллада и явилась сюда помочь тебе спрятать твои дары и дать тебе советы на будущее!»

С этими словами она спрятала его вещи, заключив их в скалу, и затем они оба сели под оливковое дерево и стали держать совет, как наказать женихов, о дерзости и нахальстве которых Афина подробно рассказала своему любимцу.

«Горе мне! — воскликнул Одиссей. — Если бы ты не рассказала мне всего этого, ужасная смерть ожидала бы меня дома!»

«Будь спокоен, мой друг, — ответила богиня, — и знай, что я никогда не оставлю тебя своей помощью. Прежде всего я позабочусь о том, чтобы никто не знал о твоем возвращении. Поэтому я сморщу кожу на твоих членах, сниму с твоей головы темные кудри и одену тебя в рубище, чтобы каждому, кто встретит тебя, ты был противен; также потушу я блеск твоих глаз, чтобы не только женихи, но и твоя жена и твой сын не могли узнать тебя. Сначала ты посети главного пастуха над свиными стадами, который верным сердцем привязан к тебе. Найдешь ты его у источника Аретузы, где он пасет свои стада; у него ты узнаешь обо всем, что делается в твоем доме. Я же тем временем отправлюсь в Спарту и вызову оттуда обратно твоего сына, Телемаха, который отправился к Менелаю проведать о твоей судьбе».

«Как, разве и он должен был терпеть бедствия, блуждая по океану?» — со страхом спросил Одиссей.

Но богиня успокоила его и сказала: «Не беспокойся за твоего сына! Я сама сопровождала его, и нет ничего, в чем он терпел бы недостаток».

Так сказала Афина и, коснувшись героя своей палочкой, превратила его в дряхлого, покрытого лохмотьями нищего. Затем она дала ему посох и нищенскую суму и исчезла. Герой же в таком виде направился к указанному источнику, где он действительно встретил вернейшего из своих слуг, свинопаса Эвмея. Он нашел его на склоне горы, где тот устроил для своих стад каменную ограду.

Прежде всего Одиссея увидели собаки и с громким лаем бросились на него. Он, видя опасность, присел на землю, но при этом выронил из рук посох; верная гибель ожидала бы его в собственной земле, если бы сам свинопас не подоспел к нему на помощь и камнями не отогнал собак. «Поистине, — сказал свинопас, — еще немного, и тебя разорвали бы, старик, мои собаки, и на моем сердце лежало бы новое горе. Зайди-ка в хижину, бедняга, и подкрепи себя пищей и вином; если же ты сыт, то расскажи мне, откуда ты, и какая печаль гнетет тебя, и почему ты выглядишь таким жалким».

И с этими словами свинопас привел странника в свою хижину и, приготовив ложе, пригласил его отдохнуть на нем. Когда же обрадованный этим приемом Одиссей поблагодарил его, Эвмей сказал: «Нельзя относиться с неуважением к гостю, хотя бы и к самому ничтожному. Мои дары, конечно, незначительны; вот если бы мой добрый господин был дома, то и мне жилось бы лучше, да и гостям я мог бы оказывать больше уважения. Но он погиб, мой добрый господин. Да постигнут всякие несчастья род Елены, ради которой погибло столько героев!»

Так сказал свинопас и направился к закутам, где лежали маленькие поросята. Выбравши двух, он заколол их, воткнул мясо на вертел и, ожарив, предложил своему гостю. Затем, налив в деревянную чашу вина, поставил ее перед гостем, а сам сел напротив и сказал: «Ну, ешь теперь, странник; только поросятами я и могу угостить тебя, ибо откормленных свиней у меня поедают женихи. День и ночь пируют они, режут свиней и опустошают одну бочку с вином за другой».

Одиссей, слушая эти слова, с жадностью ел мясо и быстрыми глотками пил вино, не произнося ни слова; и сердце его было полно желанием мести, которую он готовил женихам. Когда пастух налил ему еще кубок вина, он дружески выпил его вместе с ним и сказал: «Опиши-ка мне получше твоего господина, может быть, я и знаю его, ибо много мне пришлось скитаться по чужим землям». Но Эвмей, печально качая головой, ответил: «Наверно, птицы и псы уже давно обглодали кости моего господина и они лежат теперь где-нибудь, засыпаемые пылью. Ах, никогда не будет у меня больше такого господина, который бы так любил меня и был бы так ласков со мной!»

«Слушай мой друг, — ответил Одиссей, — напрасно тревожишь ты так сильно свое сердце, печалясь о нем. Говорю тебе и клятвой подтверждаю, что Одиссей вернется. Не успеет закончиться этот месяц, как он возвратится в свой дом и накажет злодеев, осмелившихся так дерзко оскорблять его жену и его сына».

«Оставь твои клятвы, — возразил пастух, — на Одиссея больше рассчитывать нечего. Меня заботит теперь его сын Телемах, в котором надеялся я увидеть истинного наследника Одиссея, похожего на него и умом и телом. Но он поехал теперь в Пилос, чтобы разузнать об отце, а между тем женихи устроили ему засаду и хотят убить его на обратном пути. Однако оставим их в покое; расскажи-ка ты теперь, старец, кто ты и что привело тебя в Итаку».

В ответ на это Одиссей рассказал пастуху длинную сказку; по его словам, он был обедневшим сыном богатого критского вельможи и на своем веку перенес много различных бедствий. Участвовал он и в Троянской войне, во время которой и узнал Одиссея. На обратном пути буря прибила его к берегу теспротов, у которых ему и удалось узнать кое-что об Одиссее. Он уже был, оказывается, у них и только незадолго до его прибытия покинул землю теспротов, чтобы вопросить в Додоне Зевса о своей судьбе.

Когда он окончил свою длинную сказку, пастух сказал ему: «Всему верю я, что ты рассказывал, кроме того, что ты говорил об Одиссее. Я не верю больше ничему, что рассказывают о нем, с тех пор как обманул меня один этолиец, сказавший, что он видел Одиссея в Крите, чинящим свои корабли; он врал мне тут, что Одиссей осенью вернется со всеми своими товарищами и с несметным богатством. Поэтому не трудись больше задабривать меня своими баснословными историями. Закон гостеприимства и без того охраняет тебя, и ты можешь располагать этим убежищем, как своим».

Одиссей глубоко тронут был этими словами и воскликнул: «О, да пошлют тебе боги, добрый Эвмей, столько любви, сколько дал ее ты мне, явившемуся к тебе в таком виде!» Тем временем пришли со своими стадами помощники пастуха; чтобы почтить своего гостя, Эвмей приказал заколоть откормленную свинью, и так они сидели, дружески разговаривая и наслаждаясь вкусным мясом. Но вдруг внезапно поднялся сильный ветер, и пошел дождь, так что Одиссею в его лохмотьях сделалось холодно. Тогда он, желая испытать, хватить ли у Эвмея заботливости настолько, чтобы уступить ему свою мантию, начал рассказывать новую сказку.

Монета с изображением головы Одиссея, найденная на Итаке. 300–191 гг. до н. э.

«Слушай меня! — начал он. — Вино развязало мне язык, и я хочу рассказать вам историю. Однажды под Троей мы втроем, Одиссей, Менелай и я, лежали в засаде с отрядом войска. Уже наступила ночь, и поднялся северный ветер со снежной бурей, так что наши щиты покрылись налетом льда. Я, отправляясь в засаду, уступил свой плащ товарищу и захватил с собою только щит и блестящий пояс. И вот я, в то время как товарищи спали, закутавшись в теплые плащи, сидел один, дрожа от холода. Наконец, я не выдержал и, толкнув локтем спящего рядом со мной Одиссея, шепнул ему: „Ночь еще не кончится долго, а я совсем продрог от холода; демон надоумил меня пойти без плаща с одним хитоном“. Быстро смекнул он, как помочь мне и, поднявшись, громко сказал: „Боги послали мне сновидение, будто мы слишком далеко отошли от кораблей. Не хочет ли кто-нибудь дойти до Агамемнона и просить его, чтобы он прислал нам еще соратников?“ Услыхав эти слова, кто-то вскочил, сбросил с себя мантию и поспешил к кораблям, а я, подобравши брошенную одежду, закутался в нее и проспал до утренней зари. О, если б и теперь я был могучим мужем, как тогда, то верно кто-нибудь дал бы мне мантию, чтобы защититься от холода!»

«Прекрасна твоя история, — сказал, улыбаясь, Эвмей, — а потому ты и здесь не встретишь отказа ни в мантии, ни в чем другом». И с этими словами он встал и приготовил своему гостю из овечьих шкур постель, уложил его и сверху прикрыл большой толстой мантией, которую он сам носил в сильные холода.

Так лежал герой, тепло укутанный, в постели, Эвмей же, накинув на себя мантию и взявши меч, отправился к стойлам сторожить своих свиней; там лег он, укрывшись от холодного ветра за уступом скалы. Одиссей же, глядя на него, радовался в сердце своем, видя усердие, с которым он стережет его стада, и верность, которую он сохраняет к нему. И скоро освежающий сон сомкнул его усталые очи.

Возвращение Телемаха из Спарты

Афина Паллада тем временем направилась в Спарту и, проникнув в дом царя Менелая, нашла там двух юных гостей его погруженными в сон. Один из юношей был Телемах из Итаки, а другой его спутник Писистрат, сын Нестора Пилосского. Он был погружен в глубокий сон, тогда как Телемах только дремал, ибо заботы о судьбе отца всю ночь беспокоили его сердце. И вот в этой слабой дремоте он вдруг увидал стоящую у изголовья его кровати Афину Палладу, которая говорила ему: «Нехорошо ты поступаешь, так далеко блуждая от своего дома в то время, как безудержные мужи расхищают там твое добро. Попроси же царя Менелая немедленно отправить тебя домой, пока твоя мать не сделалась добычей женихов. Но помни при этом одно: в узком проливе между Итакой и Замом храбрейшие из женихов устроили засаду, чтобы убить тебя, прежде чем ты достигнешь опять своей родины. Поэтому держись дальше от этого места и плыви только ночью; о попутном же ветре для тебя позаботятся боги. Когда затем ты достигнешь берега Итаки, пошли своих товарищей в город, а сам направься прежде всего к твоему верному пастуху, который пасет твоих свиней; у него ты и скрывайся некоторое время, известив оттуда мать о своем счастливом возвращении из Пилоса».

Сказавши так, богиня поднялась опять на Олимп; Телемах же, очнувшись от сна, разбудил сына Нестора, и оба они встали со своих лож. Менелай поднялся еще раньше юношей; когда Телемах увидел его проходящим по зале, то быстро надел свой хитон, накинул на плечи мантию и, обратившись к царю, стал просить его о возвращении на родину.

Менелай, выслушав его просьбу, сейчас же приказал приготовить все нужное для пиршества, а сам со своей супругой Еленой и с сыном отправился в кладовую. Сам он взял золотой кубок, сыну дал серебряную чашу, а Елене приказал выбрать самое прекрасное из платьев и принес все эти вещи в дар Телемаху.

Тот с глубокой благодарностью принял дары и передал их своему спутнику Писистрату, который бережно уложил их. Затем Менелай повел своих гостей в залу, где была приготовлена прощальная трапеза. Когда гости уже сидели в повозке, Менелай с кубком в руке стал перед конями и, отхлебнув глоток в честь отъезжающих, просил их передать его привет Нестору. В это время как раз над самыми конями пронесся орел, держа в своих когтях белого домашнего гуся; радостью наполнились сердца всех при виде этого знамения, а Елена, исполнясь вдохновения, предрекла: «Слушайте мое предсказание, друзья! Как этот орел унес откормленного гуся, так и могучий Одиссей расправится с женихами, поедающими его добро!»

«Да будет на то воля Зевса! — ответил Телемах. — Тебя же, царица, вернувшись домой, я буду почитать, как богиню!»

И с этими словами гости двинулись в путь и на другой день счастливо достигли города Пилоса. Прежде чем въехать в него, Телемах обратился с просьбой к своему другу: «Не рассердись на меня, если я не заеду сейчас в твой город; но ведь ты и сам знаешь, как я должен спешить со своим возвращением». Писистрат вполне понял желание своего друга и прямо провез его на морской берег к его кораблю. Здесь он распростился с ним.

«Спеши скорее отъехать, — сказал он, — ибо если отец узнает, что ты еще здесь, то он сам придет сюда и заставит тебя остаться».

Телемах послушался совета; спутники его быстро спустили корабль и сели на весла, сам же он оставался еще некоторое время на берегу, творя молитву своей покровительнице Афине. Как только он кончил ее и собирался войти уже на корабль, к нему поспешно приблизился какой-то человек и, простирая руки, стал молить его: «Ради богов и счастья всех твоих и твоего дома, помоги мне и возьми меня на свой корабль, ибо за мной гонятся враги мои, преследующие меня за убийство!»

Телемах охотно исполнил его просьбу и обещал ему позаботиться о нем, когда они прибудут в Итаку. Беглец, оказавшийся прорицателем Теоклименом, взошел на корабль, путники обрубили канаты, и корабль быстро двинулся вперед, подгоняемый попутным ветром.

На следующее утро Телемах уже пристал к берегу Итаки. Следуя совету Афины, он послал своих спутников ехать дальше до города, обещав на следующий день устроить для них пир в благодарность за поездку, а сам вылез на берег и отправился к жилищу Эвмея. Прежде, однако, он поручил своему лучшему другу, Пейрею, принять Теоклимена в своем доме и заботиться о нем, пока он сам не придет в город.

Тем временем Одиссей и пастух устроили в хижине завтрак, отправивши других работников пасти стада. И вот, когда они мирно сидели вдвоем, вкушая пищу, снаружи раздались чьи-то шаги, и собаки начали тихо ворчать.

«Наверно, — сказал Одиссей, — это идет друг или знакомый, потому что с чужими собаки поступают совсем иначе».

Едва успел он кончить свои слова, как дверь отворилась, и в хижину вошел Телемах. Пастух в восторге бросился навстречу своему господину и, проливая слезы, стал покрывать его лицо и руки поцелуями.

Одиссей хотел освободить место для вошедшего, но Телемах дружески сказал ему: «Продолжай сидеть, чужеземец! Для меня тут найдется место!» С этими словами он подсел к ним; пастух поставил на стол блюдо с жареным мясом, смешал в деревянных чашах вино, и все трое радостно принялись за еду, беседуя друг с другом. Затем Телемах спросил Эвмея, кто его гость, и тот передал ему басню, сочиненную Одиссеем.

«Он пришел в мое жилище, — закончил Эвмей свою речь, — а я передаю его в твои руки, делай с ним, что хочешь!»

«Нет, пусть лучше он останется у тебя здесь! — возразил Телемах. — Я не хочу, чтобы он попадался на глаза женихам; ведь они так хозяйничают в доме, что и более сильный муж ничего не мог бы сделать с ними».

Одиссей, услышав эти слова, выразил свое удивление, что женихи могли взять такую власть в чужом доме и могли творить в нем бесчинства. «Я предпочел бы умереть в своем собственном доме, чем видеть, как чужие люди распоряжаются в нем и делают все, что им придет на ум», — сказал он Телемаху.

С горечью ответил на это Телемах: «Я — единственный сын в доме и был еще ребенком, когда уехал отец мой. И вот злые люди со всех стран и с самой Итаки собрались в несметном количестве у нас и принуждают мою мать к браку. Она же не хочет выходить замуж и не может отказать им, и вот скоро весь дом и все добро мое будет расхищено ими».

Затем он обратился к свинопасу и ласково попросил его: «Сделай мне услугу, друг, и сходи скорее в город к моей матери Пенелопе. Скажи ей, что я вернулся, но сделай это, однако, так, чтобы никто из женихов не знал, где я нахожусь». Эвмей, исполняя его просьбу, схватил копье, надел на ноги сандалии и поспешил в город.

Как только Эвмей вышел из хижины, у ее порога показалась Афина Паллада в образе молодой стройной девушки. Видимая одному только Одиссею, она кивнула ему, и тот, поняв знак, сейчас же встал со своего места и вышел к ней.

«Теперь, Одиссей, — сказала она, — больше тебе нет нужды скрываться от своего сына. Вдвоем вы отравитесь в город и подготовите там погибель для всех женихов. Я сама буду во всем помогать вам, ибо и я горю желанием как можно скорее уничтожить этих смутьянов». Так сказала богиня и, дотронувшись своей палочкой до Одиссея, исчезла; ее прикосновение возвратило Одиссею его прежний геройский вид: на щеках его выступила опять краска, кожа расправилась, волосы покрыли голову и вместо рубища на плечах его вновь очутились хитон и мантия.

Когда Одиссей вошел в таком виде в хижину, Телемах окаменел от изумления, думая, что видит перед собою бога. «Чужеземец, — произнес он, — ты, верно, кто-нибудь из бессмертных, раз можешь так изменять свой вид! Позволь принести тебе жертву и пощади нас!»

«О нет, я ничуть не божество! — воскликнул Одиссей. — Узнай же, наконец, меня, сын мой: ведь я — твой отец, о котором так стосковалось твое сердце». И долго сдерживаемые слезы при этих словах брызнули у него из глаз, и, бросившись к сыну, он начал покрывать его поцелуями.

Но Телемах все еще не хотел верить. «Нет, — воскликнул он, — ты не мой отец, демон обманывает меня!»

«Чудо, случившееся сейчас со мной, есть дело богини Афины, — сказал Одиссей, — она превращает меня то в нищего, то в могучего мужа, ибо богам ведь ничего не стоит возвышать или унижать смертного». Эти слова окончательно убедили Телемаха, и он, обливаясь горячими слезами, обнял своего отца. Горечь пережитой разлуки и лишений наполнила их сердца, и они долго рыдали, оставаясь в объятиях друг друга.

Наконец, Телемах, удержав слезы, спросил отца, каким путем прибыл он в Итаку, и Одиссей подробно рассказал ему свои приключения. «Ну, а теперь, сын мой, — закончил он свой рассказ, — давай обсудим, как наказать нам наших врагов, расхищающих дом наш. Как велико их число, и хватит ли нас двух, чтобы одолеть их, или нам нужно еще подыскать себе союзников?»

«Ни в коем случае не справимся мы с ними вдвоем, — ответил Телемах, — ведь их не один и не два десятка, а гораздо больше. Из одного Дулихия пятьдесят два, из Зама двадцать четыре, из Закинфа двадцать, из Итаки двенадцать. Кроме того, с ними еще есть глашатай Медон, певец, два повара и шесть слуг. Поэтому нам необходимо нужно найти себе помощников, и притом как можно больше».

«Но ты вспомни, — возразил Одиссей, — что Зевс и Афина на нашей стороне, и они не оставят нас своей помощью. Ты, милый сын, возвращайся в город и продолжай сидеть с женихами, как будто ничего не случилось! Меня же к тебе приведет свинопас. Как только я дам тебе знак, ты сейчас же спрячь оружие, которое висит в зале, в одну из верхних комнат; и только для нас оставь два меча, два копья и два щита, и этого нам хватит, чтобы начать битву. Но, кроме того, ни один человек не должен знать, что я возвратился, ни даже Лаэрт, ни Пенелопа. Между прочим, мы испытаем наших слуг, чтобы узнать, кто из них чтит нас еще, а кто позабыл и потерял всякое уважение к нам».

«Милый отец, — ответил Телемах, — слишком уж долго будет испытывать всех их теперь, когда враги расхищают наше добро. Лучше отложить это до того времени, когда мы расправимся с ними». Одиссей не нашел ничего возразить на это сыну и согласился с ним, радуясь в своей душе его благоразумию.

События в городе. Телемах

Одиссей и Эвмей приходят во дворец

Тем временем корабль, привезший Телемаха в Итаку, вошел в гавань, и его спутники послали глашатая к Пенелопе с известием о возвращении. Одновременно с этим посланником во дворец явился и Эвмей с поручением Телемаха, и оба они встретились во дворце. Как ни был осторожен Эвмей, однако женихам удалось узнать о пребывании Телемаха через вероломную служанку Пенелопы. Смущенные своей неудачей, они стали обсуждать, что делать дальше, и один из них, Эвримах, предложил соорудить корабль и послать его к сидевшим в засаде товарищам, чтобы побудить их вернуться обратно.

Но пока он говорил это, другой жених увидал корабль, входящий под полными парусами в гавань. Приглядевшись и увидав, что это тот самый корабль, который находился в засаде, женихи поднялись со своих мест и пошли на берег, чтобы встретить товарищей и разузнать у них, почему они не выполнили своего намерения. На их вопросы ответил предводитель корабля, Антиной; встав перед собравшимися, он сказал: «Мы не повинны в том, что мальчишке удалось ускользнуть от нас. В течение целого дня у нас стояли сторожевые, а ночью мы все время разъезжали по проливу, боясь упустить удобный случай убить Телемаха. Но его корабля мы так ни разу и не видели. А потому и решили мы вернуться обратно, чтобы здесь в городе подготовить ему западню и убить его».

После его слов наступило долгое молчание. Наконец, поднялся Амфином, благороднейший из женихов. «Друзья, — сказал он, — мне не хотелось бы тайно убивать Телемаха. По-моему, прежде всего нужно вопросить об этом богов; если Зевс даст благоприятный ответ, тогда я первый готов убить его, если же боги запретят это, то нам следует совсем отказаться от этой затеи».

Эта речь понравилась женихам; они одобрили его план и, поднявшись со своих мест, возвратились во дворец. А там, тем временем, глашатай Медон, тайный приверженец Пенелопы, выдал их и рассказал царице об их намерении убить ее сына. Пылая гневом, вышла она со своими двумя служанками к вернувшимся женихам в залу и обратилась к ним с негодующими словами. «Напрасно Антиной, — сказала она, — народ называет тебя разумнейшим из всех твоих товарищей; ты никогда не был им. У тебя хватает бесстыдства замышлять козни против моего сына!»

На это вместо Антиноя ответил Эвримах: «Не беспокойся, жена, об участи своего сына! Никто, пока я жив, не посмеет и подумать о том, чтобы наложить на него свою руку». Так говорил этот лжец с ласковым видом, в сердце же своем замышлял только преступление.

Пенелопа возвратилась в свою комнату, бросилась на ложе и начала плакать об участи своего супруга, пока сон не сомкнул ее очи.

Свинопас в этот же вечер возвратился в свою хижину и застал там Одиссея и Телемаха сидящими за ужином, как ни в чем не бывало.

«Наконец-то пришел ты, Эвмей! — воскликнул Телемах, — Что новенького принес ты с собой из города?»

Эвмей сообщил ему все, что знал о случившемся в городе, о возвращении обоих кораблей, и Телемах перемигнулся со своим отцом, но так, что свинопас не заметил этого.

На следующее утро Телемах отправился в город и, уходя, сказал Эвмею: «Я хочу теперь пойти повидать свою мать, ты же потом сведи этого бедного чужеземца в город; пусть собирает он там милостыню, так как мне невозможно кормить на свой счет всех нищих со всего света». И с этими словами он вышел.

Было очень рано, когда он возвратился в свой дворец, и женихов еще не было там. Он прошел в залу, где служанки и девушки радостно приветствовали его; скоро туда спустилась также и его мать Пенелопа и, плача, заключила его в свои объятия.

«Наконец-то ты возвратился! — вздыхая, сказала она. — Какие же новости привез ты с собой, мой милый сын?»

«Дорогая матушка, — ответил Телемах, — с какой охотой сообщил бы я тебе по всей правде все, что узнал, если бы только мои известия могли дать тебе хоть что-нибудь утешительное! Нестор Пилосский ласково принял меня, но ничего не мог сообщить мне о любимом отце и отправил меня со своим собственным сыном в Спарту. Там я любезно был принят царем Менелаем, и видел супругу его, Елену, ради которой ахеяне и троянцы так много претерпели всяких бед и несчастий. Здесь я узнал, наконец, кое-что о своем отце, так как Менелаю говорил о нем в Египте морской бог Протей. Бог видел его на острове Огигии погруженным в глубокую печаль, ибо владычица этого острова, нимфа Калипсо, держала его в своем гроте, и у него не было ни корабля, ни весел, чтобы отплыть оттуда на родину».

Пока они говорили друг с другом, в залу начали собираться для пиршества женихи, забавлявшиеся перед тем бросанием дисков и метанием копий.

Тем временем Одиссей и Эвмей собрались идти в город. Одиссей надел свою нищенскую суму, свинопас дал ему в руки посох, и они медленно двинулись к городу. Дорогой их догнал пастух Мелантей, который с двумя слугами гнал в город лучших коз, предназначаемых для пиршества женихам. Увидав их, он начал насмехаться над ними и ругаться: «Вот это называется, один негодяй ведет другого!» — кричал он и, подойдя к Одиссею, дал ему сильный пинок ногой. Тот даже не покачнулся от удара и ничего не ответил ему. Эвмей же выругал бесстыдного и, обратившись к горному источнику, около которого они в это время находились, воскликнул: «Вы, священные нимфы, исполните мою мольбу и возвратите нам, наконец, Одиссея! О, он сумел бы сбить спесь с этого негодяя!»

«Ты, собака! — с ругательством ответил Мелантей. — Ты заслуживаешь того, чтобы тебя продали в рабство!»

И с руганью он пошел дальше к дворцу, где его уже ждали женихи, делившиеся с ним всегда остатками своего пира.

Телемах во дворце Нестора. Краснофигурный рисунок на кратере. Середина IV в. до н. э.

Скоро также подошли к дворцу Одиссей и свинопас. Когда Одиссей увидел вновь свой дом, которого он уже не видал так долго, сердце сжалось у него в груди, и он, схвативши за руку своего спутника, с волнением сказал: «Поистине, Эвмей, это должно быть дом Одиссея. Я вижу даже, что там внутри пирует много гостей; по крайней мере, сюда к нам доносится запах кушаний и слышатся звуки арфы».

Они стали держать совет, как быть дальше, и, наконец, решили, что свинопас пойдет вперед и посмотрит, что делается в доме, странник же останется у ворот и войдет туда позже. Пока они говорили друг с другом, старый больной пес, лежавший недалеко от ворот, услышал их голоса и поднял свою голову. Это был Аргос, собака, которую Одиссей сам вскормил еще прежде, чем отправился под Трою. Теперь она лежала, одряхлевшая и ослабевшая, на куче навоза, покрытая всякими нечистотами. Увидав Одиссея, она насторожила уши и, мотая хвостом, попыталась подняться, но от слабости не могла. Одиссей, заметив ее напрасные усилия, потихоньку смахнул слезу, повисшую на его ресницах, и сказал, обратясь к свинопасу: «Странно! Собака, что лежит там, далеко не так резва и смела, как можно было бы сказать по ее виду и породе».

«Понятно! — ответил Эвмей. — Это была любимая охотничья собака моего господина. Не то бы ты сказал, если бы видел, как гонялась она в лесу, по кустам за дичью. Теперь же, с тех пор как не стало ее господина, она лежит здесь, всеми презираемая; служанки ленятся давать ей пищу, и скоро она совсем подохнет».

Пенелопа в ожидании Одиссея. Золотое кольцо с печатью. Сирия. V в. до н. э.

С этими словами свинопас вошел в залу; собака же, двадцать лет ждавшая своего господина, бессильно уронила свою голову и околела.

Войдя в залу, Эвмей смущенно огляделся кругом и, увидав, где сидит Телемах, схватил стул и сел за стол рядом с ним. Глашатай сейчас же поднес ему мяса и хлеба. Скоро вслед за ним вошел Одиссей и сел в дверях на пороге, прислонившись к богато украшенному косяку. Телемах, увидав его, взял из стоящей перед ним корзины хлеб и, прибавив мяса, передал все это свинопасу со словами: «Поди, мой друг, снеси эти дары чужеземцу и посоветуй ему откинуть стыд, неподобающий нищему. Пусть он обойдет женихов и попросит у них милостыни!» Одиссей последовал его совету и, умоляюще протягивая руку, стал просить подаяния, делая это так искусно, как будто бы он уже давно привык нищенствовать. Некоторые из женихов подавали ему, как вдруг кто-то из них спросил, откуда он явился. «Я уже видел этого малого, — сказал пастух Мелантей, — его привел сюда свинопас Эвмей».

«Мало было у нас своих проходимцев, тебе нужно было еще этого обжору привести сюда!» — гневно воскликнул Антиной, обратившись к Эвмею.

«Жестокий! — возразил тот. — Прорицателей, врачей, певцов, услаждающих нас своим искусством, приглашают все; нищего же никто не зовет, он приходит сам, но его за то и не выгоняют. И пока живы Телемах и Пенелопа, я уверен, что его не выгонят из этого дома».

Здесь Телемах прервал его. «Не трудись отвечать, — сказал он, — ведь ты знаешь дурную привычку этого мужа оскорблять других. Тебе же скажу, Антиной, что ты не имеешь права выгонять из моего дома этого чужеземца. Можешь дать ему сколько хочешь, не жалея моего добра! Но видно, ты предпочитаешь пожирать все сам, чем давать другим!»

«Глядите, как оскорбляет меня этот дерзкий мальчишка! — воскликнул Антиной. — Вот если бы каждый из женихов подал этому проходимцу такую милостыню, то, верно б, он месяца три не показывал своего носу в этот дом». И с этими словами он схватил скамейку для ног и с силой бросил ее в Одиссея.

Скамейка ударилась ему в правое плечо, но он даже не покачнулся и только тряхнул головой, недоброе замышляя в сердце своем. Затем он возвратился к порогу и, опустивши на землю кошель с подаянием, начал громко жаловаться на обиду, которую нанес ему Антиной. Но этот, все более распаляясь гневом, закричал на него: «Заткни себе глотку, странник, иначе тебя выбросят за порог вместе с твоей сумой!»

Эта грубость возмутила даже и женихов, так что один из них вскочил и гневно воскликнул Антиною: «Не хорошо поступаешь ты, Антиной! А ну, как этот странник какой-нибудь бог, принявший человеческий вид и странствующий среди людей?» Но это предостережение не подействовало на Антиноя. Телемах же молча глядел на оскорбления, которым подвергался его отец, и глубоко в сердце затаил свою месть и злобу.

Пенелопа, сидевшая в женской комнате, слышала все это через открытые двери. Почувствовав сострадание к чужеземцу, она незаметно позвала к себе свинопаса и поручила ему провести к ней нищего.

Эвмей передал ему желание Пенелопы, но тот ответил: «Как охотно рассказал бы я царице все, что я знаю об Одиссее! Но поведение женихов внушает мне опасение; поэтому пусть усмирит Пенелопа свое желание и подождет до тех пор, пока зайдет солнце».

Как ни хотелось Пенелопе поскорее увидать странника, но она согласилась, что слова Эвмея были разумны, и стала терпеливо ждать вечера.

Эвмей же возвратился в залу и тихо шепнул своему господину, что он уходит опять в свою хижину. Но, по просьбе Телемаха, он промедлил до вечера и только тогда ушел, обещав прийти на следующее утро.

Одиссей и Ир

Женихи были еще в сборе, когда в залу вошел хорошо известный во всем городе нищий Арней, или Ир, отличавшийся большим ростом, но почти совершенно бессильный. Он услышал от кого-то о новом нищем, появившемся во дворце, и явился, чтобы выгнать соперника оттуда.

«Прочь от дверей, старик! — крикнул он Одиссею, входя в залу. — Разве ты не видишь, как все делают мне знаки вышвырнуть тебя за порог?»

Мрачно взглянул на него Одиссей и сказал: «Порога хватит для нас обоих. А ты лучше не раздражай меня и не вызывай на драку, иначе плохо тебе придется».

С громким смехом окружили женихи споривших, а Антиной воскликнул: «Знаете что, друзья! Видите там козьи желудки, жарящиеся на угольях; мы назначим их в виде приза тому из вас, кто окажется победителем! Кроме того, на будущее время ни один нищий, кроме победителя, не будет вступать в этот дом!»

Всем понравилась эта речь; только Одиссей колебался некоторое время, думая, что за этим предложением кроется какая-нибудь хитрость. Чтобы обезопасить себя, он потребовал от женихов обещание не помогать во время борьбы его противнику. Те сейчас же исполнили его желание, а Телемах, кроме того, сказал: «Я здесь хозяин, и всякий, кто нанесет тебе обиду, тем самым оскорбит меня».

Тогда Одиссей снял свою одежду и опоясал себя ей. Женихи с удивлением глядели на его могучие плечи и руки и на его широкую грудь, которые обнажились при этом. «Однако, — говорили они, — какие мускулы скрывались под этими лохмотьями! Поистине, Иру не поздоровится от его ударов».

Этот же последний, увидав могучее сложение своего противника, начал дрожать от страха, так что женихам насильно пришлось опоясать его. Антиной, видя его трусость, с гневом воскликнул ему: «Говорю тебе, что если ты будешь побежден, то я отправлю тебя на корабле в Эпир, где тебе обрежут уши и нос и отдадут тебя на съедение собакам!» С этими словами он кивнул рабам, и те силой притащили его к месту, где стоял Одиссей.

Одиссей одну минуту обдумывал, убить ли его одним ударом или нет, и потом предпочел нанести ему только легкий удар, чтобы не возбуждать подозрения у женихов. Первым начал борьбу Ир, нанеся Одиссею удар кулаком в плечо, после чего Одиссей ударил Ира в затылок. Удар, однако, был так силен, что проломил кость; кровь хлынула у Ира изо рта, и он, воя от боли, свалился на землю. При безудержном смехе женихов Одиссей снес его, полумертвого от страха, к воротам, прислонил там к стене и, всунув ему в руку посох, с насмешкой сказал: «Ну, теперь сиди здесь и отгоняй свиней и собак!»

Дж. Флаксман. Рабы тащат Ира драться с Одиссеем. 1805

Когда он возвратился в залу, женихи с уважением обступили его и говорили: «Да ниспошлют тебе, чужеземец, боги все, чего ты пожелаешь, за то, что ты освободил нас от этого несносного бродяги». Сам Антиной выбрал для него самый большой козий желудок, а Амфином выпил за него свой кубок и воскликнул: «За твое счастье, странник! Пусть на будущее время ты будешь свободен от всех бед!»

Одиссей же серьезно взглянул на него и промолвил: «Амфином, ты кажешься мне самым разумным юношей из всех здесь находящихся, — так внимательно же выслушай мою речь! Нет ничего на земле более непостоянного и непрочного, чем человеческое счастье. Я сам узнал это, ибо в счастливые дни, полагаясь на свою силу, часто делал то, чего не следовало бы делать. Поэтому каждому я посоветовал бы более всего остерегаться высокомерия и гордости. Не умно и не хорошо, что женихи так упорно вредят и причиняют всякий стыд супруге человека, который уже долгое время претерпевает несчастья вдали от родины. И да посоветует тебе, Амфином, какое-нибудь благодетельное божество покинуть этот дом прежде, чем ты встретишься с ним». Так сказал Одиссей и выпил кубок, поднесенный ему юношей; а тот, поникнув головой, задумчиво пошел через залу, как бы предчувствуя что-то дурное.

Пенелопа перед женихами

Тем временем Афина Паллада вложила в сердце царицы желание показаться женихам и тем разжечь ревностью каждого из них. Ее старая ключница одобрила это решение. «Поди, дочь моя, — сказала она, — но прежде омойся и натри свои щеки елеем!»

«Не принуждай меня к этому, — ответила Пенелопа, качая своей головой, — уже давно прошло у меня всякое желание украшать себя. Позови только моих служанок, чтобы они проводили меня в залу, ибо стыд запрещает мне одной выходить к мужам!»

Пока ключница ходила исполнять ее поручение, Афина навеяла на Пенелопу сладкий сон, во время которого одарила ее божественной красотой; омывши амброзией ее лицо, она сделала ее стан полнее и величественнее, ее кожу сделала белой, как слоновая кость. Затем богиня исчезла, в комнату вошли обе служанки, и Пенелопа, пробудясь от своего сна, сказала: «Как тихо я заснула; точно боги послали мне тихую, спокойную смерть!»

С этими словами она встала и спустилась вниз к женихам. Когда те увидали ее, у них в груди забилось сердце и каждого обуяло желание скорее иметь ее своей супругой. Но царица, не удостоив их даже взглядом, прямо обратилась к своему сыну. «Телемах, — воскликнула она, — как допускаешь ты, чтобы свершалось такое дело! Как мог вынести ты, чтобы бедного чужеземца самым недостойным образом оскорбляли в этом доме! Ведь стыд падет теперь на нас!»

«Справедливы твои слова, милая мать, и сам ведь я также умею отличать справедливое от несправедливого, — отвечал ей сын, — но эти враждебные мужи совсем затемняют мой разум, и нигде не могу я найти против них защиты. Однако борьба Ира с чужеземцем окончилась не так, как того хотели женихи; о, если бы с ними случилось то же самое, что с тем бродягой, и они сидели бы теперь такие же избитые, как и он, свесив на грудь свои головы!»

Едва Телемах кончил говорить это, поднялся Эвримах, совершенно пораженный красотой Пенелопы. «О, дочь Икара! — воскликнул он. — Если бы могли тебя видеть все ахеяне, то, поистине, завтра же здесь было бы еще больше женихов, ибо ты далеко превосходишь всех женщин своей красотой и стройностью своего стана!»

«Ах, Эвримах, — возразила Пенелопа, — моя красота исчезла с тех пор, как мой супруг отправился в Трою. Когда он в последний раз взял мою руку, он сказал мне: „Милая жена, не все греки здоровыми возвратятся из-под Трои; не знаю и я, что ожидает меня впереди. Оберегай наш дом, и, когда подрастет наш сын, то можешь, если я не вернусь, вновь обручиться и покинуть этот дом!“ Так сказал он, и теперь все это сбывается! Горе мне! Близится ужасный день моей свадьбы, и со страхом предвижу я его, ибо женихи мои имеют совсем другие обычаи, чем это подобает. Вместо того чтобы понравиться мне, они безжалостно расхищают мое добро!»

С радостью слушал Одиссей эти мудрые слова. Из женихов же поднялся Антиной и стал возражать царице. «Благородная царица, охотно принесет тебе каждый из нас самые ценные дары и будет умолять тебя, чтобы ты не отвергла их! Но в наше отечество мы не вернемся, пока ты не выберешь кого-нибудь из нас!» Все женихи подтвердили свое согласие с его речью, и сейчас же был послан слуга, который скоро возвратился с драгоценными дарами. Антиною слуга подал богато украшенную одежду, Эвримаху была принесена чудной работы золотая цепь, Эвридаму пара сережек, в которых блестели драгоценные камни; точно так же и всем остальным женихам слуга принес заготовленные ими дары. Служанки проворно собрали их, и Пенелопа поднялась с ними обратно в свою комнату.

Женихи же снова начали увеселять себя пением и танцами и продолжали шуметь до самого вечера. С наступлением темноты служанки поставили в зале три жаровни и положили туда сухих поленьев. В ту минуту, когда они начали разводить огонь, к ним приблизился Одиссей и вступил с ними в разговор. «Вы, служанки Одиссеева дома, — произнес он, — более подобает вам сидеть у вашей госпожи и вертеть веретена. Об огне же могу позаботиться и я! И хотя бы пришлось разводить его до самого утра, я не устану».

Но служанки в ответ на это подняли громкий смех, и одна из них, Меланто, воспитанница Пенелопы, грубо ответила ему: «Ты, нищий бродяга! Кажется, ты хочешь предписывать нам свои законы! Смотри, поостерегись, как бы кто-нибудь, посильнее Ира, не повыбил тебе зубы и не вышвырнул бы тебя за дверь!»

«Собака! — воскликнул Одиссей. — Я передам твои слова Телемаху, и он прикажет в куски разорвать тебя!»

Эти слова так испугали девушек, что они, дрожа, бросились вон из залы, и Одиссей остался один около жаровен; поддерживая пламя, он сидел около него и обдумывал план мести.

Между тем Афина возбуждала сердца женихов к насмешкам, и Эвримах, чтобы позабавить товарищей, сказал, указывая на Одиссея: «Поистине, этот человек послан нам сюда, чтобы светить нам. Разве его плешь не сияет, как хороший факел?»

«Эвримах, — твердо ответил Одиссей, — мнишь ты себя и большим и сильным; однако, если бы Одиссей, вернувшись в отечество, вошел в эту залу, то верно узкой показалась бы тебе эта дверь для бегства!»

Гнев наполнил при этих словах сердце Эвримаха. «Бродяга? — воскликнул он. — Слишком ты дерзок! Получай плату за свои пьяные речи». С этими словами он схватил скамейку для ног и бросил ее в Одиссея; но тот пригнулся, и скамейка, пролетев над ним, ударила виночерпия в правую руку так, что чаша с вином выпала из его рук, а сам он со стоном свалился на землю.

Женихи подняли страшный шум, проклиная чужеземца, из-за которого все это произошло. Наконец, Телемах вежливо, но решительно пригласил гостей прекратить ссору и идти отдыхать. Его поддержал Амфином, и женихи мало-помалу разошлись.

Как только Одиссей остался наедине с сыном, он сейчас же решил вынести из залы все оружие. Телемах согласился с ним и, кликнув свою няню Эвриклею, сказал ей: «Не впускай пока сюда служанок, няня; я хочу вынести в кладовую оружие моего отца, чтобы оно не портилось здесь от дыму».

«Но кто же будет светить тебе, если с тобой не будет там ни одной служанки?» — возразила Эвриклея.

«А здесь есть чужеземец, — со смехом ответил Телемах, — он поможет мне, так как никто, кто ест мой хлеб, не должен быть праздным».

Одиссей и Пенелопа

И вот отец и сын начали перетаскивать в особую комнату шлемы, щиты и копья, висевшие на стенах залы, Афина же невидимо сопровождала их, распространяя повсюду свет.

«Что за чудо, — тихо сказал Телемах своему отцу, — все светится, как огонь! Должно быть, какое-нибудь божество помогает нам».

«Тише, сын мой, — ответил Одиссей, — и не пытайся разгадать этого, — таков уж обычай богов! Теперь иди и ложись отдыхать, я же хочу еще остаться немного и пободрствовать».

Едва Телемах успел удалиться, как из своей комнаты вышла Пенелопа; поставивши к окну скамейку, она села на овечью шкуру, покрывавшую ее. Следом за ней появилась толпа служанок, которые принялись убирать со столов остатки хлеба и кубки; затем они положили в жаровни новых дров и зажгли их, чтобы осветить и нагреть залу. Меланто, заметивши Одиссея, снова принялась бранить его: «Бродяга, ты еще здесь? И ночью ты не хочешь оставить нас в покое? Ступай сейчас же вон, если не хочешь отведать этой горящей головни».

Одиссей мрачно взглянул на нее исподлобья и возразил: «Почему ты так раздражена против меня, девушка? Или тебя сердит то, что я хожу в лохмотьях? Но подумай, что ведь и с тобой может случиться то же самое».

Пенелопа, услыхавши их разговор, принялась бранить высокомерную: «Бесстыдная, ведь ты же слышала, что я хотела видеть чужеземца и расспросить его о своем супруге, и, несмотря на это, осмеливаешься оскорблять его?»

Меланто, пристыженная, удалилась из комнаты, и Пенелопа принялась расспрашивать нищего: «Прежде всего, чужеземец, назови мне свою родину и своего отца».

Но он возразил ей: «Спрашивай меня обо всем, но только не об этом. Слишком много я перенес несчастий, и теперь мне тяжело вспоминать о них; и если я начну говорить, то буду безутешно жаловаться, и ты справедливо сочтешь меня за глупца».

«Но ведь такова и моя участь! — ответила Пенелопа. — С тех пор как мой супруг покинул дом, меня не перестает преследовать злая судьба. Родители мои побуждают меня к новому браку, а сын мой гневается на то, что женихи расхищают его богатства. Поэтому не молчи и расскажи мне о своем роде и о своей печальной судьбе!»

«Если ты принуждаешь меня, — ответил Одиссей, — то я должен повиноваться тебе». И он начал рассказывать свою вымышленную историю, так живо описывая свои страдания и несчастья, что Пенелопа не могла удержаться от слез. Выслушав до конца его рассказ, она продолжала дальше расспрашивать его. «Теперь я хочу испытать, правду ли ты говорил мне о том, что принимал и угощал в своем доме моего супруга. Расскажи мне, как он был одет и какой вид имел он?»

«Трудной вещи требуешь ты, — ответил Одиссей, — ибо уже двадцать лет прошло с тех пор, как он был у меня. Но что помню, то расскажу я тебе. На нем была надета двойная мантия пурпурного цвета, поддерживаемая пряжкой, на которой искусный мастер изобразил пса, держащего в своих лапах дрожащую лань; из-под мантии виднелся белый, как снег, хитон. Сопровождал его глашатай, по имени Эврибат».

Снова слезы полились из глаз царицы, ибо все признаки совпадали точь-в-точь. Одиссей начал утешать ее и рассказал новую басню, в которой, однако, было кое-что истинное; именно он рассказал ей о прибытии Одиссея в землю феаков. Узнал он все это, по его словам, у царя теспротов, где Одиссей был незадолго до его приезда туда и где он оставил на сохранение несметные богатства, добытые им.

Но этот рассказ не успокоил Пенелопу. «Что-то говорит моему сердцу, — возразила она, — что никогда мой супруг не возвратится на родину».

Затем она приказала служанкам омыть страннику ноги и приготовить ему мягкое ложе, но Одиссей отказался от этого. «Если бы у тебя была старая нянька, — прибавил он, — которая также много вытерпела в жизни, как и я, только она могла бы омыть мне ноги».

«Встань, моя верная Эвриклея, — воскликнула на это Пенелопа, — и вымой ноги этому страннику, который так же стар, как и твой господин Одиссей!»

Старая служанка сейчас же принялась исполнять приказание хозяйки и, пристально взглянув в лицо чужеземцу, сказала: «Многие посещали нас, но никого еще не было, кто так походил бы по своему виду и по своим ногам на Одиссея».

«Это все говорили, кто видел нас вместе», — ответил Одиссей, стараясь казаться равнодушным. Он сидел в это время у очага, а Эвриклея наполняла ножную ванну теплой водой. Когда она принялась за работу, Одиссей осторожно повернулся в темноту, так как у него на правом колене был рубец от глубокой раны, которую ему однажды на охоте нанес кабан. Одиссей испугался, что старуха узнает его по этому рубцу, и поспешил повернуть от света свою ногу, но это было напрасно. Как только нянька коснулась своей ладонью этого места, она сейчас же узнала рубец и от радости и испуга уронила ногу в ванну.

«Одиссей, сын мой, — воскликнула она, — это действительно ты, мои руки узнали тебя!»

Но Одиссей сейчас же зажал своей правой рукой ей рот и зашептал, нагнувшись к ней: «Ты хочешь погубить меня? Ты говоришь правду, но только этого не должен знать пока ни один человек!»

«Я буду молчать, — ответила Эвриклея, подавляя свою радость, — мое сердце будет твердо, как скала или железо». С этими словами она пошла снова налить воды, так как прежняя вся расплескалась. После того как омовение было окончено, Одиссей подошел к Пенелопе и еще некоторое время оставался с ней.

«Сильно колеблется мое сердце, — говорила она ему, — оставаться ли мне с моим сыном или выбрать благороднейшего из женихов. Выслушай сон, который я видела прошлой ночью. Мне снилось, будто с гор спустился орел и передушил всех моих гусей. Я начала громко стонать во сне и продолжала грезить. Ко мне сбежались со всех сторон женщины, чтобы утешить меня, как вдруг орел опять возвратился и начал человеческим голосом говорить мне: „Утешься, Пенелопа! Не сон то, что ты видишь, а верное предзнаменование. Гуси — это женихи, я же сам, орел, не кто иной, как Одиссей, который вернулся и умертвил всех женихов“. Так сказала птица и с этими словами улетела; а я пробудилась и сейчас же побежала к своим гусям, но они стояли совершенно спокойно!»

Служанка Эвриклея омывает ноги нищего и узнает в нем своего хозяина — Одиссея. Терракотовая плита. Ок. 450 г. до н. э.

«Это предзнаменование может иметь только одно значение, — ответил нищий. — Твой Одиссей вернется и не оставит в живых ни одного жениха».

Но Пенелопа сказала со вздохом: «Нельзя верить всяким снам. А завтра наступит ужасный день, который разлучит меня с домом Одиссея, ибо завтра я хочу назначить состязание. Мой супруг иногда ставил друг за другом двенадцать жердей с кольцами и пускал из своего лука стрелу так, что она пролетала сквозь все двенадцать колец. И вот, кто из женихов сумеет натянуть Одиссеев лук, который я все еще сохраняю, за тем я и пойду».

«Сделай так, царица, — сказал Одиссей, — ибо, поистине, прежде чем кто-либо из них сумеет сделать это, Одиссей вернется в свой дом».

Так сказал он, и царица, вздыхая, простилась с ним. Пенелопа отправилась в свою комнату, а Одиссей пошел в сени, где ему было приготовлено ложе.

Состязание в стрельбе

На другое утро женихи опять собрались во дворец. Были зарезаны и зажарены животные, слуги смешали вино, Мелантей разлил его по чашам, и пир начался.

Одиссея Телемах умышленно посадил около самого порога и поставил перед ним плохой стол. При этом он громко сказал, обращаясь к нему: «Спокойно наслаждайся здесь пищей, старик, никому не посоветовал бы я оскорблять тебя».

Антиной обещал своим друзьям не задевать более чужеземца, так как он заметил, что тот находится под покровительством Зевса, и сначала все шло мирно. Но Афина Паллада продолжала подзадоривать женихов, и скоро поднялся один из них Ктезипп, глупый и упрямый человек с острова Зама.

«Смотрите, друзья! — высокомерно сказал он. — Я хочу сделать еще один подарок чужеземцу». И с этими словами он схватил с блюда кость и сильной рукой швырнул ее в нищего. Но тот быстро пригнул голову, и кость, пролетевши над ним, ударилась в стену.

Тогда вскочил Телемах и гневно крикнул обидчику: «Счастье твое, что ты не попал в чужеземца; случись это иначе, торчало бы теперь в твоей груди вот это копье. И если кто-либо позволит себе оскорбить кого-нибудь в моем доме, то пусть он лучше сделает это со мной, чем с моими гостями».

Все удивились, услышав от него такую уверенную речь. Наконец, поднялся Агелай, сын Дамастра. «Телемах прав, — сказал он, — но он и его мать должны теперь окончательно сговориться друг с другом. Посоветуй же своей матери выбрать себе в мужья благороднейшего из нас, и тогда мы оставим тебя в покое!»

Телемах возразил на это: «Клянусь Зевсом, что я уже давно советую своей матери выбрать кого-нибудь из вас, но силой я никогда не выгоню ее из дома».

Как только Пенелопа из своей комнаты услышала эти слова, она сейчас же вскочила со своего места, взяла в руки медный ключ и поспешила в отдаленную комнату, где хранились доспехи Одиссея.

Среди всех других вещей там лежал также его лук и колчан со стрелами, который он получил в дар от одного лакедемонского гостя. Печаль проникла в ее сердце, когда она увидела все эти вещи, и, бросившись на стул, она залилась горькими слезами. Выплакав свое горе, она уложила в ящик лук и стрелы, и служанки понесли его следом за ней.

Так она вышла в залу к женихам и, сделав знак молчания, громко произнесла: «Вот, друзья мои, пусть попытается всякий из вас, кто хочет получить мою руку! Здесь — лук моего супруга; кто лучше всех натянет его и пропустит стрелу сквозь все двенадцать колец, находящихся на этих жердях, тот пусть и будет моим супругом».

Затем она приказала свинопасу передать женихам лук и стрелы. Со слезами на глазах повиновался ей Эвмей. Не мог также удержаться от слез другой служитель Одиссея, пастух Филотий, только что пригнавший во дворец быков на убой. Эти слезы рассердили Антиноя. «Глупые мужики, — начал ругаться он, — чего вы хнычете и только зря растравляете вашими глупыми слезами сердце королевы. Заткните вашу глотку или убирайтесь вон отсюда! Мы же, друзья, давайте приступим к трудному состязанию, ибо нелегко, думается мне, натянуть этот лук. Ведь среди нас нет ни одного человека, который был бы так же силен, как Одиссей».

Тогда встал Телемах и сказал, обращаясь к женихам: «Ну, друзья, вы вступаете в состязание за женщину, равной которой нет во всей Греции. Да, впрочем, вы и сами знаете ее, и мне нет нужды хвалить свою мать. Итак, без замедления приступим к делу! Я тоже хочу принять участие в вашей борьбе и, если мне удастся превзойти вас, то никто не смеет увести мать из моего дома».

С этими словами он вышел из залы и начал укреплять в земле жерди, прочно вколачивая их и уминая землю ногами; и все с удивлением смотрели, как ловко и быстро делал он все это. Затем он, вставши около порога, схватил лук и стал натягивать его; трижды пытался он, и трижды изменяла ему сила. Наконец, на четвертый раз, он уже почти натянул тетиву, но знак, данный ему в эту минуту отцом, остановил его.

«О, боги! — воскликнул он. — Или я совсем слабосильный, или еще слишком молод и не смогу защитить себя от обидчика. Ну, пусть попытается теперь кто-нибудь другой посильнее меня». Говоря так, он прислонил лук и стрелы к дверному косяку и, возвратившись к женихам, сел на свое место.

Тогда с торжеством поднялся Антиной: «Ну, друзья, давайте теперь попытаемся мы; начинайте подходить по порядку слева направо!» Первым пошел Лейод, бывший у них жрецом и сидевший с самого края около большого чана, в котором мешали вино; подойдя к порогу, он схватил лук, но все попытки натянуть его оказались неудачными.

«Пусть сделает это кто-нибудь другой! — воскликнул он, бессильно опуская свои ослабевшие руки. — Я не могу, да и думаю, что и никто другой здесь не сумеет сделать этого!»

И прислонивши лук к двери, он пошел на свое место. Но Антиной, рассерженный его речью, гневно воскликнул: «Плохое слово вымолвил ты, Лейод; если ты, известный своей слабостью, не мог сделать этого, так это еще не значит, что и все другие не смогут. Разожги огонь, Мелантей, и принеси нам сала из кладовой; мы нагреем лук и намаслим его, чтобы он легче сгибался!»

Мелантей исполнил его приказ, но все оставалось напрасным; как ни старались женихи натянуть лук, он не поддавался их усилиям. Все уже перепробовали свои силы за исключением Антиноя и Эвримаха, которые были сильнее всех остальных.

Как раз в это время случилось так, что свинопас и коровник вышли из дворца. Одиссей, заметив это, сейчас же последовал за ними и, догнав их на дворе, остановил их и сказал: «Могу ли я положиться на вас, друзья мои? Скажите мне, по всей правде, что стали бы делать вы, если бы Одиссей каким-нибудь чудом сейчас явился сюда? Ему или женихам стали бы помогать вы?»

«Клянусь Зевсом Олимпийцем! — воскликнул коровник. — Если бы исполнилось мое желание и господин мой возвратился сюда, то он скоро увидал бы, что может положиться на меня!»

Эвмей со своей стороны также заявил, что он день и ночь молит богов о возвращении Одиссея.

Тогда Одиссей, убедившись в их преданности и верности, воскликнул: «Ну так знайте же, друзья мои, что я — не кто иной, как сам Одиссей! После несказанных страданий возвратился я, наконец, на родину, но и здесь несчастья продолжают преследовать меня. Из всех слуг только вы помните и чтите меня, только на вас могу я положиться в борьбе с врагами, расхищающими мое имущество. Я никогда не забуду вам этого, и счастливая, спокойная жизнь будет вам наградой, если вы поможете мне. А чтобы вы не сомневались в истинности моих слов, я покажу вам знак, по которому вы легко узнаете меня; видите, вот рубец от той раны, которую мне нанес на охоте кабан!» И с этими словами он поднял лохмотья и показал им свой рубец, который оба пастуха сейчас же узнали; со слезами начали они обнимать своего любимого господина, покрывая поцелуями его лицо и плечи. Но Одиссей скоро остановил их, приказав им не подавать вида, что они знают его. «Мы возвратимся сейчас в залу, — добавил он, — так как я хочу попытать свои силы и принять участие в состязании. Если же женихи не позволят мне этого, то ты, Эвмей, не обращая на них внимания, бери лук и принеси его мне, а затем отправься к женщинам и прикажи им плотно запереть дверь во внутренние комнаты. И пусть они мирно сидят там за своей работой, пока мы не позовем их. Ты же, мой верный Филотий, отправься к воротам и запри их, крепко обвязавши веревкой замок!»

Кончив говорить, Одиссей вернулся в залу, и скоро следом за ним пришли туда же и пастухи. Они вошли как раз в ту минуту, когда Эвримах вертел лук перед огнем, стараясь разогреть его. Но все его попытки натянуть тетиву окончились неудачно, и, наконец, он бросил лук и, тяжело вздохнувши, произнес: «Не столько обидно мне то, что я не получу руки Пенелопы, сколько то, что мы все такие бессильные в сравнении с Одиссеем».

Но Антиной возразил ему: «Не говори так, Эвримах! Сегодня праздник в честь Аполлона, а в такой день не подобает натягивать лука; вот почему нас и постигла неудача. Отложим пока состязание; жерди могут постоять здесь в зале, а завтра мы совершим возлияние покровителю стрельбы, Аполлону и с успехом выполним наше дело».

Тогда встал Одиссей. «Правильно твое слово, Антиной! — сказал он. — Отложите состязание до завтра, когда сильнейшему из вас, конечно, удастся одержать победу. Но не позволите ли вы мне попытаться натянуть этот лук. Хочу посмотреть я, осталось ли в моих мышцах хоть немного прежней силы».

«В уме ли ты, бродяга? — гневно воскликнул на эту просьбу Антиной. — Или, может быть, вино помрачило твой разум?! Как могла тебе прийти в голову такая дерзкая мысль?»

Здесь в спор вмешалась Пенелопа. «Антиной, — сказала она тихим голосом, — неужели ты боишься, что странник захочет иметь меня своей женой, если ему удастся натянуть лук? Конечно, он и иметь не может такой надежды».

«Не того мы боимся, королева, — ответил Эвримах, — нас пугают толки, которые пойдут среди греков, если этот нищий, взявшийся неизвестно откуда, сможет натянуть лук, с которым не могли справиться мы, женихи Пенелопы». «Но ведь и этот чужеземец тоже потомок благородного рода. Дайте ему лук, пусть он испробует свои силы! Если он даже и сумеет пустить стрелу сквозь все двенадцать колец, то он ничего не получит от меня, кроме мантии и хитона».

Здесь в спор вмешался Телемах и посоветовал матери возвратиться к своей работе в свою комнату. «Только я один могу распоряжаться этим луком, и не подобает женщине вмешиваться в такие дела», — добавил он.

Пенелопа повиновалась словам сына и ушла наверх в свою комнату. Тем временем свинопас взял было лук и понес его к Одиссею, но женихи грозными криками и бранью остановили его на полдороге. Испуганный, он хотел уже возвратиться назад, и только приказание Телемаха заставило его передать лук нищему. Затем он отправился наверх и приказал ключнице запереть все внутренние двери, ведущие в залу, а коровник тем временем вышел из дворца на двор и запер внешние ворота.

Одиссей, схватив лук, заботливо оглядел его со всех сторон. Убедившись в его целости, он натянул его так легко, как певец натягивает струны своей лиры; затем правой рукой он дернул за тетиву, и она издала ясный звук, напоминающий щебетанье ласточек. Женихи, видя это, побледнели от злости, и смутная тревога проникла в их сердца. И как раз в эту минуту с неба раздался удар грома, которым Зевс хотел ободрить Одиссея.

Одиссей убивает женихов на празднике в честь Аполлона. Роспись на скифосе из Тарквинии. Ок. 440 г. до н. э.

Тогда Одиссей, быстро прицелившись, натянул лук и спустил стрелу; со звоном пронеслась она в воздухе и пролетела сквозь все двенадцать колец, не задевши ни одного из них. «Ну, Телемах, — торжествующе воскликнул герой, — твой гость не опозорил тебя! Однако настало время устроить вечерний пир ахеянам; ни на одном пиру не раздавалось еще такого пения и такого звона струн, какой услышим мы сейчас!» С этими словами он сделал незаметный знак Телемаху, и тот, схвативши свой меч и копье, подошел к отцу и стал рядом с его стулом.

Месть женихам

Т огда Одиссей быстрым движением сбросил со своих плеч лохмотья и, схвативши лук и колчан, одним прыжком очутился на высоком пороге. Здесь он высыпал стрелы из колчана к своим ногам и, обратившись к женихам, удивленно глядевшим на него, громко воскликнул: «Ну, друзья мои, теперь первое состязание кончилось, и время начать другое. Я хочу избрать себе теперь такую цель, какой еще никто не выбирал, и, тем не менее, думаю, что не промахнусь в нее!»

С этими словами он поднял лук и нацелился прямо в Антиноя. Тот беззаботно сидел на своем месте и как раз в ту минуту, когда он подносил к своим губам золотой кубок, полный вина, в его горло вонзилась стрела с такой силой, что конец ее проник в затылок.

Женихи, увидавши случившееся, в смятении вскочили со своих мест и бросились за оружием, но на стенах не оказалось ни одного копья, ни одного щита.

Тогда они, думая, что Одиссей случайно попал в их товарища, с руганью набросились на него: «Что ты стреляешь в людей, проклятый чужеземец? Ты умертвил самого благородного из нас! Скоро теперь коршуны будут клевать твое тело!»

Но Одиссей громовым голосом крикнул им: «А, собаки! Вы думали, что я никогда больше не вернусь из-под Трои, и грабили тут мое добро, оскорбляли мою жену, нарушая божеские и человеческие законы! Но теперь наступил час возмездия — я, сам Одиссей, стою перед вами!»

Женихи побледнели от страха, услышавши эти слова, и холодный ужас сковал их члены. Первым оправился Эвримах. «Если ты действительно Одиссей, — сказал он, — то ты имеешь полное право бранить нас. Но тот, кто всех виновнее из нас, уже лежит теперь мертвым, пораженный твоей стрелой. Мы же все остальные менее виновны, чем он, и нас ты можешь пощадить. Каждый из нас возвратит тебе по двадцать быков в вознаграждение за то, что мы поели у тебя, и сколько хочешь золота и серебра!»

«Нет, Эвримах, — мрачно ответил Одиссей, — я не успокоюсь, пока вы все смертью не ответите мне за обиду, нанесенную мне и моей супруге. Делайте все, что хотите, боритесь со мной или ищите спасения в бегстве, но ни один из вас не уйдет от меня!»

Задрожали колени у женихов при этих словах, Эримах же обратился к ним с ободряющими словами: «Никто не сможет теперь удержать гневной руки этого человека; поэтому лучше вынем наши мечи и, защищаясь столами от его гибельных стрел, ринемся все сразу на него и, оттеснивши его от двери, бросимся в город сзывать наших друзей!»

И действительно, выхвативши меч, он с криком устремился вперед, но стрела Одиссея пронзила ему печень, и он вместе со столом грохнулся на землю, где после нескольких бессильных движений испустил дух.

Вслед за ним на Одиссея бросился Амфином, чтобы мечом проложить себе дорогу, но копье Телемаха вонзилось ему между плеч, и он со стоном упал на пол.

Т. Деджордж. Одиссей и Телемах сражаются с женихами Пенелопы. 1812

Телемах, бросивши копье, оставил его торчать в ране, чтобы не подвергнуться нападению сзади, и прыгнул сейчас же к порогу, где стоял отец. Отсюда он поспешил в комнату, в которой хранилось оружие, и вытащил оттуда четыре щита, восемь копий и четыре шлема; затем он вооружился сам и, вооружив бывших с ним пастухов, поспешил к Одиссею, неся ему также щит, шлем и два копья.

Одиссей тем временем, стоя на пороге, продолжал посылать свои гибельные стрелы, без промаха поражая каждый раз по одному из женихов. Когда же все стрелы вышли, он надел принесенное Телемахом оружие и взял в руки два тяжелых копья. В зале была еще одна боковая дверь, которая вела в коридор, выходивший на улицу; отверстие этой двери было настолько узко, что в нее сразу мог войти только один человек. Одиссей поручил охранять эту дверь Эвмею, но теперь тот отошел от нее, и проход сделался свободным.

Один из женихов, Агелай, заметил это и предложил товарищам попытаться ускользнуть через нее. Те изъявили было свое согласие, но бывший заодно с ними Меланий отговорил их от этого плана.

«Дверь слишком узка, — сказал он, — и может пропустить только одного человека, который и загородит дорогу всем остальным. Лучше, дайте мне пройти туда, я сумею достать и принести вам оружия».

И с этими словами он исчез в проходе и через несколько минут действительно возвратился, неся с собой оружие. Несколько раз ходил он и возвращался назад, и скоро в руках женихов оказалось уже двенадцать щитов и столько же шлемов и копий.

Одиссей, увидавши внезапно оружие в руках врагов, испугался и воскликнул, обращаясь к сыну: «Верно, какая-нибудь служанка выдала нас, либо кто-нибудь из наших слуг».

«Нет, отец, я сам виноват в этом, — возразил Телемах, — когда я брал в последний раз оружие, я не запер дверь кладовой, а только притворил ее».

Тогда Эвмей сейчас же бросился, по приказанию Одиссея, в кладовую, чтобы запереть ее. Но увидавши там Мелантея, забиравшего оружие, он вернулся назад, чтобы спросить своего господина, что ему сделать с ним. «Возьми с собой Филотия, — сказал тот, — и вместе изловите его там и, связавши ему руки и ноги, подвесьте на крепкой веревке к средней балке. Пусть мучается там! А сами заприте дверь и возвращайтесь скорее назад!»

Пастухи молча повиновались. Подстерегши Мелантея на пороге кладовой, когда он выходил оттуда, нагруженный оружием, они схватили его, связали ему руки и ноги и, привязав крепкую веревку за одну из балок крыши, подвесили его, обвязав другой конец веревки вокруг его тела. Затем заперли дверь и поспешно возвратились в залу на свои места.

Теперь они все четверо стояли рядом плечо к плечу и по знаку, данному Одиссеем, одновременно метнули в толпу женихов свои копья. Удары были направлены верно, и в ту же минуту четыре жениха лежали на земле и бились в предсмертных судорогах. Оставшиеся в живых в страхе забились в самый дальний угол залы, но в следующую минуту оправились и, вытащивши из трупов засевшие в них копья, дрожащими и неверными руками бросили их в своих ужасных противников. Большая часть копий пролетела мимо, только копье Амфимедона ранило слегка Телемаха в руку, да еще копье Ктезиппа пробило щит Эвмея и вонзилось ему в плечо. И тот и другой сейчас же поплатились за это, павши мертвыми под меткими ударами копий. Свинопас, направив свое копье в Ктезиппа, крикнул ему при этом: «Вот тебе, негодяй, подарок за ту кость, которую кинул ты в моего господина!»

Афина, держащая шлем и копье, с совой. Работа мастера Брига. Ок. 490–480 гг. до н. э.

Тем временем на помощь своему любимцу спустилась Афина Паллада. Спустивши с потолка свою вселяющую ужас эгиду, она привела женихов в такой страх, что они начали бесцельно метаться по зале, подобно тому, как мечутся по лугу коровы, когда на них со всех сторон налетят слепни. Одиссей же и его помощники сбежали с порога и начали гоняться за женихами, всюду неся с собой смерть и обливая потоками крови пол залы.

Один из женихов, Лейод, бросился к ногам Одиссея и, обнимая его колена, стал умолять о пощаде. «Сжалься надо мной! — молил он. — Никогда не творил я бесчинств в твоем доме. Я был только жертвогадателем у женихов и не раз старался отговаривать их от постыдных поступков».

Бюст Афины типа «Палада Веллетри». Римская копия II в. н. э. со статуи работы греческого мастера Кресилая. V в. до н. э.

«Если ты был их жертвогадателем, то верно ты часто молился за них!» — мрачно взглянув на него, сказал Одиссей и, схвативши меч Агелая, валявшийся на земле, одним ударом отсек молящему голову.

Недалеко от боковых дверей стоял певец Фемий. Увидав приближающегося к нему Одиссея, он уронил свою арфу на землю и бросился перед ним на колени. «Пощади меня! — воскликнул он. — Ты сам раскаешься потом, если убьешь певца, ибо он радует своими песнями и людей и богов. Твой сын подтвердит тебе, что я ничего дурного не делал в твоем доме».

Одиссей, не обращая внимания на его мольбу, уже поднял меч, но в эту минуту подбежал Телемах и, удержав мстительную руку отца, стал просить его: «Опомнись, отец, не убивай его; он невиновен. Пощади также и глашатая Медона; он ухаживал за мной, когда я был еще ребенком, и всегда хотел добра нашему дому».

Медон в это время сидел под столом, дрожа от страха, закутанный в свежую шкуру коровы; услышав просьбу Телемаха, он выполз из своего убежища и умоляюще припал к ногам своего покровителя. Улыбка промелькнула на мрачном лице Одиссея, и он сказал: «Успокойтесь вы оба, просьба Телемаха спасла вас. Идите и возвестите людям, насколько лучше жить праведно, чем поступать бесчестно!»

Оба спасенные, еще дрожа от страха, оставили зал и поспешили в город.

Одиссей же оглянулся вокруг и увидал, что в живых не осталось больше ни одного жениха. Все они лежали неподвижно, как рыбы, которых рыбак вытряхнул из своей сети. Тогда Одиссей приказал Телемаху позвать сюда ключницу; та сейчас же явилась и нашла своего господина стоящим посреди трупов с глазами блестящими, как у льва.

«Радуйся, матушка! — сказал, увидя ее, Одиссей. — Но воздержись от радостных криков, ибо не подобает смертному громко ликовать над трупами!»

Затем он приказал ей отобрать неверных служанок и прислать их к нему в залу и, обратясь к сыну и пастухам, добавил: «Вынесите вместе с рабынями все эти трупы. Затем вымойте кресла и столы и очистите всю залу от крови. А когда кончите все это, то отведите рабынь, запятнавших себя и наш дом, на двор и там умертвите их».

С жалобным плачем спустились рабыни и сбились все в кучу, но Одиссей быстро принудил их приняться за работу. Когда зал был очищен от крови, Телемах и пастухи отвели несчастных на двор и там, заперев их в проходе между кухней и стеной, безжалостно умертвили. Здесь же погиб ужасной смертью и Мелантей, которого пастухи вытащили из кладовой и, разрубивши на куски, бросили на съедение псам.

Теперь дело мести было закончено, и Телемах с пастухами возвратился в залу к Одиссею. Тот, узнавши, что все кончено, приказал Эвриклее принести огня и благовонной серы и окурить весь зал, дом и двор. Однако Эвриклея на этот раз не сразу послушалась его; вместо того чтобы исполнить его поручение, она принесла и подала герою мантию и хитон. «Вот тебе платье, — сказала она, — ибо не подобает тебе в своем доме ходить в таких лохмотьях».

Одиссей и Пенелопа. Одиссей и Лаэрт

Но Одиссей отложил поданное платье в сторону и еще раз настоятельно приказал старухе исполнить его поручение. На этот раз она повиновалась ему и, крикнувши вниз остальных служанок, принялась окуривать дом благовонной серой. Служанки, спустившись сверху, бросились всей толпой к Одиссею и, плача, стали покрывать поцелуями его руки и платье. На глазах Одиссея показались слезы, а в сердце его шевелилась радость при виде этих рабынь, оставшихся верными ему.

Когда весь дом был окурен, Эвриклея поднялась наверх, чтобы возвестить своей госпоже радостную весть о возвращении ее супруга. Пенелопа покоилась в эту минуту мирным сном, и она, подойдя к ее ложу, стала тихо будить ее: «Проснись, милая дочь моя! Прибыл твой супруг, Одиссей, и ждет тебя там, внизу. Он победил всех твоих дерзких женихов, так оскорблявших тебя и твоего сына и расхищавших его добро».

Пенелопа открыла глаза и с упреком сказала ей: «Верно, боги лишили тебя разума, что ты пришла сюда смеяться надо мной. Зачем прогнала ты мой тихий сон? Я так крепко и мирно спала сейчас, как не спала ни разу с тех пор, как мой супруг покинул меня».

«Не гневайся понапрасну, дочь моя, — возразила Эвриклея. — Твой супруг возвратился; он скрывался до сих пор под личиной того нищего, над которым так смеялись все женихи там в зале; твой сын уже давно узнал его, но держал это пока в тайне, чтобы тем лучше свершить месть над женихами».

Услыхав это, Пенелопа вскочила с ложа и, заливаясь слезами, сказала няньке: «Но если Одиссей действительно вернулся и ждет меня там, в зале, то как мог он одолеть женихов один — такую толпу?»

«Я сама и не видала и не слыхала этого, — ответила Эвриклея, — ибо мы женщины сидели наверху, крепко запершись и дрожа от страха. А когда твой сын позвал меня, то я нашла уже всех женихов без движения лежащими на земле; твой же супруг, как лев, гордо стоял среди их трупов».

«Нет веры у меня к твоим словам, но давай спустимся вниз, я сама увижу, что случилось там», — сказала Пенелопа и, дрожа от надежды и страха, перешагнула порог своей комнаты и направилась к зале. Войдя туда, она молча, остановилась перед Одиссеем: сомнения и недоверие овладели ею; то ей начинало казаться, что она узнает любимые черты, то они опять становились для нее чуждыми, и вид лохмотьев, покрывавших Одиссея, отпугивал ее.

Наконец, к матери подошел Телемах и, наполовину сердясь, наполовину смеясь, сказал ей: «Как можешь ты оставаться такой бесчувственной? Подойди к отцу, испытай его, расспроси! Какая другая женщина могла бы так недоверчиво встретить супруга?»

«Ах, милый сын, — ответила Пенелопа, — удивление сковало мой язык, и ни один вопрос не приходит мне на ум! Но если это действительно мой возлюбленный супруг вернулся в свой дом, то, не бойся, я узнаю его, ибо у него есть для меня тайные знаки».

Тогда Одиссей повернулся к сыну и со смехом сказал ему: «Оставь мать, она сама узнает меня! Сейчас она не может почтить и признать меня, ибо эти грязные лохмотья покрывают мое тело. Но я сумею убедить ее. Теперь же нам нужно подумать о другом. Ведь мы убили самых благородных юношей в целой Итаке. Как нам быть теперь с этим?»

«Об этом тебе лучше судить, отец! — ответил Телемах. — Ведь недаром ты слывешь среди людей самым лучшим советником в мире».

«Вот, что кажется мне самым лучшим теперь, мой сын! Вы все омойтесь сейчас в ванне и наденьте самые лучшие платья; пусть служанки также приоденутся, певец же пусть возьмет в руки арфу и огласит залу радостными звуками песни. Таким образом, всякий, проходящий мимо дворца, будет думать, что здесь еще продолжается пир, и слух об убийстве женихов проникнет в город еще не скоро, так что мы успеем подготовиться».

Приказание его было немедленно исполнено, и скоро зал огласился веселыми звуками арфы и пения. Проходившие мимо дворца останавливались и, слыша веселый шум, говорили друг другу: «Ну, теперь нет сомнения, что Пенелопа выбрала себе жениха и теперь там идет праздничный пир».

Тем временем Одиссей смыл с себя всю грязь и кровь, приставшую к нему, и натер свое тело маслом. Афина опять возвратила ему прежний вид, и когда он возвратился в залу, то видом своим он был подобен бессмертным.

Войдя в залу, он сел на свой трон рядом с Пенелопой. «Ну, странная женщина, — сказал он, — поистине, боги дали тебе, должно быть, совсем бесчувственное сердце; никакая другая женщина не могла бы так холодно встретить своего супруга, вернувшегося домой после двадцати лет скитаний».

«Удивительный человек! — ответила ему Пенелопа. — Пойми, что не гордость и не презрение удерживают меня. Но, однако, пусть будет так. Постели ему кровать Эвриклея, но не в спальне, а в другой комнате».

Этими словами Пенелопа хотела испытать своего супруга. Одиссей с досадой ответил ей: «Печальное слово сказала ты, женщина. Ведь моего ложа не мог вынести ни один смертный, хотя бы он напряг все свои силы, ибо тайна заключалась в устройстве его. Ведь основанием ложа служил корень маслины, вокруг которого была построена комната. Неужели же кто-нибудь срубил тот корень?»

Колени задрожали от радости у царицы, когда она узнала по этим словам своего супруга. Плача, поднялась она со своего места и, бросившись к Одиссею, начала покрывать поцелуями его руки и лицо. «Не гневайся, Одиссей, — сквозь слезы говорила она, — что я не сразу приласкалась к тебе и не с почетом встретила тебя! Боги не были милостивы к нам, и теперь мое сердце все время боялось, что это не ты, а какой-нибудь хитрый чужеземец, который хочет обмануть меня. Но теперь, когда ты рассказал мне то, чего не знает ни один смертный, я успокоилась!»

Кровью обливалось сердце героя, когда он слушал ее речи, и, горько плача, он прижал к груди свою верную жену. Всю ночь провели супруги вместе, рассказывая друг другу о несчастьях, которые они пережили в разлуке.

На следующее утро Одиссей с восходом солнца уже был на ногах и собирался в путь. «Милая жена, — сказал он, обращаясь к Пенелопе, — много бед и несчастий пришлось нам перенести с тобой, и немало их ожидает нас еще в будущем. Но теперь, когда мы опять вместе, нужно позаботиться обо всем, что нам осталось еще. Я сам пойду сейчас в поле, где, тоскуя, ждет меня мой престарелый отец. Ты же тем временем оставайся наверху в своей комнате, стараясь сделать так, чтобы никто не мог видеть тебя».

С этими словами он опоясался мечом, надел блестящую броню и отправился будить сына и обоих пастухов, остававшихся во дворце. Те сейчас же вскочили, и уже скоро все четверо вооруженные шли по улицам города навстречу поднимавшейся утренней заре. Афина Паллада окутала их густым туманом, так что они были невидимы для всех встречавшихся им.

Спустя немного времени они уже подходили к полю старого Лаэрта; посреди двора стоял его дом, со всех сторон окруженный различными хозяйственными постройками; около него лежали и спали слуги, которые обрабатывали ему поле.

Когда они уже стояли около дома, Одиссей сказал своим спутникам: «Вы ступайте в дом и зарежьте нам к обеду лучшую откормленную свинью. Я же отправлюсь в поле искать Лаэрта, который, наверно, где-нибудь стоит за работой. Я хочу испытать, узнает он меня или нет, а потом мы с ним вернемся и вместе насладимся обедом».

И с этими словами Одиссей передал своим спутникам копье и меч и отправился в сад разыскивать отца. Он скоро нашел его, как раз в ту минуту, когда тот, сидя на земле, заботливо обкапывал какое-то деревцо. Старец был одет очень бедно и неопрятно: на теле его был грубый заплатанный хитон, на ногах же были надеты худые ремни из бычьей кожи; весь вид старца показывал, что тяжелая печаль неотступно грызет его сердце.

Горько стало герою, когда он увидел отца в таком жалком виде, и прислонившись к дереву, он заплакал. Первой его мыслью было броситься к отцу, обнять его и сказать, что это он — его любимый сын, вернувшийся, наконец, в страну отцов. Но потом он испугался, что слишком неожиданная радость может оказаться вредной для старца, и он решил сначала подготовить его.

Т. ван Тюльден. Одиссей и Телемах на пути к Лаэрту. 1632

Поэтому он, подойдя к нему, спросил его: «Ты, видимо, хорошо понимаешь свое дело, старик, но по твоему виду мне сдается, что ты не привык к такому грязному и плохому платью. Скажи же мне, кто твой господин и для кого возделываешь ты этот сад? И действительно ли эта страна Итака, как сказал мне какой-то прохожий, встретившийся на пути? Это был какой-то недружелюбный человек, и он ничего не ответил мне, когда я спросил, жив ли еще тот человек, навестить которого я явился сюда. В своем отечестве я раз принимал мужа, который сказал мне, что он из Итаки и что он сын царя Лаэрта».

Так сочинял без запинки изобретательный Одиссей. Его отец при звуке своего имени сразу поднял от земли голову и, обливаясь слезами, воскликнул: «Конечно, ты находишься сейчас в той стране, которую ищешь, но того человека, о котором ты спрашиваешь, нет здесь. Но скажи мне, как давно это было, что твой несчастный гость, а мой сын, посетил тебя?»

«Пять лет тому назад твой сын покинул мой дом, — ответил Одиссей. — Он уезжал с радостным сердцем, и мы сговорились еще раз побывать друг у друга в гостях и почтить друг друга подарками».

Сердце перевернулось в груди Лаэрта при этих словах, и все его дряхлое тело начало сотрясаться от рыданий. Тут Одиссей не мог больше вытерпеть; он схватил своего отца в объятия и, покрывая горячими поцелуями, начал успокаивать его. «Это я, отец! Я сам твой сын, о котором ты спрашивал меня. На двадцатом году, наконец, возвратился я на свою родину! Осуши же свои слезы и радуйся!»

Но Лаэрт с удивлением взглянул на него и ответил: «Если ты действительно мой сын, вернувшийся, наконец, на родину, то покажи какой-нибудь знак, чтобы я мог узнать тебя».

«Прежде всего, — ответил Одиссей, — вот рубец от той раны, которую когда-то нанес мне на охоте кабан. Потом я могу показать тебе те деревья, что ты подарил мне: помнишь, тринадцать грушевых деревьев, десять яблонь и сорок маленьких фиговых деревьев?»

Теперь старец не мог более сомневаться и, обессилев от внезапной радости, бросился на грудь к сыну, который поддержал его своими могучими руками. Но он скоро пришел в себя, и они тихо направились к его дому, мирно и радостно беседуя друг с другом. Они уже все сидели за столом и вкушали вкусную пищу, когда домой вернулся с поля слуга Долион вместе со своими сыновьями. Узнавши радостную весть, он сейчас же поспешил к Одиссею и, покрывая его руки поцелуями, вскричал: «Да будет над тобой благословение богов, возвративших тебя, наконец, к нам! Но знает ли о твоем возвращении твоя супруга или нужно послать сказать ей?»

«Она все знает, — ответил Одиссей, — и тебе нет нужды утруждать себя».

Тогда Долион с сыновьями подсел к столу, и они продолжали радостный пир.

Победа Одиссея

Тем временем по улицам Итаки быстро проносилась молва, распространяя ужасную весть об избиении женихов. С жалобными криками и с угрозами бросились родственники убитых к дворцу Одиссея и, вытащив оттуда трупы, предали их погребенью. Затем все они устремились на площадь, где уже, шумя, собиралось народное собрание. Когда вся площадь наполнилась народом, вперед выступил отец Антиноя, Эвпейт. Пораженный скорбью и пылая жаждой мщения, он обратился с речью к народу: «На всех нас и на всех наших потомков падет стыд, если мы не отомстим злому убийце наших сынов и братьев! Так не дадим же ему ускользнуть от нас и поразим его вместе с сыном!»

Одиссей и Пенелопа. Осколок вазы. Ок. 510–500 гг. до н. э.

В эту минуту на площадь явились из дворца глашатай Медон и певец Фемий; народ с удивлением расспрашивал их, как они избежали общей участи, и Медон громко сказал, обратившись к гражданам: «Выслушайте меня, мужи Итаки! Не без помощи богов выполнил Одиссей свое кровавое дело. Я сам видел какого-то бога, который в образе Ментора стоял рядом с ним и то помогал ему, то наводил ужас на женихов. Смерть женихов — дело богов, и напрасно мы стали бы мстить за нее!»

Ужас охватил собравшихся, когда они услыхали речь глашатая; как только первое впечатление прошло, среди народа поднялись споры. В конце концов, одна половина собрания быстро поднялась со своих мест и бросилась по домам за оружием. Скоро они опять собрались вооруженные и под начальством Эвпейта направились к дому Лаэрта навстречу Одиссею.

Афина Паллада, увидав эту толпу, сейчас же поднялась на Олимп к своему отцу Зевсу, чтобы спросить его, что будет дальше.

«Поступай и дальше, как угодно твоему сердцу, — ответил ей Зевс, — мой же совет таков: пусть теперь, когда Одиссей наказал женихов, будет с обеих сторон дана клятва примирения, и пусть он останется царем. И взаимная любовь и счастье водворятся в Итаке!»

Решение Зевса было мило сердцу Афины, и она, покинув Олимп, опять спустилась на остров.

Тем временем Одиссей и его спутники окончили обед, и Одиссей сказал задумчиво своим друзьям: «Наши враги в городе уже, наверно, узнали все, и не лишне было бы кому-нибудь из нас взглянуть на улицу». Сейчас же один из сынов Долиона встал и вышел из дома, но через минуту испуганный вбежал назад, громко крича: «Они идут, Одиссей! Они идут! Скорее вооружайтесь!»

Тотчас же все бывшие там бросились к оружию, и даже седовласые Долион и Лаэрт взяли оружие в свои слабеющие руки. Одиссей стал впереди этого маленького отряда, и все они поспешно вышли из дома навстречу врагу.

Дорогой Одиссей обратился к своему сыну с ободряющими словами. «Ну, Телемах, — сказал он, — наступает для тебя время оправдать те надежды, который я возлагаю на тебя. Покажи себя в битве, в которой будут сражаться храбрейшие мужи, и не посрами своего рода, который всегда превосходил всех других смертных своей храбростью».

«Как можешь ты еще сомневаться в моей храбрости? — воскликнул Телемах. — Ты увидишь, что я сумею не посрамить своего рода!»

Между тем Афина Паллада, в образе Ментора, приблизилась к Лаэрту и на ухо шепнула ему: «Благородный сын Аркезия, принеси мольбы вседержителю Зевсу и его дочери и смело бросай наудачу копье!» Лаэрт послушался ее совета и, не прицеливаясь, метнул свое копье в толпу врагов; быстро полетело оно вперед и, пронзивши шлем Эвпейта, раскололо ему череп, так что он мертвый грянулся на землю. Одиссей же с товарищами, как буря, устремился на врагов, поражая их смертоносными ударами своего меча. Ни один из них не ушел бы невредимым с поля битвы, если бы в дело не вмешалась Афина Паллада.

«Остановитесь, мужи итакийские! — воскликнула она громовым голосом. — Не лейте понапрасну крови и прекратите вашу вражду!»

Ужас охватил всех мужей при этом голосе, и, устрашенные, они побросали свое оружие и обратились в самое беспорядочное бегство. Одиссей хотел броситься в погоню за ними, но молния Зевса, ударившая перед ним в землю, остановила его.

«Удержи свой меч, благородный сын Лаэрта, — сказала Афина, появляясь перед ним, — иначе гнев всемогущего громовержца обрушится на тебя!»

Покорно повиновались богине Одиссей и его товарищи и вместе с ней вернулись в город. Когда они подошли к городской площади, она была уже полна народом, созванным со всех сторон глашатаями.

И тут исполнилось обещание Зевса, и гнев исчез из сердец всех граждан. Сама Афина, в образе Ментора, вновь укрепила союз между Одиссеем и народом, и народные старейшины клятвенно признали героя своим царем и защитником. Ликующие толпы проводили его до самого дворца, где Пенелопа вместе со своими служанками увенчала и празднично украсила его.

Долгие годы наслаждались безмятежным счастьем вновь соединившиеся супруги. И только позднее произошло с Одиссеем то, что ему предсказал в подземном мире старец Тиресий. А после этого его посетила тихая смерть уже в глубоком старческом возрасте.

Французские и немецкие притчи

Роберт дьявол

В доброе старое время жил в Нормандии герцог, по имени Губерт, храбрый и благородный рыцарь, воздававший каждому по его заслугам и своею приветливостью и кротостью завоевавший всеобщую любовь. С согласия своих баронов, он женился на благонравной и набожной красавице, дочери Бургундского герцога, и перенес свою резиденцию в город Руан. Здесь жили герцог и его жена, оба окруженные любовью и уважением подданных, и ничто не мешало бы их счастью, если бы Бог послал им детей. Они ничем не согрешили перед судьбой, были благочестивы и богобоязненны, усердно посещали церковь, раздавали много милостыни, были со всеми ласковы и добры — одним словом, были одарены самыми разнообразными добродетелями и лучшими качествами души. И тем не менее они прожили восемнадцать лет в браке, и Бог не благословил их наследниками. Однажды герцог, погруженный в свои печальные думы, отправился на охоту. «Сколько женщин, — говорил он себе, — на моих глазах воспитывают прекрасных детей и не могут нарадоваться на них! Не иначе, как Бог возненавидел меня, и нужно только удивляться, что отчаяние до сих пор не овладело мною». Так лукавый, всегда готовый хитростью обмануть человека, искушал герцога, и тот приехал домой крайне взволнованный и открыл супруге терзавшую его печаль. Герцогиню эти жалобы так расстроили, что она, не помня себя, воскликнула: «Если Бог не властен дать мне детей, то пусть это произойдет во имя дьявола, и если родится ребенок, то пусть он душой и телом будет предан дьяволу!»

Г. Курбе. Луи Гуймард (1822–1880) в роли Роберта Дьявола. 1857

И с этого времени герцогине суждено было сделаться беременной. Когда ей пришла пора родить, начались необычайные явления. Целый месяц она лежала в жестоких схватках, и ясно было, что огромных страданий должно было стоить ей разрешиться от бремени. И, действительно, если бы не молитвы, покаяния и добрые дела ее близких и родных, то она, наверное, умерла бы. Присутствовавшие при родах женщины пришли в ужас от странных знамений, сопровождавших появление на свет ребенка. Грозная туча заволокла небо, и надвинулась густая тьма, словно ночь наступила; беспрерывно мелькала молния и грохотал гром, словно разверзлась небесная твердь и наступил конец света. Со всех концов земли налетели страшные вихри и готовы были срыть дом до основания. Все уже думали, что не переживут этой бури и будут погребены под обломками. Но Богу угодно было, наконец, чтобы буря утихла и погода прояснилась. Родившийся меж тем мальчик оказался необычайно большим, словно то был годовалый ребенок, и он всех приводил в изумление своими размерами. Мальчика крестили и назвали Робертом. Когда его несли в церковь и обратно, он не переставал кричать и вопить. У него очень скоро выросли большие зубы, которыми он начал кусать своих кормилиц, и так как те отказывались исполнять свои обязанности, то его пришлось кормить из рожка. Не успел ему исполниться год от рождения, как он уже свободно бегал и говорил, как пятилетний; и чем больше рос, тем больше обращал на себя внимание своими жестокими похождениями. Он не слушался ни мужчин, ни женщин, и при встрече с детьми бил их кулаками, преследовал каменьями или царапал им глаза. Часто дети толпой собирались, что вступить с ним в борьбу, но, завидя его, не могли устоять от страха и с криком: «Роберт-Дьявол идет!» разбегались, как овцы перед волком. Скоро все дети в округе стали звать его Робертом Дьяволом, и это имя так и осталось за ним.

Так жил Роберт с самого детства, и бароны страны, глядя на его похождения, не могли нарадоваться. Они это называли юностью и думали, что с годами он переменится. Но в конце концов все должны были убедиться, что дело слишком плохо. Так как сорная трава не удалялась, то Роберт и рос гордый и злой, бегал по улицам, раздавал удары направо и налево, сбивал с ног всякого встречного и кривлялся, как безумный. Когда ему минуло шесть или семь лет, его призвал к себе герцог, который видел и понимал его дурные наклонности, и сказал: «Мой сын, пришла пора пригласить воспитателя, который обучал бы тебя добрым нравам и наукам».

Иллюстрация к опере «Роберт Дьявол» Джакомо Мейербера

Роберт согласился, и его передали доброму и ученому руководителю, который должен был его воспитывать и учить. Однажды этот учитель хотел наказать Роберта за какие-то злые проказы и потребовал, чтобы мальчик оставил свои извращенные шалости. Не долго думая, Роберт вытащил нож из кармана и всадил его в бок своему учителю, который, обливаясь кровью, упал мертвым к его ногам. Роберт бросил на убитого книгу и воскликнул: «Возьми и науку свою! Отныне ни один монах и ни один священник не будет моим учителем!» С этих пор нельзя было найти никого, кто согласился бы воспитывать и обучать его, и волей-неволей пришлось предоставить его самому себе и дать ему идти своей собственной дорогой. А он отдавался злу, ничему хорошему ни у кого в мире не хотел учиться и поносил Бога и святую церковь. Когда священники во время обедни начинали петь в церкви, он засыпал им рты золой и песком, а, если, бывало, завидит, что кто-нибудь проникновенно и усердно молится, то ударял его по затылку, и молящийся стукался головой об пол. Всем доставалось от его злых шуток, и все проклинали его.

Наблюдая злодейские похождения своего сына и его извращенные развлечения, герцог проклинал день его рождения. Также и герцогиня была в постоянной печали по его поводу и однажды с такими словами обратилась к герцогу: «Наш сын уже в возрасте и крепко сложен. Не лучше ли было бы посвятить его в рыцари; он, может быть, тогда отказался бы от своих злых затей». Герцог согласился с этим. Роберту было тогда не более восемнадцати лет. На Троицу герцог собрал знатнейших баронов и дворян своей страны и призвал своего сына Роберта на это собрание. Испросив согласия присутствовавших, герцог сказал сыну: «Мой сын, Роберт, выслушай, что я скажу тебе по совету моих добрых друзей. Я решил посвятить тебя в рыцари, чтобы ты в обществе благородных людей усваивал рыцарские добродетели и отучался от своих старых привычек, которые не нравятся никому». На это Роберт ответил: «Отец, поступайте, как хотите. Мне же самому безразлично, каково мое положение, высокое или низкое. Я решил продолжать свои забавы и впредь не намерен поступать лучше, чем до сих пор поступал, а положение рыцаря меня мало занимает». С этими словами он покинул собрание и со всех ног пустился, как безумный, к церкви, где по случаю праздника было полно молящихся, и всех, кто попадался по дороге, бросал на землю. На следующий день после Троицы он был посвящен в рыцари. Затем герцог объявил турнир, и в нем принял также участие рыцарь Роберт, который никого не боялся, ни Бога, ни черта. Не успели начаться состязания, как рыцари один за другим стали падать на землю, так как Роберт Дьявол сражался, как лев, не щадя никого, и выбивал из седла всякого, кто встречался ему на пути. Одному он ломал руки, другому ноги, третьему шею. Никто из вступавших в борьбу с ним не уходил неотмеченным, и десять лошадей он заездил насмерть. Услышав об этом, герцог пришел в сильный гнев, сам явился на ристалище и велел немедленно под угрозой сурового наказания прекратить состязания. Но обезумевший Роберт и слушать не хотел отца, продолжая раздавать удары направо и налево, сваливая на землю лошадей и всадников, пока, наконец, за один только день не убил насмерть трех храбрейших рыцарей страны. Все присутствовавшие призывали его, желая остановить. Но все было напрасно. И только когда он увидел, что на ристалище уже больше ни одного человека не осталось и ни одного злодейства совершить нельзя, он пришпорил своего коня и ускакал в открытое поле, вглубь страны в поисках приключений. Там он собрал вокруг себя всевозможных бродяг и злодеев и зажил еще хуже, чем при дворе. Он похищал женщин и девушек, а мужчин убивал, и скоро во всей стране норманнов не было человека, который не был бы обижен им. Он опустошал церкви, грабил и разорял монастыри. Одна весть хуже другой приходила к герцогу о жизни Роберта в Нормандии. Одни говорили: «Ваш сын обесчестил мою жену». Другой жаловался: «Он дочерей моих похитил». Третий рассказывал: «Он мое добро увез». Четвертый доносил: «Он меня до полусмерти изранил». Со всех сторон стекался народ с жалобами на причиненные Робертом беды. Глубоко опечалился герцог, получая такие известия и проливая горючие слезы, молился: «Премудрый Боже! Я много раз обращался к Тебе с мольбой послать мне сына. Но вот теперь у меня есть сын, который причиняет мне столько горя, что я не знаю, как мне быть с ним. Поэтому я прибегаю к тебе, Всеблагой Боже, исцели мои душевные страдания и дай силу спасти моего сына от гибели!»

Один рыцарь из свиты герцога, тронутый глубокой скорбью своего повелителя, обратился к нему с такими словами: «Я осмелюсь посоветовать вам, мой высокий повелитель, отправить людей к вашему сыну и призвать его ко двору. В присутствии своих дворян и друзей сделайте ему целительное внушение за его образ жизни и велите встать на другой путь. Если же он не согласится, то поступите с ним, как с чужим, бросьте в темницу и судите по всей строгости законов и обычаев страны». Герцог одобрил этот план и благодарил рыцаря за добрый совет. Немедленно были посланы гонцы во все концы страны, чтобы отыскать сына и привести его к отцу. Роберт был в открытом поле, когда до него дошло известие, что народ собрался со всех сторон к герцогу с жалобами на его обиды. Вскоре пришли и гонцы, отправленные герцогом. Роберт жестоко расправился с ними. Он выколол им глаза и сказал: «Теперь вам спокойнее будет спать, мои друзья. Ступайте и скажите моему отцу, что в ответ на его призыв я ослепил вас».

Ужас обуял всех. Ослепленные со слезами вернулись к герцогу и жаловались: «Посмотри, наш повелитель, какую расправу учинил над нами твой сын Роберт!» Страшно разгневан был герцог злодействами сына и стал думать, как положить им конец.

Он собрал свой тайный совет и по предложению мудрейшего из своих дворян разослал поспешно гонцов во все города и ко всем баронам с приказом, чтобы все власти и судьи во всем герцогстве приложили все силы и старания и схватили его сына Роберта. Услыхав о таком оповещении, Роберт и его приятели сильно оробели. Он сам в отчаянии скрежетал зубами и поклялся ужасной клятвой поднять войну против отца и разорить всю страну. Роберт тотчас приказал построить дом в густом, темном лесу и решил здесь поселиться. Место это было уединенное и страшное, окруженное дикими скалами и более пригодное для жилья диких зверей, чем людей. Сюда он созвал своих товарищей, воров, разбойников, грабителей, святотатцев, самые преступные отбросы, какие только можно было где-либо собрать. Атаманом этой шайки был сам Роберт. Самые гнусные злодеяния совершали они в этом лесу. Ни купцам, ни другим приезжим или прохожим людям, никому не было пощады, всем сносили головы, и никто не решался пускаться в путь из страха перед Робертом и его бандой разбойников, которые рыскали, как голодные волки. А вернувшись домой, в свою лесную крепость, они предавались всем греховным наслаждениям, не зная дня без кутежей и разврата.

Вечно занятый мыслью, как бы совершить какой-нибудь разбой, Роберт однажды вышел из своей крепости, чтобы побродить по лесу, и случайно встретил семь отшельников, набожных людей святой жизни, которые беспечно шли своей дорогой. Роберт набросился на них и стал избивать своим мечом. Они были смелы и сильны и вполне могли отразить нападение, но не оказали никакого сопротивления и из любви к Богу терпеливо переносили все его издевательства. Наконец Роберт их всех перебил и насмешливо воскликнул: «Какое красивое гнездо святых я разорил! Всем надел мученические венцы!» После этого ужасного злодейства он покинул лес, еще более злой и страшный, словно сам Сатана из преисподней. Вся его одежда была забрызгана кровью, как у мясника с бойни. В таком виде он долго ехал верхом по полям, пока не приблизился к замку Дарк. В этот замок, как рассказал ему в дороге пастух, должна была в этот день приехать к обеду его мать, герцогиня. И увлекаемый каким-то смутным предчувствием, он также поехал туда. Но при его приближении народ стал разбегаться, как зайцы перед собаками. Одни запирались в домах, другие спасались в церковь. Здесь впервые Роберт заметил, что все перед ним бегут, и в первый раз в своей жизни подумал о себе. Он глубоко вздохнул и горько заплакал. «О, Боже Всемогущий! Почему все бегут от меня? Я несчастный, извращенный человек. Мне кажется, что я зачумленный. Моя жизнь, должно быть, проклятая и всем ненавистная, и я прекрасно вижу, что Бог и люди покинули меня». С такими мучительными мыслями он подъехал к воротам замка и соскочил с лошади. Но не нашлось никого, кто осмелился бы подойти к нему и взять у него лошадь. Он сам должен был позаботиться о ней и привязал ее к крыльцу. Затем он направился, еще с окровавленным мечом в руке, в покой, где находилась в то время герцогиня, его мать.

Увидев своего сына Роберта, о жестокостях которого она так много слышала, приближающимся к ней с обнаженным мечом, герцогиня испугалась и хотела бежать. Но Роберт еще издали стал кричать ей: «Милая матушка, не бойтесь меня, ради милосердия Божьего остановитесь, я должен говорить с вами!» Затем он покорно подошел к ней, опустил свой меч и сказал: «Скажите мне, моя дорогая, как могло случиться, что я сделался таким безбожным злодеем? Ведь причина должна быть в вас или в моем отце? Поэтому я прошу вас, скажите мне правду!» Герцогиня ужаснулась, услыхав такие слова от сына. Она горько заплакала, упала к его ногам и воскликнула: «Мой сын, я хочу и прошу тебя, чтобы ты сейчас же отрубил мне голову!» Так сказала герцогиня, крайне взволнованная судьбой сына, так как хорошо понимала причину его испорченности. А Роберт в глубокой печали ответил: «Ах, дорогая моя, зачем мне убивать вас? Разве мало зла я сделал уже? А если бы я был способен совершить это, то я был бы еще хуже, чем теперь. Нет, вы лучше скажите мне то, что я хочу знать». Ввиду такой настоятельной просьбы герцогиня рассказала ему все в точности, как происходило дело и как она посвятила его дьяволу еще до его рождения. Она громко каялась и обвинила себя и в заключение воскликнула с отчаянием: «О, сын мой, я самая несчастная из всех женщин. Если ты безбожный грешник, то только я в том повинна!» Тогда Роберт растянулся во всю длину своего высокого роста на полу и долго не мог подняться от душевной боли. Он горько рыдал, оплакивал свою судьбу и говорил: «Черти владеют моей душой и телом, но отныне я отказываюсь от их адских деяний и перестану делать зло». Затем он обратился к своей матери, удрученной тяжелым горем: «О, многоуважаемая повелительница и мать! Я покорнейше прошу вас передать мой привет герцогу, моему отцу. Я совершу паломничество в Рим, чтобы покаяться в своих ужасных грехах, и до тех пор, пока не побываю там, не смогу найти себе покоя». С этими словами Роберт оставил свою мать, поспешно вскочил на коня и поехал снова в свой лес.

Лишенная надежды и утешения сидела в замке герцогиня и оплакивала свою судьбу и судьбу своего сына. В это время пришел герцог. Увидев его, она разразилась новыми рыданиями и чистосердечно рассказала ему о приходе Роберта и об их беседе. Герцог спросил, выражал ли Роберт готовность раскаяться в своих многочисленных преступлениях. «О, да! — отвечала герцогиня, — он хочет отправиться в Рим за отпущением грехов». «Увы! — воскликнул герцог, — все это уже напрасно. Как он возместит вред, который он причинил стране! И все-таки я буду молиться, чтобы Бог помог ему довести дело до конца. Я не верю, чтобы ему удалось вернуться на путь истины, если Бог не проявит к нему своего милосердия».

Роберт приехал в свою лесную крепость и застал товарищей пирующими за столом. Завидев его, они встали и изъявили ему почтение. Тогда Роберт начал их упрекать за развратную жизнь. «Друзья мои, — говорил он, — послушайте, что я вам скажу. Вы знаете, что порочная жизнь, которую мы вели, губит душу и тело; вы знаете, сколько церквей мы разорили, сколько монахов и монахинь обобрали и убили, сколько женщин и девушек соблазнили, купцов ограбили и других людей без числа обворовали и на тот свет отправили. Мы на пути к вечному осуждению, если во время не остановимся, и Бог не ниспошлет нам своего милосердия. Поэтому умоляю вас, разбудите свою совесть и вместе со мной откажитесь от греховной жизни. Сам же я отправлюсь в Рим и там буду каяться в своих преступлениях, пока Всемогущий Бог не простит меня».

Не успел Роберт кончить, как поднялся один из бандитов и насмешливо обратился к товарищам: «Поглядите, братцы, Дьявол в отшельники просится! Шутки шутит с нами Роберт. Не он ли наш атаман и не самый ли он отъявленный мошенник среди нас?» Но Роберт воскликнул: «Милые товарищи, ради Бога прошу я вас, оставьте свои забавы и подумайте о спасении ваших душ!» Другой бандит ответил: «Дорогой атаман, забудьте об этом, вы говорите на ветер. Ни я, ни мои товарищи, мы не послушаемся ни ваших, ни чьих других слов и не сделаемся праведниками. Мирная жизнь не улыбается нам. Нам нужен разгул, к нему мы привыкли!» Все одобрили его заявление и в один голос кричали: «Он прав, хотя бы погибнуть пришлось нам всем! Не мало злодействовали мы до сих пор, а впредь еще больше грехов возьмем на душу!»

Ввиду таких дерзких выкриков Роберт не сказал больше ни слова. Он подошел к двери, запер ее на засов и, схватив суковатую дубину, начал укладывать ею одного бандита за другим, так как их сопротивление было бессильно против его нечеловеческой силы. Когда все были перебиты, он воскликнул: «Ну, молодцы, вы получили по заслугам! Каков хозяин, такова и расплата!» После этой расправы Роберт сначала хотел сжечь разбойничий притон, но вспомнил, что там хранились большие богатства, которые могли еще пригодиться для лучшего дела. Поэтому он отказался от своей мысли, запер дверь дома и ключ взял с собой.

В первый раз за всю свою жизнь Роберт осенил себя крестным знамением, поехал лесом и начал искать дороги в Рим. Долго он так ехал, пока, наконец, не наступила ночь и его стал мучить голод. Тут он случайно подъехал к монастырю, который много терпел от его наездов и грабежей, хотя настоятель монастыря был его двоюродным братом. Теперь он въезжал во двор монастыря, не говоря ни слова. Монахи ненавидели Роберта, как злейшего врага, и больше смерти его боялись. Увидев его, они бросились бежать с криками: «Роберт едет, дьявол его принес к нам!» Эти восклицания удвоили его печаль. «Я сам должен возненавидеть себя, — вздыхал он, — весь мир меня ненавидит за мою проклятую жизнь». Он подъехал к воротам, соскочил с лошади и стал горячо молиться. Затем он подошел к настоятелю и монахам и заговорил с ними по-дружески и так любезно, что даже те, которые бежали от него, как от дикого зверя, стали собираться и прислушиваться к его словам. «Дорогой настоятель, — обратился Роберт, — я знаю, что доставил вам и вашему дому не мало горя». — И встав на колени, он смиренно продолжал: «Передайте мой привет моему отцу и вручите ему этот ключ от разбойничьего дома, в котором я жил со своими товарищами. Все они перебиты мною, и сокровища, награбленные нами, заперты в этом доме. Пусть герцог вернет эти богатства их собственникам, если возможно будет». Эту ночь Роберт провел в монастыре, а на следующий день ранним утром пустился в путь, отдав монахам своего коня и свой меч, которым он учинил так много разбоев. Теперь он шел один и пешком, погруженный в тяжелые думы, по дороге в Рим.

В тот же день настоятель монастыря отправился к нормандскому герцогу, передал ему ключ и сообщил радостную весть о паломничестве Роберта. Тогда герцог вернул всем отнятое у них добро, а оставшееся роздал бедным.

Между тем Роберт долго брел по горам и долам, пока после тяжких трудов и лишений не пришел, наконец, в Рим в Чистый Четверг. День был самый подходящий для покаяния и для заботы о спасении души. Сам святой отец стоял в храме Петра и служил обедню, когда Роберт отворил соборную дверь и очутился в толпе верующих. Он стал проталкиваться вперед, чтобы пройти к святому отцу. Это заметили прислужники папы, начали бить его и оттаскивать назад. Но чем больше они его били, тем дальше он проталкивался вперед. Наконец, подойдя близко к папе, Роберт упал к его ногам и громко закричал: «Я прошу твоего милосердия, святой отец!», и несколько раз повторил эти слова. Молящиеся, стоявшие поблизости, были недовольны шумом, который поднял Роберт, и хотели его прогнать. Но так как он продолжал лежать на полу, то папа проник в его горячее желание, сжалился над ним и сказал народу: «Не трогайте его: насколько я могу понять, его смирение искреннее». Когда тишина восстановилась, Роберт сказал: «Святой отец, я величайший грешник на земле». Папа взял Роберта за руку и спросил: «Мой друг, чего ты хочешь и почему так кричишь?» «О, святой отец, — возразил Роберт, — я прошу вас, дайте мне покаяться. Если вы мне не отпустите моих тяжких грехов, то я буду осужден навсегда, и нужно даже опасаться, что дьявол завладеет моей душой и телом ввиду огромных преступлений, которые мною были совершены. И так как вы призваны давать утешение и помощь всем, кто в них нуждается, то я, во имя Бога, обращаюсь к вам с мольбой и прошу отпустить мне все мои грехи». Услышав такие слова, папа стал догадываться, что перед ним Роберт Дьявол, и спросил: «Сын мой, ты, может быть, Роберт, о котором я так много слышал и которого считают злейшим человеком на земле!»

Роберт ответил: «Да это я». Тогда папа сказал: «Ты будешь освобожден от грехов, но я заклинаю тебя Всемогущим Богом не причинять никому никакого вреда». И сам папа, и все стоявшие вокруг них пришли в ужас, увидев перед собой так неожиданно Роберта Дьявола. Но последний смиренно упал на колени перед папой и покаянно сказал: «Святой отец, клянусь Богом, что я никому не причиню никакого вреда; и так уж много зла я сотворил. До конца своих дней я не обижу ни одного христианского существа». Тогда папа отвел его в сторону, и Роберт чистосердечно рассказал ему, как еще до рождения мать отдала его дьяволу. Папа был страшно испуган таким заявлением и, перекрестившись, сказал Роберту: «Друг мой, ступай в Монтальто, находящееся в тех милях от города. Там найдешь отшельника, моего собственного исповедника. Ему скажи, что ты послан мною, и сознайся во всех своих грехах. Он наложит на тебя епитимию, какую ты заслужил. Это святой человек, и я уверен, что он отрешит тебя от грехов». «Я очень охотно пойду, — согласился Роберт, — лишь бы смилостивился Господь надо мною и это помогло бы спасению моей души».

С этими словами он распрощался с папой. Этот день Роберт оставался в Риме, а на следующее утро рано оставил город и пошел по горам и долам, в надежде сбросить с себя тяжесть своих грехов, к месту, где жил пустынножитель. Отыскав его, наконец, Роберт сказал ему, что пришел от имени папы к нему на исповедь. Отшельник его сердечно принял и после недолгой беседы начал исповедовать. Роберт подробно рассказал, как мать в гневе отдала его дьяволу и какое страшное бедствие от этого произошло, как он с детства начал терзать детей, затем заколол своего учителя, а сделавшись рыцарем, перебил многих рыцарей на турнире, как он во всех концах родной земли воровал, грабил и совершал всякие разбои, как выколол глаза гонцам своего отца и отправил на тот свет семерых отшельников. Одним словом, он рассказал ему о всех злодействах, которые он когда-либо совершил с самого дня рождения до последнего дня. Не мало ужасался отшельник от его признаний, но в то же время внутренне радовался, что Роберт так сокрушенно исповедался в своих грехах. Он дружелюбно пригласил его переночевать и обещал на следующий день начать торжественную исповедь. Роберт, который до сих пор был самым безбожным, порочным, жестоким и страшным человеком на земле, проявлял теперь такую кротость и набожность, такую любезность в словах и поступках, какую только можно было ждать от самого воспитанного и деликатного князя в мире. Многочисленные лишения продолжительного путешествия так утомили его, что он не мог ни есть, ни пить. Поэтому он уединился и начал молиться Богу, дабы Он смилостивился над ним и послал ему победу над адским врагом, вселившимся в него. Когда наступила ночь, отшельник приготовил Роберту постель в небольшой часовне, рядом со своей кельей, а сам целую ночь молился за бедного грешника, пока не заснул среди молитв. Тогда явился отшельнику во сне ангел и сказал: «Человек Божий, выслушай весть, которую я принес тебе. Если этот Роберт хочет заслужить прощение грехов, то пусть он подражает немому и дураку, пусть не ест никакой другой пищи, кроме отнятой у собак, и пусть до тех пор ведет такой образ жизни, пока Господу не угодно будет явить ему знамение о том, что грехи его прощены». В испуге отшельник проснулся и задумался над сновидением. После долгого размышления он стал молиться и благодарить Бога за указание, так как с наступлением дня почувствовал большую любовь к Роберту. Он позвал его и тоном утешения сказал: «Мой сын, иди исповедоваться!» С большим смирением Роберт приблизился к нему и еще раз покаялся в своих грехах. Когда исповедь была окончена, проповедник сказал: «Теперь я знаю, какое испытание тебе предстоит, мой друг. Ты должен притвориться немым юродивым, есть только с собаками и вместе с собаками лежать в конуре; и так жить, пока Богу угодно будет. Такую весть принес мне этой ночью ангел. Епитимия должна продолжаться, пока Бог не возвестит тебе об отпущении грехов». Выслушав эти слова, Роберт очень обрадовался, поблагодарил Бога за милостивое испытание, распростился с отшельником и ушел навстречу предстоявшим лишениям, которые ему казались ничтожными в сравнении с его преступлениями. И совершилось чудо, превратившее порочного, неистового и закоренелого грешника в кроткого, как ягненок, и полного благочестивых мыслей паломника.

Едва вступив снова в Рим, он, согласно велению отшельника, начал вести себя, как юродивый. Он прыгал и бегал по улицам, как сумасшедший. Дети с гиканьем и свистом следовали за ним, забрасывали его грязью и всем, что попадалось им под руки. Не отставали и взрослые, высовывались из окон, смеялись и издевались над ним. После нескольких дней пребывания в Риме ему случилось как-то проходить мимо дворца римского императора, и увидев растворенные двери, он прямо направился во внутренние покои, перепрыгивая с одной стороны на другую, то ускоряя, то замедляя шаги и не останавливаясь подолгу на одном и том же месте. Заметив его кривлянья, император обратился к своим придворным: «Посмотрите на этого красивого молодого человека: он выглядит рыцарем, но, по-видимому, не в своем уме. Жаль его. Пригласите его сесть и дайте поесть и попить». Слуга императора позвал Роберта, но тот ни слова не ответил. Когда же его посадили за стол против его воли и стали предлагать вино, хлеб, мясо, то он ни до чего не дотронулся и удивил всех сидевших за столом своим поведением. Между тем император, продолжавший свою трапезу, бросил кость собаке, лежавшей под столом. Увидев это, Роберт вскочил из-за стола и бросился к собаке, чтобы отнять у нее кость. Собака не хотела уступить своей добычи, и между ними началась грызня: Роберт, ползая по полу, держал зубами за один конец кости, а собака кусала другой. Император и все наблюдавшие эту борьбу громко смеялись. Наконец, Роберт одержал верх, захватил кость в свое единоличное владение, растянулся затем на полу и начал ее грызть, так как он давно уже отказывался от всякой пищи и почувствовал сильный голод. Заметив его жадность, император бросил другой собаке целый хлеб. Роберт овладел и хлебом, но тут же разломил его пополам и половину по справедливости отдал сопернику. Снова поднялся смех, а император сказал приближенным: «Это самый забавный дурак, какого я когда-либо видел. У собак он отнимает хлеб и ест его, а сидя за столом — голодает. Из этого можно только заключить, что он от природы дурак и не притворяется таким». Тогда слуги императора дали собакам вдоволь пищи, чтобы Роберт мог досыта наесться и их позабавить. Наконец Роберт поднялся с пола и начал бегать по комнатам и бить своей палкой собак, а также по стенам, стульям, скамьям, как настоящий сумасшедший. Заметив на своем пути открытую дверь, он вышел и попал в тенистый сад, в котором был фонтан. Страдая от жажды, он нагнулся через край бассейна и вдоволь напился. Когда же наступила ночь, он стал бегать за собаками, и так как они обыкновенно проводили ночь под лестницей в конуре, то и он пролез туда же и лег рядом с ними. Услыхав об этом, император почувствовал глубокое сострадание к Роберту и приказал отнести ему постель. Но Роберт наотрез отказался, знаками объяснив слугам, что он предпочитает спать на сырой земле, чем на мягкой постели. Немало удивился император, увидев, что слуги несут назад постель, и приказал постелить хотя бы соломы в собачьей конуре. На эту подстилку и бросился утомленный Роберт и, наконец, заснул.

Итак, сын герцога Роберт, привыкший спать на мягкой постели в богатых покоях и есть самые изысканные блюда, добровольно отказался от всякой роскоши. Ел с собаками под столом и спал с ними в конуре. Все это он делал по доброй воле и с искренним смирением, чтобы спасти свою душу. В таких испытаниях он прожил семь лет. Собака, с которой он обыкновенно проводил ночь, очень скоро заметила свое выгодное положение в сравнении с другими собаками, получая благодаря Роберту больше еды, и поэтому так привязалась к нему, что скорее дала бы себя убить, чем решилась бы расстаться со своим товарищем по ночлегу.

В то время, как Роберт искупал в лишениях свои грехи, у императора подрастала красавица-дочь, которая родилась немой. Сенешал императора, человек с сильным характером, несколько раз добивался ее руки, но отец не хотел ронять достоинство своей короны и решительно отказывался дать свое согласие. Сенешал был глубоко оскорблен отказом и только о том и думал, чтобы лишить императора трона и короны. Он покинул двор, отправился к сарацинам и собрал огромное войско из неверных; с ним он подплыл к берегам Италии и двинулся на город Рим. Прежде чем император успел прийти в себя от внезапного испуга и собрать достаточные силы против неожиданного врага, сенешал стоял уже перед стенами города и начал осаду. Император созвал своих дворян, баронов и рыцарей и произнес перед ними трогательную речь. «Благородные мужи, — обратился он, — дайте добрый совет, как нам дать отпор собакам-язычникам, осадившим наш город. Если бог в своей бесконечной милости не пошлет нам помощи, то враги, опустошающие нашу страну по всем направлениям, и нас поставят в затруднительное положение, поэтому я прошу всех и каждого во всеоружии выступить на борьбу, чтобы победить неприятеля и изгнать его из наших пределов. Но прежде всего позаботьтесь о том, чтобы захватить в плен сенешала и воздать ему по заслугам». Рыцари и все владетельные особы ответили в один голос: «Повелитель, ваш совет добрый; мы все готовы идти за вами и защищать ваши и наши собственные права. Они все должны пасть от нашей руки и проклясть час своего рождения». Такой ответ обрадовал императора, и он благодарил всех. Он велел объявить по всему городу Риму, чтобы все, и старики, и молодые, способные носить оружие, готовы были сражаться против жестоких врагов. На этот призыв вооружились все, чтобы защищать родину. Все собрались вокруг императора, который встал во главе войска. Но хотя силы императора были велики и даже больше сил сенешала, но последний несомненно одержал бы верх, благодаря своему военному искусству, если бы Богу не угодно было совершить чудо и послать римлянам необычайную помощь. Вот как это случилось.

В тот самый день, когда император выступил против сарацинов, Роберт Дьявол, по своему обыкновению, расхаживал у фонтана в императорском саду. Вдруг он услышал голос с неба, который призывал: «Поспеши, Роберт! Бог повелевает тебе тотчас же надеть белые доспехи, которые я принес тебе, сесть верхом на белого коня, которого я привел, и без всякого замедления мчаться на помощь к императору». Роберт оробел, но не посмел ни слова возразить. Вооружение и коня он увидел около себя и, не теряя ни минуты, надел белые латы, принесенные ангелом, и вскочил на коня.

В это время вверху, во дворце, стояла немая красавица, дочь императора, и смотрела вниз на сад и фонтан. Вдруг она увидела, как Роберт переоделся и вооружился. Если бы она умела говорить, она тотчас же рассказала бы другим, но она была немая и поневоле вынуждена была молчать; тем не менее она это хорошо приметила и крепко запомнила.

В полном вооружении летел Роберт на своем коне к императорскому лагерю, который со всех сторон теснили сарацины, и если бы Бог не послал Роберта на помощь, император и все его люди погибли бы. Прискакавший на поле сражения Роберт врезался в самые густые ряды наступавших сарацинов и начал рубить направо и налево нечестивых язычников. Нужно было посмотреть, как разлетались во все стороны руки, ноги, головы, как падали воины и не могли подняться. Ни один удар, который достался сарацину, не пропал даром. При виде смелого рыцаря ободрились войска императора, снова ударили на врагов и одержали победу.

Между тем Роберт уже спешил на своем коне в полном вооружении назад в императорский сад к фонтану. Здесь он соскочил с коня, который тут же исчез, снял с себя военные доспехи, отыскал свои прежние лохмотья и скоро стоял у фонтана во своей постоянной дурацкой одежде. Все это видела из своего окна императорская дочь, крайне удивилась и охотно рассказала бы обо всем, если бы не связан был у нее язык. Никаких повреждений не вынес Роберт из сражения, и только один шрам остался у него на лице.

Вернулся также во дворец император, в восторге от победы, за которую вознес горячие молитвы к небу. За ужином появился по своему обыкновению и Роберт и начал свои шутовские выходки, притворяясь, как и всегда, немым и сумасбродным. Император очень обрадовался, увидев своего дурачка, но заметив шрам на его лице, крайне удивился и, заподозрив, что кто-нибудь из слуг его поранил, крайне досадовал по этому поводу. «Существуют, однако, завистники при моем дворе, — заметил он, — которым нужно было бить этого невинного человека, в то время как мы были на поле брани. Какое кому дело, что он дурак, если он никому никакого зла не причиняет!» И тут же император объявил, чтобы никто не смел обижать Роберта. Но скоро он забыл о дураке и усиленно стал расспрашивать своих рыцарей, не знает ли кто-нибудь из них чужеземца на белой лошади, который так таинственно приехал в лагерь и спас их от гибели. «Я не знаю, кто он, — сказал император, — но я знаю, что это был один из самых смелых и благородных рыцарей, каких я когда-либо видел, и нигде не встречал я такого храброго воина». Дочь императора была тут же, когда он произносил эти слова. Она подошла к отцу и знаками хотела показать, что это Роберт был тот рыцарь, при помощи которого они одержали победу. Но император ничего не понял из объяснений своей немой дочери и велел позвать ее няню, чтобы та истолковала ее знаки. Няня поняла телодвижения своей питомицы и объяснила императору, что по мнению его дочери все это чудо совершил дурак и без него императорские войска потерпели бы поражение. Император невольно рассмеялся по поводу этих слов и сказал: «Она такая же глупая, как и сам дурак». Затем он рассердился и воскликнул: «Вместо того чтобы воспитывать мою дочь, вы ее портите. Она не развивается, а глупеет под вашим руководством. Вам придется раскаиваться, если она не исправится!» Услышав эти угрозы, дочь императора прекратила делать свои знаки, хотя и знала, что все сказанное ею сущая правда, и опечаленная вышла из покоев.

Вскоре после этого сенешал собрал еще раз сарацинские полчища, двинулся с ними в Италию и снова обложил город Рим. И снова римлянам пришлось бы очистить поле битвы, если бы и на этот раз не явился по велению ангела белый рыцарь в белых доспехах на белом коне и не оказал помощи против язычников. Так же, как и раньше, он проявил чудеса храбрости: сарацины были обращены в бегство, и императорские войска одержали блестящую победу. Но как только сражение окончилось, белый рыцарь исчез, и, никто не мог сказать, куда он удалился. Во все стороны разослал император людей, чтобы найти его, но все поиски оказались напрасными, и никто, кроме немой императорской дочери, не мог бы рассказать, где он спрятался.

В скором времени сенешал в третий раз привел еще большее сарацинское войско и осадил город. Еще до выступленья своего император приказал своим дворянам стараться удержать белого рыцаря, если он снова явится на поле сражения. Воины обещали это сделать, и в день битвы несколько храбрецов тайно спрятались в ближайшем лесу и здесь хотели высмотреть, какой дорогой приедет белый рыцарь. Но все их старания были тщетны, и прежде чем кто-нибудь из рыцарей успел оглянуться, Роберт был уже на поле сражения. Они бросились вслед за ним и раздавали по его примеру удары направо и налево, но больше всего доставалось сарацинам от белого рыцаря, и никто из неприятелей не мог устоять в борьбе с ним. На этот раз сарацины потерпели еще более тяжелое поражение, чем раньше, и бежали.

Когда сражение было окончено и все радостные возвращались домой, хотел и Роберт вернуться к фонтану, чтобы снять там свои доспехи. Но вышеупомянутые рыцари снова спрятались в лесу и ждали его возвращения. Как только они его заметили на дороге, они выскочили из леса к нему навстречу и громко начали звать его: «Благородный рыцарь, остановись и расскажи нам, кто ты и из какой страны, нам нужно сообщить это нашему императору, который жаждет все это узнать!» Услыхав это, Роберт очень смутился. Он пришпорил своего коня и ускакал через горы и долины, так как в качестве кающегося грешника не хотел быть узнанным. Но самый смелый из них погнался за ним на добром коне и бросил ему вслед копье; он не думал убить белого рыцаря, он хотел попасть только в его коня. Но копье миновало коня и попало в бедро самому Роберту. Острый наконечник копья отломился и застрял в ноге, но Роберт, не обращая внимания на рану, ускакал дальше. Так и не узнал рыцарь, кто был белый воин, и привез товарищам только обломанное древко копья, что всех очень опечалило. Между тем Роберт спешил к фонтану. Там он соскочил с коня, снял свои доспехи, и все это тотчас исчезло. Затем он вытащил наконечник копья из бедра и спрятал его между двумя камнями у фонтана. Некому было перевязать рану бедному Роберту, и он вынужден был покрыть рану травой и мхом и перевязать ее подкладкой от своей старой одежды. И снова стояла в окне императорская дочь, все видела, все хорошо приметила и, так как Роберт был таким благородным и достойным рыцарем, начала питать к нему нежное чувство.

Перевязав свою рану, Роберт отправился во дворец, чтобы раздобыть себе что-нибудь поесть, и, хотя хромал от раны, старался скрыть свою боль от других. Через короткое время пришел рыцарь, который его ранил, и рассказал императору, как чужеземец на белом коне ускользнул из его рук и как он против своей воли ранил его. «Самое лучшее, государь, — сказал он, — объявите по всей стране, чтобы всякий, кто встретит рыцаря на белом коне, немедленно привел его к вам; и пусть он привезет с собой наконечник копья и покажет свою рану. И если явится такой, то отдайте ему свою дочь в жены и полцарства в приданое». Императору очень понравился этот совет, и он без замедления оповестил по всей стране, как предложено было рыцарем.

Этот призыв достиг также ушей сенешала, который все еще пылал страстью к императорской дочери и днями и ночами только о том и думал, как бы отомстить императору и завладеть его дочерью. Услышав о предположении императора, он задумал хитрый план и был уверен, что добьется своей цели. Он отыскал белого коня, белое копье и белые латы и воткнул себе в бедро отломленный наконечник копья. Так он надеялся обмануть императора и жениться на его дочери. Вооружив своих приближенных, он поспешно отправился в путь и с княжеским великолепием въехал в Рим в сопровождении блестящей свиты. Здесь он также не медлил и, явившись к императору, сказал ему: «Мой повелитель, я тот рыцарь, который трижды оказал вам помощь и из любви к вам храбро поражал ваших врагов. Три раза был я причиной вашей победы над проклятыми сарацинами». Не подозревая ни измены, ни хитрости и не узнав своего старого слугу и врага, который сумел изменить свою наружность, император милостиво сказал ему: «Вы действительно храбрый рыцарь, но мне трудно проверить ваши слова». Тогда сенешал возразил: «Государь, я храбрее, чем вы думаете, и чтобы убедиться в правдивости моих слов, посмотрите на наконечник копья, который остался в моем бедре». С этими словами он открыл сделанную им рану. Но тут же присутствовал рыцарь, ранивший Роберта. Внимательно рассмотрев наконечник, он улыбнулся, так как прекрасно увидел, что это наконечник не от его копья. Но чтобы напрасно не спорить, он не стал опровергать заявление сенешала, отложив это до более благоприятного случая.

Наконец, наступило время, когда по милости Божьей кончился срок испытаний для Роберта. Он лежал в собачьей конуре с глубокой раной и, не имея врача, который лечил бы его, давал своему ночлежному товарищу, собаке, лизать больное место. Но он мало думал о себе, как бедно животное, предоставленное самому себе, и молился только Богу, чтобы Он сжалился над его душой. В это время к благочестивому отшельнику, который исповедовал Роберта, снова явился, однажды, ночью во время сна ангел с неба и повелел ему немедленно подняться и отправиться в Рим. Вместе с тем ангел рассказал отшельнику о всех деяниях, совершенных Робертом, и о том, что срок покаяния кончился для него и что все его грехи прощены. Старик очень обрадовался этой вести, ранним утром поднялся и направился по дороге в Рим.

А. Лафрери. Семь паломнических церквей Рима. 1575

В то же утро встал также очень рано и сенешал в Риме и во второй раз явился к императору просить руки его дочери согласно всенародному императорскому объявлению. Император без долгих размышлений изъявил свое согласие, считая претензии сенешала достаточно основательными. Когда же императорская дочь услыхала, что ее выдают замуж за сенешала, то была вне себя от горя и начала рвать волосы на голове, так как узнала врага и разглядела весь его хитрый план. Но так как она не умела говорить, то ее проницательность ни к чему не привела. Она была вынуждена одеться невестой, и император сам повел ее за руку в церковь в сопровождении блестящей свиты из баронов, рыцарей и благородных дам. Но девушка была глубоко опечалена, и никто не мог ее утешить.

Император со всем двором стоял в церкви, и его немую дочь уже собирались обвенчать с сенешалом. Но вдруг свершилось великое чудо, чтобы прославить имя благочестивого Роберта, которого звали Дьяволом и о котором никто больше не думал. В тот самый момент, когда священник начал служить обедню и собирался уже совершить обряд венчания, силы небесные сломали печать молчания, сковывавшую уста девушки, и она заговорила, обратившись к императору: «Отец, вы должны быть рассудка лишились, если верите словам этого дерзкого и глупого изменника. Все, что он говорил, — ложь. Между тем в этом городе живет благочестивый, святой человек, которому мы все обязаны своей жизнью и добродетели которого я давно уже знаю. Но никто не хотел раньше верить моим знакам». Император очень обрадовался тому, что услышал и увидел: у него словно повязка упала с глаз, и он узнал своего врага сенешала. Вне себя от гнева и стыда изменник выбежал из церкви, вскочил на коня и ускакал со своими людьми. В то же время бывший при этом папа спросил у девушки, кто тот человек, о котором она рассказала. Вместо того чтобы отвечать на вопрос, девушка взяла за руку с одной стороны императора, с другой — папу и повела их в сад к фонтану, где Роберт каждый раз надевал и снимал ангельские доспехи. Здесь она вытащила из-под каменьев наконечник копья, спрятанный Робертом. Рыцарь, ранивший Роберта, следовал издали за ними. Теперь он выступил вперед со своим обломанным древком и приставил к нему наконечник. Обе части вдруг соединились, как будто копье никогда и сломано не было. Тогда девушка обратилась к папе: «Три раза мы одержали победу над неверными, благодаря храбрости благородного рыцаря, и трижды видела я его белого коня и белые доспехи, который он каждый раз здесь снимал с себя, но куда они исчезали, я не сумею вам сказать. Но это я знаю, что рыцарь сам каждый раз после битвы уходил к собакам в их конуру, в которой он постоянно живет». И затем, обратившись к отцу, императорская дочь сказала: «Это он спас вашу страну и вашу честь, и ваша обязанность наградить его. Пойдем к нему и услышим всю правду из его собственных уст».

Все направились к тому месту, где Роберт лежал в собачьей конуре, император, его дочь, папа, все рыцари и дамы, и начали выражать ему свое уважение и оказывать большой почет. Но Роберт ничего им не отвечал. Тогда император обратился к нему: «Я прошу тебя, мой друг, выходи к нам и покажи свое бедро. Мне необходимо посмотреть его». Теперь Роберт понял, зачем императору понадобилось это, но притворился, что ничего не соображает, взял в руки соломинку, переломил ее и начал ею играть, а затем стал проделывать и другие свои смешные шутки, чтобы рассмешить императора и папу и убедить их в том, что они разговаривают с юродивым. Тогда заговорил с ним папа: «Я повелеваю тебе, — сказал он, — во имя Бога и спасенья на кресте говорить с нами!» Но Роберт, не считая себя свободным от епитимии, запрыгал, как дурачок, и начал благословлять папу, изображая из себя самого святого отца. Но, обернувшись, он вдруг увидел позади себя отшельника, который наложил на него епитимью. Старик узнал его и обратился к нему громким голосом, чтобы все слышали: «Послушай, мой друг, я хорошо знаю, что ты Роберт, которого люди называют Дьяволом. Но отныне тебя будут звать божьим человеком, который спас нашу страну от сарацинов. Служи Богу и чти Его, как и до сих пор делал. Меня послал Господь к тебе и велел, чтобы ты начал говорить, как все, и прекратил притворяться дураком. Ты достаточно каялся, и все твои грехи прощены».

Услышав это, Роберт тут же упал на колени, поднял глаза и руки к небу и произнес: «Царь небесный, благодарю Тебя за то, что Ты отпустил мне мои страшные грехи и милостиво принял мое слабое покаяние». Папа, император, его дочь и все, которые здесь стояли, пришли в восторг от молитвы Роберта. А он распрощался со всеми и оставил Рим, чтобы обращенным вернуться скорей на родину. Но едва успел он выйти из города, как к нему явился ангел и велел вернуться в Рим, где его ожидало большое счастье. Когда же он возвращался во дворец, то навстречу ему вышел император, ведя за руку свою красавицу-дочь, которая давно уже любила рыцаря, и отдал ее ему в жены. То был день торжества и радости для всего Рима. Никто из присутствовавших на празднестве не мог при виде Роберта воздержаться, чтобы не воскликнуть: «Этому герою мы обязаны всем: он освободил нас от наших смертельных врагов!»

Две недели праздновали свадьбу. Наконец, Роберт распрощался с императором, чтобы посетить отца и мать в Нормандии и показать им свою жену. Император дал ему блестящую свиту и множество подарков в серебре, золоте и драгоценных камнях. Долго ехали Роберт и его жена, пока не достигли Нормандии и не прибыли в благородный город Руан. Там их встретили с большим торжеством. Народ был в восторге при виде своего государя, которого считали погибшим и телом и душой, обращенным и спасенным, так как до его прибытия все были крайне озабочены и опечалены ввиду смерти герцога, отца Роберта. По соседству с их страной жил злой рыцарь, который не мало вреда причинил герцогине-матери. Ни один барон или рыцарь не осмеливался выступить против него, таким сильным его считали. Узнав об этом, Роберт немедленно объявил войну рыцарю, вооружил людей, одержал победу в битве, взял рыцаря в плен и велел казнить злодея.

Герцог Роберт оплакивал своего отца и глубоко печалился по поводу того, что не мог вовремя дать знать ему о своем обращении и новом образе жизни. Утешением служила для него любовь матери, которой он рассказал все свои приключения, после того как он оставил ее в ее замке. Вскоре явился однажды гонец к Роберту от тестя-императора, который вместе с почтительнейшим приветом привез такое поручение: «Господин герцог, император прислал меня к вам и просит вас приехать, чтобы помочь ему против старого изменника сенешала. Этот злодей снова поднял восстание и грозит огнем и мечом опустошить Рим». Услыхав такую весть, Роберт пожалел в душе императора, поспешно вооружил столько народа, сколько только можно было собрать в Нормандии, отправился со своими воинами в Рим и проехал это расстояние в короткое время. Но прежде чем они успели прибыть, изменник убил императора в сражении. Однако Роберт всею своей силой обрушился на врагов, освободил осажденный Рим и в рукопашном бою встретился лицом к лицу с сенешалом. «Стой, негодный изменник! — крикнул он ему, — теперь ты не минешь моих рук. Раньше ты воткнул наконечник копья в свое тело, чтобы обмануть римлян, а теперь ты убил нашего императора. Защищай свою жизнь, сегодня ты ее потеряешь». При виде Роберта Дьявола вероломный предатель ни слова не возразил и искал спасения в бегстве. Но Роберт погнался за ним и ударом меча разрубил ему шлем и голову по самые зубы, и он упал мертвый. Роберт приказал отнести его тело в Рим, чтобы все жители города видели, что они отомщены. Так защищал герцог Роберт город от врагов, пока сарацины не были обращены в бегство. Затем он снова вернулся со своими людьми на родину в Руан. Там он нашел жену и мать в глубоком трауре, так как до них уже дошла весть о смерти императора. Их утешили рассказы Роберта о том, как он отомстил сенешалу за императора и как освободил римлян от врагов.

С тех пор зажил герцог Роберт в любви и почете со своей благородной супругой, вызывая страх у врагов и любовь у друзей и подданных. Он умер шестидесяти двух лет, оставив после себя преемником блестящего сына Рихарда, который совершил много геройских подвигов с французским королем Карлом, вел большие войны с сарацинами и помогал укреплению христианства во всех концах света.

Прекрасная Магелона

В Провансе и в других французских землях уже укрепилось христианство, когда там правил благородный граф, у которого был единственный сын, по имени Петр. Юноша превзошел всех своих сверстников. Никто так не владел оружием, как он, и в рыцарских забавах и развлечениях он был всегда первым. Не одно дворянство, вся страна гордилась им. Подданные благославляли небеса за то, что им суждено быть под его управлением. Родители, граф и графиня не могли нарадоваться на своего сына и ради него устраивали при дворе всевозможные увеселения. Так, однажды назначен был турнир, на который собрались знатные бароны, и не только свои были, съехалось много чужих, и среди них не мало рыцарей, видавших виды, закаленных в боях. Первый приз, однако, по обыкновению, достался Петру. Далеко разнеслась слава про него, и равного ему не находили нигде. После турнира рыцари были приглашены к графу, где им оказан был радушный прием. Шумно пировали гости, рассказывая о чудесах и приключениях. Но громче всех восхвалял один из рыцарей дочь неаполитанского короля, прекрасную Магелону, равную которой по красоте и добродетелям не сыскать было в целом мире. Много славных юношей добивались ее расположения на рыцарских турнирах. «Вот, молодой граф, — обратился к Петру один из гостей, — и для вас настала пора поискать счастья по белому свету, людей посмотреть и себя показать в благородных боях. Прогремит про вас слава по всем странам, и с красавицей-женой вернетесь вы в родные края».

Графу Петру по сердцу пришлась такая речь, так как он и сам много наслышался про красавицу Магелону, и он твердо решил испросить согласие родителей, чтобы постранствовать по свету. Когда празднества кончились и старый граф с графиней сидели одни, Петр встал перед ними на колени и сказал: «Милостивые родители, выслушайте вашего послушного сына: я глубоко признателен вам за то заботливое воспитание, которое вы мне дали, за те удовольствия и радости, которые вы мне доставили, за почет и уважение, которыми вы меня окружили. Но вы еще до сих пор не удосужились подумать, как показать мне свет и людей. Не откажите же в моей покорнейшей просьбе и разрешите постранствовать по белому свету и побывать в чужих краях, мне на пользу и вам на утешение». Услышав такую речь сына, родители Петра глубоко опечалились. «Любезный сын наш, Петр, — обратился к нему отец, — сам ты знаешь, что нет других детей у нас, кроме тебя, что ты единственный наш наследник. На тебя вся наша надежда, в тебе одном наше утешение. Случись с тобой беда, от которой Боже избави, и бразды правления уйдут из нашего дома». Затем сказала мать: «Милый сын, зачем тебе скитаться по чужим землям? Другие отправляются искать приключений, в надежде найти золото, захватить чужие владения. Но у тебя и дома всего вдоволь: богатство, почет, знатность, ученость, блеск и удовольствия, — любой князь позавидует. Слава про тебя повсюду идет. Земля, которую ты наследуешь, прекрасная. К чему тебе желать большего? Зачем тебе покидать нас? Посмотри, твой отец стар, и я уже не молода. Подумай, ведь ты наша единственная радость. Не напоминай же больше о разлуке». Петра напугали упреки не мало, но он снова обратился к старикам, по-прежнему коленопреклоненный, с опущенными глазами: «Милые родители, я готов вас слушаться во всем. Но подумайте же сами, как может молодой человек обойтись без того, чтобы не испытать жизнь и не посмотреть на людей. Я повторяю вам свое заветное желание и прошу не сердиться и не отказывать мне».

Автор неизвестен. Петр — Золотые ключи и прекрасная королева Магилена. Ксилография. XVIII в.

Граф и графиня убедились тогда, что эта мысль крепко запала в душу их сыну, и не знали, как им быть, так как Петр, все еще коленопреклоненный, ждал ответа. Они долго молчали. Тогда сын еще раз настойчиво повторил свою просьбу, и родители, наконец, дали свое согласие. «Помни только, — сказал в заключение отец, — что ты ничего не должен делать против желания своих дворян, и больше всего на свете люби Господа и служи ему. Наконец, постарайся также вовремя вернуться домой. Возьми с собой лошадей, доспехи, а также золота и серебра, сколько понадобится».

Тронутый Петр сердечно благодарил родителей. Мать отвела его в сторону и дала три драгоценных кольца, которые стоили очень много. «Ищи добрых людей, — говорила она, вся в слезах, — избегай злых и не забывай нас». Петр приготовился в дорогу, простился и взял с собой слуг, дворян и простолюдинов. Свой путь он совершил в глубокой тайне и, никому неведомый, прибыл в город Неаполь, где жил отец прекрасной Магелоны, неаполитанский король со своей супругой и дочерью. Граф Петр поселился в этом городе, заехав в постоялый дом на княжеской площади, и стал расспрашивать хозяина о жизни и привычках королевской семьи, и бывают ли при дворе чужие знатные рыцари. Хозяин рассказал ему, что недавно во дворец приехал известный рыцарь Генрих Карпонский, в честь которого король назначил на воскресенье бега и турнир. На этот турнир, по словам хозяина постоялого дома, имели доступ и чужие рыцари, только под условием являться в полном вооружении.

Вот наступило воскресенье, Петр поднялся рано, приказал оседлать коня, сам оделся в свое лучшее платье, мечтая отличиться в этот день, и сгорал от нетерпения увидеть прекрасную Магелону и ей себя показать. К шлему прикрепил он два драгоценных серебряных ключа в честь св. апостола Петра, имя которого он носил. Попоны лошадей велел он также украсить ключами.

Ристалище было открыто, и король с супругой, дочерью и многими другими дамами заняли места для зрителей. Пришел на турнир и Петр со слугою и пажом и встал в стороне, как чужой, ни с кем не знакомый. И некому было его усадить на видное место, так как никто на него не обратил никакого внимания. Но вот пришла пора в полном вооружении заявить уважение дамам. Выступил вперед герольд и от имени короля возвестил: «Желающих сломать копье в честь дам просят занять места на арене». Первым выехал за ограду Генрих Карпонский, а навстречу ему придворный короля. Метким ударом Генрих выбил из седла противника. Тот беспомощно повис на стременах и от толчка и со страху уронил копье, которое упало к ногам коня Генриха. Лошадь шарахнулась в сторону, споткнулась и вместе с седоком упала на землю. Друзья придворного рыцаря встали на его сторону, утверждая, что Генрих упал во время состязания. Победа, таким образом, досталась королевскому рыцарю. В досаде Генрих Карпонский отказался от дальнейших состязаний. Пожалел об этом граф Петр, так как видел, какой храбрый рыцарь был Генрих. Во второй раз вышел герольд и от имени короля сказал: «Кто еще хочет сломать копье в честь дам, пусть выезжают на арену». Тогда выехал Петр против королевского рыцаря и могучим ударом свалил на землю седока вместе с лошадью. Зрители воскликнули от удивления. Сам король хвалил рыцаря с серебряными ключами и, желая узнать, кто он и откуда, послал к нему с расспросами герольда. Петр ответил герольду: «Проси от моего имени короля не гневаться, если я умолчу о своем имени: я дал обет никому не говорить, как меня зовут. Ты можешь только передать твоему господину, что я бедный дворянин из Франции и ищу по свету случая заслужить похвалу у дам». Король удовлетворился таким ответом и приписал его скромности героя.

Тогда только и начал Петр проявлять свои доблести. Каждому рыцарю хотелось показать свое искусство и померяться с ним силами, но все должны были уступить храброму Петру. Король и все зрители должны были признать, что лучшие подвиги совершены им, и ему присужден был приз. Шепот слышался среди дам о рыцаре с серебряными ключами, а прекрасная Магелона, которую Петр не мог хорошенько разглядеть издали, только и думала о прекрасной наружности и необычайной храбрости рыцаря. Славный рыцарь Генрих Карпонский и некоторые другие из почтения к герою проводили его до постоялого дома.

Вскоре после того прекрасная Магелона начала просить отца объявить новый турнир, сама не сознавая, что делает это из чувства любви к рыцарю с серебряными ключами. Она рада была снова его увидать, и когда Петр въехал на ристалище в своих доспехах с гербом из серебряных ключей, загремели трубы, и копья застучали о щиты, принцесса вся раскраснелась от восторга. Пристально вглядывалась она в рыцаря, не умея еще узнавать его лицо. В свою очередь и Петр видел прекрасную Магелону только издали и на научился еще отличать ее от придворных дам. Понравился рыцарь с серебряными ключами и королю своей молодостью и благородным, почтительным обращением. «Этот рыцарь не может быть низкого происхождения, — говорил король самому себе, — все его поведение говорит против этого. Он достоин большого уважения, чем мы ему до сих пор оказывали».

По окончании турнира король пригласил Петра на трапезу. Молодой рыцарь очень обрадовался: наконец-то представлялся случай увидать вблизи прекрасную Магелону. Он не заставил себя долго ждать и в назначенный час был во дворце. Его усадили за стол против принцессы. Трапеза была на славу, все из чужеземных блюд, но наш рыцарь даже не прикоснулся к ним. Необычайная красота девушки так приковала его, что он не мог оторвать от нее глаз. Очарованный, он пожирал ее глазами и должен был признаться, что на свете не было такой красавицы, как прекрасная Магелона. Принцесса, в свою очередь, бросала на него дружелюбные взгляды, которые все сильнее воспламеняли в нем любовь. «Блажен тот, кому она отдаст свое сердце», — думал рыцарь. Но о себе он и мечтать не смел, считая такое счастье несбыточным для себя. В то же время он старался поддерживать веселый и умный разговор с королем и сумел внушить доверие к себе. Его могучая и благородная осанка и воспитанные манеры очаровали всех придворных. Во время еды в трапезных покоях играли на разных инструментах, и, оставляя гостей, король разрешил дочери остаться и продолжать беседу с рыцарем.

Прекрасная Магелона любезно обратилась к рыцарю с серебряными ключами, и он поспешил ей навстречу, заслышав сладкие звуки ее голоса. «Благородный рыцарь, — сказала принцесса, — моему отцу и всем нам, живущим здесь, понравились ваши рыцарские подвиги, скромный нрав и справедливость. Я поэтому прошу вас приходить к нам коротать ваше свободное время». Петр благодарил в самых почтительных выражениях, несказанно радуясь приглашению. Между тем королева позвала дочь с собой в свои покои. Магелона неохотно рассталась с рыцарем и на прощание прибавила: «Приходите же почаще к нам развлекаться, благородный рыцарь. Я охотно послушаю рассказы о рыцарских играх и жизни на вашей родине. Крайне сожалею, что не могу на этот раз продолжать нашу беседу». Прощаясь, она так дружелюбно заглядывала ему в глаза, что рана в его сердце стала еще глубже, чем раньше.

Иллюстрация к книге «Петр и прекрасная Магелона». 1775

Когда королева с другими дамами удалилась в свои покои, вошел король и снова начал беседовать с гостями, которые были при дворе. Затем он подошел также к рыцарю с серебряными ключами и любезно просил его открыть свое имя и положение, если ничто не мешает ему это сделать. Но ничего не мог добиться король. Петр по-прежнему отвечал, что он бедный дворянин, странствующий по свету, чтобы людей посмотреть и принять участие в рыцарских играх. Король не стал дальше расспрашивать, еще больше очарованный скромностью и постоянством юноши, и очень дружественно с ним расстался. Тогда и рыцарь вместе с другими гостями покинул дворец и направился в свой постоялый дом.

Оставшись наедине с собой, Петр забрался в укромный уголок и весь отдался своим мыслям о несравненной красоте принцессы Магелоны, и пред его глазами воскресал обворожительный образ: он слышал все любезные слова, видел каждый дружелюбный взгляд любимой девушки. Прекрасная Магелона, в свою очередь, только и думала, что о рыцаре, и все строила догадки о его имени и происхождении. Наконец, она решила сказать о своем увлечении няне, к которой была очень привязана и в преданности которой была глубоко уверена. И вот однажды она тайно призывает ее в свои покои и говорит: «Милая няня, ты столько преданности проявила ко мне, с тех пор как я себя помню, что я ни на кого на свете не могла бы положиться с таким доверием, как на тебя. Поэтому я и хочу рассказать тебе кое-что такое, о чем ни одна душа не должна знать, и если ты это сохранишь в тайне и дашь мне верный совет, то я тебя никогда в своей жизни не забуду». «Милая девочка, — отвечала няня, — чего я только для тебя не сделаю: малейшее твое желание исполню, хотя бы для этого жизнь пришлось положить; открой мне свою душу без боязни». Тогда прекрасная Магелона сказала от чистого сердца: «Ты видела молодого рыцаря, который несколько дней тому назад получил приз на турнире? Вот к нему то и влечет меня мое сердце, и я не могу ни есть, ни пить, ни спать. Если бы я только знала, что он из знатного рода, то и не задумалась бы связать с ним свою судьбу и назвать его своим мужем. Посоветуй же, милая няня, как мне быть, и, если можешь, узнай, кто он и какого происхождения».

Няня не на шутку перепугалась, услыхав такие речи; не знала, что и ответить; наконец, собралась с мыслями. «Милая девочка, — возразила она, — как ты можешь так говорить. Самый могущественный владетельный князь должен был бы радоваться, если бы мог взять тебя в жены, а ты хочешь связать свою судьбу с чужим молодым рыцарем неизвестного происхождения. Если он ищет твоей руки, то, может быть, из желания посмеяться над тобой, опозорить тебя. Выбрось, дорогая, из головы эти мысли». Магелона прекрасно понимала старуху и глубоко опечалилась. Влечение к чужестранцу так сильно захватило ее, что она не могла владеть собою. «Так то ты меня любишь, няня! Ты хочешь, чтобы я умерла с досады. И чего же такого необычайного я от тебя требую? Разве лекарство, которое ты должна мне принести, так далеко, и я тебя посылаю за ним в неведомые края? Разве из-за моей просьбы тебе приходится опасаться за моего отца, мою мать или меня самое? Если исполнишь мое желание, то я скоро излечусь, а если не послушаешь меня, то на твоих же глазах умру от досады и печали». С этими словами девушка упала в изнеможении на постель. Когда же она, наконец, пришла в себя, то продолжала: «Знай же, няня, что он высокого происхождения. Может ли быть иначе, раз у него такие доблести. Потому то он и не хочет назвать своего имени. Но я уверена, что если бы ты обратилась к нему от моего имени, то он не скрыл бы от тебя ни имени, ни своего рода». Убедившись, как велика любовь прекрасной Магелоны к молодому рыцарю, няня не в силах была отказать девушке в ее просьбе; она утешила свою любимицу и обещала разузнать все, как она желала.

Как только наступило утро, няня отправилась в церковь, надеясь встретить там рыцаря. Ни один набожный рыцарь не пропускал в те времена заутрени. Она его, действительно, там застала за молитвой, стала с ним рядом на колени и сама начала молиться. Когда они оба встали, она поклонилась рыцарю, так как он ее видел при дворе, и, улучив минуту, сказала: «Благородный рыцарь, я крайне удивляюсь, что вы держите в такой глубокой тайне свое положение и происхождение. Мне хорошо известно, что вы сильно обрадовали бы короля и королеву и особенно прекрасную Магелону, если бы раскрыли, кто и откуда вы. Да, смею вас уверить, что вы доставили бы большое удовольствие принцессе, если бы согласились раскрыть тайну». Рыцарь терялся в догадках, раздумывая над этими словами. Ему начинало казаться, что таково действительно искреннее желание Магелоны, и сердце сильнее билось при мысли, что она его любит. Поэтому он сказал няне: «Милая старушка, с тех пор как я покинул отчий дом, я ни одному человеку не открывался. Но нет на свете никого, чья бы воля была для меня так свята, как желание вашей повелительницы. Поэтому раз ей так хочется знать мое имя, то скажите ей, что мой род велик и знатен, но передайте ей также мою почтительнейшую просьбу, чтобы она этим удовлетворилась. И вот еще прошу взять этот подарок от меня на память». При этом он вручил няне одно из трех колец, которые ему дала в дорогу его мать, графиня прованская. На этом они расстались.

Прекрасная королева Магилена и славный рыцарь Петр Златые ключи. Копия народной картинки

Няня, веселая, направилась к замку. «Он в самом деле, должно быть, сын благородных родителей, — уверяла она себя, — такой воспитанный, почтительный». Магелона с большим нетерпением дожидалась няни. Старуха протянула ей кольцо и рассказала о встрече с рыцарем. Магелона в восторге схватила кольцо, внимательно его рассмотрела и воскликнула: «Видишь, няня, я давно тебе говорила, что он высокого происхождения. Или, по-твоему, такое драгоценное кольцо может быть у бедного человека из захудалого рода? Да, эта любовь сулит мне счастье. Я хочу быть его женой; отныне мне и в голову не придет кого-нибудь полюбить другого. В первый же раз, когда я его увидала, мое сердце затрепетало от радости. И теперь я уверена, что он пришел к нам ради меня. Дай же мне его кольцо и бери у меня за него какую хочешь драгоценность». На это няня охотно согласилась. Когда же Магелона приказала старухе пойти к рыцарю и открыть перед ним ею душу и волю, та перепугалась и стала умолять свою госпожу отказаться от этого решения и не дарить своей любви так скоро чужому, неизвестному рыцарю. Прекрасная Магелона не в состоянии была слушать такое возражение и в сильном волнении воскликнула: «Не смей больше называть его чужим! На всем белом свете у меня нет никого милее его». Тут няня убедилась, что против такого чувства возражать не приходится, и сказала: «Дорогая девочка, все, что я делаю, я делаю только для твоего блага. Поверь же мне, что необдуманные поступки только уронят твое достоинство. Я нисколько не сомневаюсь, что ты его любишь и что он достоин твоей любви, но все это должно быть благопристойно, как полагается благовоспитанной принцессе, и я, конечно, не откажу тебе в добром совете и верной помощи. Все, даст Бог, устроится по-хорошему». Эти слова немного успокоили прекрасную Магелону. Она легла в постель и долго целовала кольцо на руке, глубоко вздыхала и думала о своем друге, пока кроткий сон не смежил ее век.

Тогда ей приснился сон, будто она с рыцарем наедине в прекрасном саду и говорит ему: «Я вас очень прошу, благородный рыцарь, ради той любви, которую я питаю к вам, скажите мне, кто вы и какого происхождения». А рыцарь умоляет ее не расспрашивать больше и уверяет, что она скоро обо всем узнает. Затем он подарил ей кольцо, еще более драгоценное, чем первое, которое он подарил няне, и оба не могли нарадоваться друг на друга. В таких сновидениях прекрасная Магелона проспала до утра. Проснувшись, она рассказала сон няне. Старуха окончательно убедилась, что образ рыцаря овладел умом и сердцем девушки, и решила больше не препятствовать их любви.

Между тем рыцарь прилагал все усилия к тому, чтобы снова повидать няню прекрасной Магелоны, и, так как та, в свою очередь, о том же старалась, то их свидание вскоре и произошло опять в церкви. Петр подал ей знак, что он хочет с ней тайно переговорить. Старуха тотчас сообразила, что он думает, подошла к нему и рассказала тихо, как обрадовалась Магелона кольцу, которое рыцарь подарил няне и которое она должна была уступить девушке. «Милая старушка, — возразил рыцарь, — я дал кольцо вам, а не прекрасной Магелоне, так как отлично понимаю, что это слишком ничтожный подарок для такой знатной принцессы. Но я ведь душой и телом со всем своим богатством принадлежу ей. Ее красота поразила мое сердце, и я должен заявить вам, что без ее взаимного чувства не могу жить и буду считать себя несчастнейшим рыцарем на свете. Прошу вас, расскажите этой ей; я знаю, у принцессы нет друга вернее вас». «Я в точности исполню ваше приказание, — ответила няня, — и все передам своей госпоже; надеюсь принести вам желанный ответ. Одно только хотела бы я знать, какую любовь вы имеете в виду; если речь идет о глупостях, о грязной связи, то не смейте больше ни слова говорить». На это благородный рыцарь ответил: «Пусть я погибну самой страшной смертью, если думаю о такой позорной любви. Я говорю о честной, верной, достойной любви. Только такой любовью я люблю принцессу и во имя этого чувства готов служить ей всю жизнь».

Старуха вполне удовлетворилась таким заявлением; однако спросила еще: «Раз вы утверждаете, что так крепко ее любите, то зачем же вы скрываете от нее свое имя и свой род? Если бы вы могли доказать, что вы из благородной дворянской семьи, то с Божьей помощью мог бы состояться ваш брак, тем более что вы так искренно любите друг друга». Тогда, в порыве чувства, Петр воскликнул: «Я прошу вас, няня, помогите мне переговорить с принцессой; я ей расскажу при свидании о своей семье и обо всем, что ее интересует». Няня обещала. Рыцарь дал ей второе кольцо для Магелоны и простился с ней вполне удовлетворенный. Старуха вышла из церкви и кратчайшим путем направилась в покои прекрасной Магелоны, которая занемогла от сильной любви и лежала в постели. Заслышав шаги старухи, она вскочила с кровати и побежала ей навстречу. «Как я тебе рада! — воскликнула она. Горе мне, если ты не принесла доброй вести от того, кого я люблю всей душой! Ах, няня, если бы ты могла посоветовать, как повидаться и поговорить с ним. Если ты не поможешь мне, я помру». «Успокойся, моя дорогая, я желанную весточку принесла», утешала старуха. Магелона обняла ее и выслушала все, что просил передать рыцарь. «Поверьте, — прибавила няня, — если вы из-за него сильно страдаете, то он испытывает еще большие мучения из-за вас. Он вас любит чистой и верною любовью, и я бесконечно рада за вас. Никогда, моя милая, я не встречала молодого рыцаря с такими умными речами. Он жаждет повидаться с вами наедине и открыть вам свою тайну. Кроме того, он просил принять от него это кольцо». Прекрасная Магелона вся раскраснелась от радости. Посмотрев на кольцо, она воскликнула: «Ах, ведь это то же самое кольцо, которое я видела сегодня ночью во сне. Мое сердце подсказывает мне, что должно случиться, и я верю, что этот рыцарь будет моим мужем. Постарайся же, няня, устроить так, чтобы мы могли с ним повидаться и поговорить». Старуха обещала не жалеть трудов, лишь бы исполнить ее желание. Магелона целый день была весела и резва, как ребенок, то и дело разглядывала кольца, играла с ними, надевала то на один, то на другой палец и в душе сотни раз благодарила друга за дары любви.

На другой день няня застала рыцаря в часовне, в которой он обыкновенно бывал. Завидев ее, он поспешил к ней навстречу и стал расспрашивать, что думает делать Магелона и любит ли она его. Старуха ответила: «Благородный рыцарь, поверьте, нет на свете рыцаря, носящего доспехи и участвующего в турнирах, который был бы так счастлив, как вы. В добрый час приехали вы в нашу страну. Благодаря своей храбрости вы получите прекраснейшую в мире девушку в жены. Знайте же, она хочет вас увидеть и любезно с вами поговорить. Я не стану противиться ее желанию. Но вы должны мне поклясться рыцарской честью, что ваша любовь, как и подобает вашему высокому положению, будет честная и чистая». Рыцарь встал перед няней на колени и именем Творца поклялся, что он мечтает только о священном союзе и что в противном случае пусть Бог покарает его. Тогда старуха подала ему руку, помогла ему встать и сказала: «В таком случае приходите завтра после обеда через садовую калитку в покои прекрасной принцессы; кроме нас двоих там никого не будет. А затем и я уйду и оставлю вас одних. Тогда и поговорите, сколько душе захочется». С этой надеждой рыцарь расстался со старухой.

Прекрасная Магелона. Магелона награждает венком победителя рыцарского турнира. Открытка с картины Ф. Яновского. 1925

Через день он в назначенный час нашел садовую калитку открытой, прорезал сад и в сильном волнении поднялся в покои прекрасной Магелоны, где застал девушку рядом с няней. Увидев его, она вся зарделась, как роза, и если бы не послушалась своего разума, который должен управлять благородным сердцем, любовь толкнула бы ее в его объятия. Только выражение милого лица и мягких добрых глаз выдало ее чувство к рыцарю и радостное биение ее сердца. В свою очередь и рыцарь растерялся, очутившись пред своей возлюбленной, не соображая, где он и с чего начать с ней говорить. Наконец, он в крайнем смущении упал на колени и сказал: «Благороднейшая принцесса, пошли вам Всемогущий всего, чего только ваша душа желает». Тогда Магелона взяла его за руку и тихо промолвила: «Добро пожаловать, благородный рыцарь», села и указала ему место рядом с собой. Старуха удалилась в соседнюю комнату. «Молодой девушке не подобает устраивать тайные свидания с рыцарем, как это делаю я, — обратилась к Петру принцесса, — но, вспомнив о вашем благородстве, я осмелилась привести в исполнение мое желание. Знайте же, с первого же дня, в который я вас увидела, я почувствовала расположение к вам, и теперь нет на свете человека, который был бы таким желанным для меня, как вы. Вот почему мне так хочется знать, кто вы, из какой страны». Тогда рыцарь, весь сияя от радости, встал и произнес: «Благодарю вас, милостивейшая государыня, за ваше доброжелательное отношение, хотя у меня и нет таких доблестей, чтобы заслужить его. Да, вы должны узнать, кто я и зачем сюда приехал. Но я решил никому об этом не говорить и потому прошу вас хранить мои слова в глубокой тайне. Да будет вам известно, благородная принцесса, что я единственный сын графа прованского, который приходится дядей французскому королю. Я расстался со своими родителями исключительно только для того, чтобы добиться вашей любви, так как слышал, что нет на свете принцессы красивее вас. И это действительно так и оказалось. Ваша красота неописуема. И не затем я сюда приехал, чтобы искать общества благородных рыцарей и состязаться с ними на турнирах ради призов. Я знаю, они во всем выше меня стоят, и ввиду этого я сильно сомневался, сумею ли добиться вашей благосклонности. Вот и вся правда, которую вы хотели от меня узнать. В душе я решил, что до гробовой доски никого не полюблю так, как вас». «Мой благородный рыцарь и господин, — ответила Магелона, — я благодарю Создателя за этот благославенный день и считаю себя самой счастливой в мире: он послал мне благороднейшего рыцаря, который по высокому происхождению, храбрости, воспитанности и уму не знает себе равных. Ваши труды и старания разыскать меня не должны пропасть даром. И раз вы раскрыли мне свою душу, то и мне следует сделать то же самое: сидящая перед вами Магелона отныне душой и телом принадлежит вам. С этого дня вы будете владеть моим сердцем, но прошу вас также держать это в тайне до дня нашей помолвки. За меня вы можете быть уверены: я охотнее встречу смерть, чем отдам свое сердце другому».

Затем Магелона сняла со своей шеи золотую цепь, на которой висел драгоценный замок, и, передавая ее рыцарю, сказала: «Вместе с этой цепью, милый друг и жених, я поручаю вам и свою жизнь и честью королевской дочери клянусь ни за кого не выходить замуж, кроме вас». С этими словами она нежно обняла его. Петр опустился перед возлюбленной на колени, благодарил, обещал принадлежать только ей одной и надел ей на палец третье, самое драгоценное кольцо, полученное от матери. Она наклонилась к нему, и он в первый раз поцеловал ее, как невесту. После этого они позвали няню.

Петр простился со своей прекрасной подругой и отправился в постоялый дом в необычайно радостном настроении. Магелона никому и вида не показала о том, что произошло. Но с няней она ни о чем другом не разговаривала, как только о своем рыцаре. «Это все правда, что вы о нем говорите, — заметила няня, — только не будьте, моя милая, легкомысленны в своей любви. Когда вы будете в обществе придворных дам или других рыцарей, старайтесь не выдавать себя. Если отец и мать узнают, то будет тройная беда. Прежде всего вы себя покроете позором и лишитесь любви своих родителей. Затем могут убить рыцаря, и вы можете послужить причиной гибели того, который любит вас больше самого себя. Наконец, накажут и меня, чего вы, наверное, не желаете». Магелона обещала свято исполнять ее советы. «Если ты заметишь, что я поступаю не так, как следует, — сказала она, — то скажи мне или подай знак. Когда же мы с тобой будем оставаться наедине, тогда позволь мне говорить о моем милом, и скорее пролетит время до нашего свидания».

Придя домой, Петр ни о чем другом не мог думать, кроме как о красоте и любви Магелоны. Его потянуло во дворец скорее, чем он предполагал туда отправиться. Но в обществе короля и гостей он вел себя очень разумно: и своею скромностью снискал доверие не только высоких особ, но и простой придворной челяди. Однако при всяком удобном случае он бросал любовные взгляды на Магелону, хотя и осторожно и незаметно для посторонних. Только когда король и королева сами предложили ему поговорить с их дочерью, он подошел к ней, и в милой беседе быстро летело у них время.

В то время жил в Нормандии богатый и благородный рыцарь, широко известный и любимый за свою силу и справедливость, по имени Фридрих Венценосный. Он также был неравнодушен к прекрасной Магелоне, которую видел однажды, но принцесса не обратила на него внимания. Однажды он задумал устроить рыцарские игры в Неаполе, надеясь храбростью и силой приобрести не только приз, но и расположение королевской дочери, и обратился за разрешением к французскому королю. И вот по всем французским землям, а также и другим кликнули клич: все рыцари, которые хотели сломать копье в честь княжеских жен и дочерей, приглашались в день Рождества Богородицы в Неаполь; там должно было обнаружиться, кто кого любит.

Много князей и баронов откликнулись на зов по Савойе, Англии, Богемии и России. Приехал и Яков Прованский, брат графа Прованского, дядя рыцаря с серебряными ключами, не узнавший на этот раз своего племянника. Прибыли также Фридрих Венценосный, Генрих Карпонский и другие знатные особы. А рыцарь с серебряными ключами был уже на месте.

Шесть дней мирно жили съехавшиеся князья и бароны в городе, дожидаясь назначенного срока. В этот день они все рано встали, слушали обедню, надели рыцарские доспехи и выехали на ристалище, где король, королева, их дочь и другие знатные дамы и девушки занимали уже места для зрителей. Это был красивый венок, но среди этих прекрасных женщин Магелона сияла, как звезда. Рыцари ждали королевского распоряжения. Первый выехал во всем своем великолепии Фридрих Венценосный, а за ним многие другие, один за другим, в строгом порядке. Но Магелона следила глазами только за Петром, который ехал последним. Тогда король приказал герольду объявить, чтобы начали состязаться, но миролюбиво, щадя противника. Фридрих Венценосный громко заявил: «Сегодня я хочу показать свою силу и храбрость в честь благороднейшей и прекраснейшей Магелоны» и первым выехал на арену. Противником его выехал сын английского короля, красивый рыцарь Генрих. При первой же схватке у обоих поломались копья. За ним выехал Лансело Валуа, который одним ударом выбил Фридриха из седла.

Тут и Петр Прованский въехал за ограду, чтобы сразиться с Лансело; ретивое сердце не могло дольше выдержать искушения. Они с такой силой бросились друг на друга, что лошади упали вместе с всадниками, и по распоряжению короля рыцари должны были обменяться конями для вторичного состязания. Прекрасная Магелона опечалилась, увидев, как упала лошадь под ее возлюбленным. Но вот противники снова выехали на арену, и Петр нанес Лансело такой меткий удар, что разрубил ему руку пополам. Полумертвым подобрали Лансело его слуги и унесли с арены в постоялый дом.

Затем выступил против Петра Яков Прованский. Племянник узнал дядю, но остался сам неузнанным. Увидев, как брат отца готовится в бой против него, Петр отправил к нему герольда сказать: «Пусть рыцарь не выступает против меня. Он однажды оказал мне услугу, и я чувствую себя обязанным по отношению к нему. Я прошу пощадить меня и готов признать его превосходство». Яков только в гнев пришел от таких слов, так как был храбрым рыцарем. Это он ударом меча произвел племянника в рыцари, поэтому Петра так тяготила предстоявшая борьба с ним. Но Яков Прованский в настоящую минуту об этом и не догадывался. «Передайте рыцарю, — просил он ответить, — что если я ему оказал услугу, то он тем более должен драться со мной, чтобы и мне сделать одолжение, так как его считают здесь храбрым рыцарем. Но я боюсь, что это неправда и что он не чувствует в себе достаточно силы, чтобы сразиться со мной». Герольд передал Петру ответ дяди. Как ни трудно было племяннику меряться силами с дядей, но он вынужден был это сделать, чтобы не уронить своего достоинства в глазах присутствовавших. Когда дело дошло до схватки, Петр направил копье в сторону, чтобы не поразить дядю; последний же, наоборот, не щадил племянника и попал ему в грудь. Удар был настолько сильный, что копье Якова сломалось и сам он зашатался в седле. А Петр остался недвижим; мимо него словно пламя пронеслось, едва задев его. Наблюдавший за борьбой король видел, что рыцарь с серебряными ключами только из вежливости щадил противника, но не понимал причины этого поступка. Прекрасная Магелона, напротив, отлично знала, почему рыцарь так поступил. Меж тем они снова съехались для борьбы, и Петр применил прежний прием, тогда как дядя не жалел сил и колол с таким усердием, что не удержался в седле и упал с лошади. Петр так и не сделал ни одного удара и даже не пошатнулся в седле. Все дивились его поведению, в том числе и сам Яков, убедившийся в его силе и ясно видевший, что противник даже не дал себе труда попасть в него копьем; от дальнейшей борьбы пришлось отказаться; так он и уехал, не узнав, что его противником был его благородный племянник Петр. Много еще рыцарей выступало против Петра, но он уже не щадил их и одного за другим выбивал из седла.

Когда уже больше никого не оказалось, кто осмелился бы вступить с ним в единоборство, Петр поднял забрало и подъехал к королю. Последний повелел герольду объявить его победителем, и королева, прекрасная Магелона, и все другие дамы выразили ему свою глубокую благодарность. Король был внимателен ко всем рыцарям, но рыцарю с серебряными ключами он пошел навстречу, обнял его и сказал: «Дорогой друг, благодарю за честь, которую вы мне оказали. Могу похвалиться, что ни у одного князя на свете не было такого рыцаря, как вы, такого благородного, славного и храброго. Ваши подвиги говорят в вашу пользу больше, чем я могу это сделать. Помоги вам Бог найти все, чего вы ищете. Вы достойны этого». С этого дня король и другие оказывали рыцарю большой почет; все рады были его обществу и чем больше его видели, тем больше его любили. И, действительно, это был красивый и милый собеседник, белый, как лилия, с добрыми глазами, золотыми кудрями. Все в один голос говорили, что Бог одарил его исключительными доблестями. Не были забыты, впрочем, и раненые, а к Лансело был послан придворный врач, который внимательно за ним ухаживал. Всех же других князей и баронов целых две недели угощали при дворе. Но все время у всех на устах был рыцарь с серебряными ключами. Прекрасная Магелона была в восторге от этих похвал, но ничем не выдала себя.

Наконец, графы и бароны разъехались, увозя с собой немалую досаду не только по случаю своего поражения на турнире, сколько потому, что не знали, кто был победитель, совершивший столько славных подвигов. Через некоторое время после турнира рыцарь снова встретился наедине с прекрасной Магелоной. Долго они беседовали; наконец, Петру захотелось испытать ее, и он сказал: «Прекраснейшая, благороднейшая, любимейшая Магелона! Вы знаете, как долго я живу вдали от родителей и отечества. И так как, моя возлюбленная, вы единственная причина тому, то прошу вас разрешить мне отправиться домой. Я уверен, что отец и мать беспокоятся обо мне, и это мучает мою совесть»! Горячие слезы хлынули из глаз прекрасной Магелоны, когда она услышала такое заявление, и она долго не могла ничего ответить. Наконец, она всхлипывая ответила: «Да, поезжайте, я знаю, что сын должен слушаться отца и мать. Одно мне только больно, что вы хотите покинуть свою возлюбленную, которая без вас не будет знать покоя в жизни. Поверьте, что, уехав, вы скоро услышите о моей смерти». Эти жалобы тронули графа Петра, и он сказал: «Ах, моя любимая Магелона, не плачьте и не печальтесь. Я готов скорее погибнуть, чем вас покинуть. Но если бы вы согласились со мною поехать, то будьте уверены, что я повезу вас очень бережно и с должным почетом и в точности выполню свое обещание».

Магелона крайне обрадовалась такому заявлению и сама предложила немедленно тайно бежать из родительского дома. «Я от вас до сих пор скрывала, — объяснила она, — что отец заявил мне о своем желании выдать меня замуж очень скоро за Генриха Карпонского. А в моих ушах его воля прозвучала, как угроза смерти».

Они решили бежать через три дня, когда все будут спать первым сном. Для этого Петр должен был приготовить все необходимое и прийти с лошадьми к садовой калитке. При этом Магелона настоятельно просила хороших, быстрых лошадей, чтобы возможно скорее ускакать из родной страны. «Если нас настигнет отец, — опасалась она, — нам не сдобровать обоим».

О своем решении прекрасная Магелона не сообщила даже няне, из боязни, что та станет ее удерживать или даже выдаст. Одна со своей тайной ждала она назначенного времени. Наконец, Петр прошел к садовой калитке в условленный срок и привел трех хорошо подкованных коней, из которых один был нагружен съестными припасами на два дня, чтобы не приходилось заезжать кормиться в постоялые дома. Прекрасная Магелона, в свою очередь, захватила с собой золота и серебра и другие необходимые вещи и села на статного английского иноходца с очень покойной побежкой. Петр также вскочил на отличного коня, и так они проехали целую ночь до наступления дня. Рыцарь отыскал густой лес, близ моря, чтобы их никто не увидел. Когда они въехали в глубь леса, Петр снял с коня Магелону и поставил лошадей на подножный корм. Сами же они сели на зеленую траву под тенью дерева, говорили про свою любовь и молили Бога защитить их. Утомленная бессонной ночью, Магелона уснула, склонив голову на грудь Петра, который сторожил ее сон.

Между тем в Неаполе няня по своему обыкновению вошла утром в покои Магелоны и долго дожидалась, пока та проснется. Когда же урочное время прошло, а принцесса все не поднималась, старуха подошла к кровати и оцепенела от ужаса. На кровати никого не оказалось, постель осталась нетронутой, как будто никто и не спал в ней. Первой ее мыслью было, что Петр увез прекрасную Магелону. Она побежала в постоялый дом и там узнала, что он уехал со всеми своими лошадьми. Няня так расплакалась, словно смерть пришла, и тотчас отправилась к королеве, которой сообщила, что не нашла ее дочери в постели. Королева перепугалась и страшно разгневалась. Стали искать повсюду, пока и король не узнал о горе. Наконец, распространился слух, что исчез рыцарь с серебряными ключами. Король тут же решил, что это он увез его дочь, и приказал снарядить за ними погоню. Живым приказал он привезти рыцаря, желая наказать его так, чтобы весь мир об этом знал. По всем дорогам и тропинкам рассыпались люди короля в поисках рыцаря и принцессы, а король и королева горевали дома. Особенно отчаивалась королева. Чтобы успокоить ее, король послал за няней и, когда та явилась, грозно прикрикнул на нее: «Без твоей помощи дело, видно, не обошлось, старуха!» Бедная няня бросилась королю в ноги и взмолилась: «Милосердный государь! Если вы находите, что я чем-нибудь провинилась, то я готова на самую страшную погибель, к какой только могут меня приговорить. Но я сама поспешила сообщить королеве о бегстве, как только узнала о нем». Король ей поверил и с досады целый день провел один в своих покоях, ничего не ел и не пил. Королева, придворные дамы и даже жители Неаполя — все были в глубоком горе.

Прекрасная Магелона. Рыцарь Петр и прекрасная Магелона отдыхают в лесу. Открытка с картины Ф. Яновского. 1925

Прекрасная Магелона спала в густом лесу в объятиях Петра, который не спускал с нее глаз, любуясь ее пунцовыми устами и розовыми ланитами. Но вот она стала тяжело дышать и болезненно стонать во сне. Рыцарь расстегнул ей ворот и освободил шею. Невыразимая красота девушки очаровала его, и он не знал, где он, на земле или в облаках. Ему казалось, что его заворожили и никакая опасность не страшна для него больше. Вдруг он заметил на груди у девушки красный узелок. Ему любопытно стало узнать, что в нем было, и, развернув, он увидел три драгоценных кольца, которые подарил возлюбленной. Его растрогало такое внимание к подарку. Завернув их снова, он положил узелок на мшистый камень, снова стал любоваться прекрасной Магелоной и до того ушел всеми помыслами в это приятное занятие, что совершенно забыл о кольцах. Тогда Бог ему показал, что в мире больше печали, чем радости. Хищная птица, которая приняла красный узелок за кусок мяса, слетела вниз и унесла его в своем клюве. Очнувшись от своей мечты, Петр вскочил в испуге. Пропажа колец могла причинить Магелоне большую досаду. Поэтому он бережно подложил ей под голову свой плащ, стараясь не разбудить ее, а сам погнался за птицей, бросая в нее камнями, но неудачно. В такой погоне Петр незаметно пришел к морю. Здесь птица села на крутой утес. Петр снова бросил камень и так метко, что птица испугалась и, улетая, уронила кольца в море. Волна уносила узелок все дальше от берега. Доплыть до него не было никакой надежды. Напрасно рыцарь искал на берегу какой-нибудь лодки. Его терзала мысль, что кольца были бы целы, если бы он их оставил на том месте, где их так заботливо хранили. Наконец, он набрел на небольшой челнок, забытый рыбаками, и очень обрадовался ему. Но радость эта продолжалась недолго. Как только он сел в него и, оттолкнувшись от берега срезанной в лесу палкой, поплыл к утесу, у которого плавал узелок, как поднялся сильный ветер, который угнал челнок далеко в море. Тот же вихрь угнал и узелок с кольцами, и скоро он совсем скрылся из глаз рыцаря. Петр был в отчаянии. Смерть уже витала перед его глазами, но тогда он снова вспомнил о прекрасной Магелоне, которую оставил спящей в лесу и которую любил больше, чем самого себя. Теперь она могла умереть от горя. Потеряв надежду на спасение, он перестал соображать и хотел уже броситься в море, но скоро опять собрался с мыслями и подумал: «Какой я неразумный! Зачем мне самому искать смерти, я и без того не далек от нее. Отпусти мне мои грехи, милосердый Боже. Я готов на все страдания, лишь бы прекрасная Магелона избавилась от опасности. Сколько этой дочери могущественного короля придется перенести, когда она очутится одна в густом бору. Каким я оказался коварным изменником, я, который увез тебя из страны отца и матери, где ты жила в довольстве и почете. Смерть грозит мне, и не избежать ее. Впрочем, моя смерть не большая беда. Но неужели же умрет и Магелона, прекраснейшая в мире принцесса! О, Боже милостивый, избавь ее от гибели. Ты знаешь, что между нами была самая чистая любовь. Сжалься же над ней, она ни в чем неповинна!»

Петр сидел в утлом челноке и ждал, куда выбросит его волна или когда пойдет ко дну его судно, так как воды набралось очень много. В таком ужасе он ждал с утра до обеда. Наконец, показался мавританский разбойничий корабль. Пираты увидели, как он беспомощно качается по волнам, сжалились над ним и взяли к себе на корабль. От тревоги Петр едва сознавал, что с ним происходит. Рыцарь понравился хозяину корабля своей внешностью и хорошей одеждой, и морской разбойник решил подарить его султану. Они долго плыли, пока не приплыли, наконец, в Александрию. Там пираты действительно подарили Петра вавилонскому султану. Султану также понравился юноша, и он благодарил за подарок. Петр всегда носил на шее золотую цепь, полученную от Магелоны, и султан заключил отсюда, что он из знатного рода. Затем он велел опросить у рыцаря через переводчика, умеет ли он прислуживать за столом. Петр ответил, что умеет. Тогда султан приказал научить его турецким порядкам, и он так скоро ознакомился с ними, что мог другим указывать. Султан скоро полюбил Петра, как родного сына. В короткое время рыцарь изучил греческий и турецкий языки и так вежливо и любезно со всеми обращался, что все к нему относились при дворе, как к сыну или брату. Он скоро свыкся со своим положением и с большим старанием выполнял возложенные на него поручения. За это его так полюбили. Но все это уважение не могло удовлетворить бедного рыцаря; душа у него постоянно болела за несчастную Магелону, и в раздумье он часто сожалел, что не утонул в море; тогда, по крайней мере, он освободился бы от страданий. Но он умел скрывать от посторонних душевные муки и молил Бога, чтобы Он дал ему умереть христианином и не лишил св. Причастия перед смертью.

Магелона проснулась, наконец, от сладкого сна в зеленом лесу, подняла голову и, думая, что она покоится в объятиях Петра, раскрыла глаза и воскликнула: «Милый друг, я хорошо поспала! Но вы молчите, вы сердитесь?» И, оглянувшись, никого не нашла. В испуге она вскочила на ноги и громко начала звать по всему лесу, повторяя имя рыцаря, но ответа не было. Слезы хлынули из глаз. Она продолжала звать Петра и громко жаловаться, пока от горя и досады не закружилась голова и она в изнеможении не упала на землю. Долго она пролежала так, а придя в себя, снова заплакала, причитая: «Милый Петр, моя любовь и надежда, неужели я потеряла тебя? Зачем ты расстался со своей верной подругой? Ты знал ведь, что я не могла; жить без тебя в родительском доме. Неужели же ты после этого мог подумать, что я сумею без тебя обойтись в этом глухом бору, где мне грозит самая ужасная смерть? Какие страдания я причинила тебе, что ты так мучаешь меня? Ах, напрасно я раскрыла тебе свою душу. Но если я поступила так, то только из бесконечной любви к тебе. Никогда ни к кому не питала я такого глубокого чувства, как к тебе. Где же, мой милый, твое слово, твоя верность? Ты самый несчастный на свете человек, которого когда-либо родила женщина, и мое сердце не дает мне сказать ничего худого о тебе. Ты, наверное, не по доброй воле расстался со мной. Ты остался верным, а я неверная, раз так порицала тебя. Ах, как мучительно болит мое сердце! Какой ужас разъединил нас! Жив ли ты, Петр? Почему я не умерла вместе с тобою? Ни одна девушка не была так несчастна, как я. О, Боже, сохрани мне мой рассудок и дай мне увидеть перед смертью своего жениха».

Так, жаловалась прекрасная Магелона, в отчаянии бегая по лесу, прислушиваясь ко всякому шороху, и взобралась на дерево, чтобы посмотреть вдаль. До ничего, кроме густого леса, не было кругом, а вдали шумело огромное море. Целый день она провела в таком горе без еды и питья. Когда наступила ночь, она отыскала высокое и крепкое дерево, с большими усилиями взобралась на него и до утра просидела на его толстых ветвях, но мало отдохнула, так как все время боялась диких зверей. Было время подумать о своей горькой судьбе. Ясно было, что вернуться к родителям она не могла; боялась гнева строгого отца. В конце концов она решила отправиться искать по свету своего возлюбленного. Едва наступил день, она спустилась с дерева, пошла к месту, где стояли лошади, и со слезами на глазах развязала их. «Ваш хозяин пропал и ищет меня по миру, — произнесла она, лаская лошадей, — ступайте же и вы, куда ваши глаза глядят». С этими словами она их разнуздала и отпустила на все четыре стороны. Сама же пошла пешком по лесу, пока не вышла на дорогу, которая вела в Рим. Вблизи был крутой холм. Она поднялась на него, чтобы посмотреть, нет ли где кругом прохожих. Долго никого не было видно. Наконец, показалась на дороге бедная паломница. Принцесса остановила ее и попросила поменяться одеждой. Женщина подумала, что девушка в таком роскошном платье не может быть одна в лесу и серьезно высказывать такие просьбы, и решила, что прекрасная Магелона смеется над ней. «Милостивая государыня, — ответила богомолка, — „вы роскошно одеты, но это не дает вам права насмехаться над христианами. Красивая одежда, как ваша, украшает только тело, а моя, я надеюсь, украсит мою душу“. „Дорогая сестра, — снова начала Магелона, — не сердись за мои слова, они от чистого сердца, я в самом деле хочу поменяться с тобой одеждой“. Паломница убедилась, что красивая девушка говорит от души, и была крайне удивлена. Она сняла свое платье и отдала Магелоне, а сама нарядилась в одежду принцессы. Магелона была неузнаваема в своем новом, странническом одеянии.

Тогда прекрасная Магелона направила свои стопы в Рим и шла так долго, пока, наконец, не прибыла в этот город. Прежде всего она отправилась в церковь Св. Петра. Преклонив колена перед алтарем, она долго плакала и молилась за себя и за Петра. Она уже выходила из церкви, направляясь в постоялый дом, как вдруг, к ужасу, увидела у входа брата своей матери с большой блестящей свитой. Он также отправился на поиски за бежавшей своей племянницей, но в лохмотьях странницы не узнал ее. Ни он, ни его спутники не обратили никакого внимания на бедную паломницу. Меж тем Магелона устроилась в странноприимном доме, где провела две недели в самоунижении и смирении, и ежедневно посещала церковь Св. Петра, молясь в глубокой печали и прося Всевышнего, чтобы Он услышал ее. Затем она решила поехать во Францию, в графство Прованс, где скорее всего надеялась услышать что-нибудь о своем возлюбленном. Она отправилась в путь и в Генуе стала расспрашивать о ближайшем пути к морю. Скоро она нашла корабль, который отвез ее в Эгюморт. Здесь ее взяла к себе из сострадания набожная женщина, дала ей есть и пить и уложила спать в мягкую постель. Она должна была много рассказывать старухе о Риме и своем происшествии и, в свою очередь, стала расспрашивать о тех странах, через которые ей предстоял путь, и о графстве Прованс. Гостеприимная хозяйка рассказала ей много хорошего про старого прованского графа, какой он могущественный, как мирно и счастливо живут его подданные. И граф, и графиня, оба очень внимательны к бедным. Но они крайне удручены горем по поводу своего сына Петра, благороднейшего в мире рыцаря. Два года тому назад он уехал на турнир и с тех пор не возвращался, и никто не знает, что с ним стало. Магелона невольно начала плакать, слушая рассказ про Петра. А добрая хозяйка подумала, что она плачет из сочувствия к родителям графа, и странница ей еще больше полюбилась.

В первую же ночь Магелона надумала подыскать место, где она могла бы ежедневно молиться Богу и жить в душевной чистоте. На следующий день она осведомилась об этом у хозяйки и узнала, что недалеко от гавани Гейденпорта лежит небольшой островок, куда съезжаются из всех стран купцы с товарами и где живет также много нищих и больных. Этот остров посетила Магелона, нашла его очень удобным для себя и построила на вывезенные из Неаполя и хорошо спрятанные драгоценности небольшую церковь в честь Св. Петра и своего возлюбленного и госпиталь, в котором очень внимательно ухаживала за больными бедняками и вела такой строгий образ жизни, что жители острова и окрестностей иначе не называли ее, как святая странница. Со всех сторон притекали в церковь пожертвования и приношения, и святыня стала известна очень далеко. Слух о ней дошел, наконец, до родителей Петра, графа и графини, и они также приехали заявить свое благоговейное внимание. Странница вышла им навстречу и выказала им много почтения, а старики к ней отнеслись как к святой. Графиня с ней разговорилась по душе и в конце концов рассказала, как удручены они потерей сына. Старуха горько плакала, а прекрасная Магелона ее старалась утешить, хотя сама готова была разрыдаться и еще больше нуждалась в утешении. Однако ее кроткие слова успокоили графиню, которая обещала доставить для госпиталя все, что только потребуется. Кроме того, старуха просила странницу часто молиться за ее сына Петра. Магелона дала свое обещание и очень усердно его исполняла.

Однажды рыбаки с острова поймали в море красивую рыбу и отнесли ее в подарок графу прованскому. Когда рыбу разрезали, то в ее внутренностях нашли красный узелок, и повар поспешил отнести чудесную находку графине. Развязав узелок, графиня нашла в нем три кольца, которые она подарила своему сыну перед его отъездом в чужие края, и горько заплакала. „Всемогущий Боже! — воскликнула она. Какие еще нужны доказательства, что моего сына нет в живых! Теперь пропала всякая надежда“. На ее плач пришел граф, также узнал кольца, спрятал лицо в подушку и заплакал. Он приказал убрать дорогие ковры и весь дворец увешать черными материями. Подданные, которые его очень любили, горевали вместе с ним и также ходили все в трауре.

Графиня меж тем искала утешения у молодой странницы. Она поехала на остров, помолилась там в церкви и, отыскав в госпитале Магелону, уселась с ней в укромном углу, чтобы рассказать о своем неутешном горе и потерянной надежде увидеть когда-нибудь своего сына. Забывшая о кольцах после исчезновения Петра и не думавшая о них больше, Магелона готова была сама заплакать и просила показать ей находку. Графиня вынула со вздохом кольца и дала ей посмотреть. Магелона тотчас узнала кольца Петра, и сердце едва не разорвалось у нее от страшного горя. Но тяжелый труд в госпитале приучил ее к терпению и, овладев собой, она сказала: „Дорогая графиня, не печальтесь о том, что еще не достоверно известно. Если даже это те кольца, которые вы подарили своему сыну Петру, то ведь он мог их потерять или отдать кому-нибудь. Успокойтесь, сделайте это ради своего супруга, которого удручают ваши слезы. Обратитесь лучше к Богу и просите у него о помощи“.

Так Магелона утешала графиню, но, оставшись одна в церкви, она упала на колени перед алтарем и дала волю слезам. Она молилась и просила Бога вернуть Петра его друзьям целым и невредимым; если же он умер, то чтобы сжалился над ней и соединил их души.

Когда это все происходило с прекрасной Магелоной, Петр оставался при дворе вавилонского султана и был им любим, как родной сын. Для султана не было радости, если Петр не мог принять в ней участия, но все помыслы рыцаря были о бедной Магелоне, о которой он ничего не мог узнать, и о родителях, о которых также ничего не слыхал. Однажды султан устроил большое празднество, был очень весел и раздавал богатые подарки. Этим настроением решил также воспользоваться Петр и, упав перед султаном на колени, сказал: „Великий султан, я давно состою при вашем дворе, оказал вам за это время много серьезных услуг, исполняя обязанности других лиц, но для себя ничего не желал и ни о чем не просил. Теперь я осмеливаюсь представить свою просьбу на ваше усмотрение и прошу не отказать мне“. Услышав его смиренное обращение, султан любезно ответил: „Милый Петр, раз я всегда соглашался на все, чего ты просил для других, то с тем большим удовольствием я исполню твою собственную просьбу“. Когда же Петр выразил свое желание посетить родителей во Франции, султан нахмурился и сказал: „Милый друг, о своей поездке забудь и думать. Нигде на свете тебе не будет так хорошо, как у меня, и нигде ты не найдешь такого друга, который так хорошо относился бы к тебе, как я. К тому же я могу сделать тебя первым лицом в государстве“. Петр, однако, не переставал просить, и султан, наконец, согласился: „Так как я обещал тебе, то исполню свое слово; ты же со своей стороны обещай вернуться ко мне, после того как повидаешься с родителями“. Петр дал слово. Тогда султан издал указ, чтобы везде, во всем мавританском царстве Петра принимали, как самого султана, и оказывали ему всяческую помощь. Также дал султан Петру много золота и серебра и других драгоценностей для подарков.

Петр уехал, и многие плакали, расставаясь с ним. Прибыв через короткое время в Александрию, он предъявил султанскому градоправителю свою грамоту, и ему было оказано глубокое уважение и сердечное гостеприимство. Здесь Петр запасся всем необходимым и заказал четырнадцать бочек, которые наполнил снизу и сверху солью, а посредине положил свои сокровища. Когда все было заготовлено, он отправился на берег моря и, к счастью, нашел корабль, который отплывал в Прованс. Он скоро договорился с хозяином судна, но тот громко рассмеялся, увидев его поклажу из четырнадцати бочек соли. „Это добро можно бы и здесь оставить, — заметил он, — соли и в Провансе сколько угодно, и барыша на ней немного получите“. Впрочем, Петр заявил, что хорошо заплатит, и моряк охотно согласился. Еще ночью поднялся попутный ветер, паруса были спущены, якорь поднят, и они отправились в путь. По дороге они бросили якорь у острова Сагоны, чтобы запастись пресной водой. Петр вышел на берег и стал бродить по острову. Здесь он нашел прекрасные источники и, расположившись на зеленой траве под тенистым деревом, забыл на некоторое время про свои душевные скорби, только образ Магелоны не хотел уйти из его памяти. В счастливых мечтах о родине он заснул. Между тем поднялся свежий ветер, и хозяин корабля начал сзывать всех на борт. Не видя Петра, он приказал искать его на берегу. Но поиски оказались напрасными. Матросы громкими криками старались привлечь его внимание, но Петр слишком крепко спал, чтобы услышать их. Моряки не хотели пропустить попутного ветра и уплыли, а рыцарь остался спать на острове.

Корабль пришел, наконец, в Гейденпорт, что в Провансе. Здесь моряки бросили якорь и начала выгружать товары. Тут очередь дошла до четырнадцати бочек: „Что нам делать с солью этого дворянина, который остался на острове Сагоне и так хорошо заплатил за провоз?“ Думали, думали, наконец, решили, что самое лучшее будет, если они отдадут бочки в дар в госпиталь Св. Петра. Хозяин корабля отправился к настоятельнице, прекрасной Магелоне, заявил, что собственник соли погиб в пути и что он передает товар в госпиталь и просил помолиться за душу погибшего дворянина. Однажды как-то не хватило своей соли в госпитале, и Магелона вскрыла одну из бочек. Каково же было ее удивление, когда в средине бочки она нашла сокровище. Она вскрыла также и другие бочки и везде находила сокровища. „Бедный человек! — произнесла она. — Кто ты был? Бог Всемогущий да сжалится над душой твоей!“

Таким образом страннице достались большие сокровища. Она не долго медлила и призвала каменщиков и других мастеров, которые должны были увеличить здания церкви и госпиталя. Со всех сторон стал стекаться народ и дивился на воздвигаемые постройки, не понимая, откуда на них деньги берутся. Приехали также и граф с графиней из благоговейного чувства к настоятельнице, у которой искали утешения в своем горе. Молодая женщина умела внушить им надежду, хотя сама давно безнадежно оплакивала жениха, родителей и свое прежнее положение.

Долго спал Петр на зеленом острове. Когда он проснулся, была ночь. В испуге он побежал к морю, к тому месту, где оставил корабль. Вначале он подумал, что из-за темноты ничего не видит, и начал громко звать, но ответа не было. С горя он упал на землю и закричал: „О, милосердый Боже, когда же будет конец моим страданиям! Разве мало того, что я потерял свою возлюбленную, прекрасную Магелону, что я должен был служить язычнику? Теперь я надеялся, по крайней мере, утешить отца и мать и вместо этого попал в пустыню, где сам ни от кого утешения не могу встретить, где я больше был бы рад смерти, чем жизни“. В таком отчаянии провел рыцарь целый день. Снова наступила ночь. Он бегал вперед и назад, смотрел на все стороны в далекое море, не плывет ли какой-нибудь корабль, который увез бы его с острова, но все его старания были напрасны. Наконец, он выбился из сил от голода и усталости и в изнеможении упал на землю.

К счастью, к острову пристала рыбачья лодка за пресной водой. На берегу рыбаки нашли Петра в глубоком обмороке и с большим трудом привели его в чувство. Затем они снесли его в лодку и отвезли в город Крагону, где сдали больного в госпиталь, и уехали. Девять месяцев пролежал Петр в постели и не мог выздороветь, снедаемый тоской. Оправившись настолько, что мог ходить, он подолгу бродил по морскому берегу и однажды увидел в гавани корабль, на котором услышал родную речь. Он затрепетал весь от радости при этих звуках и стал спрашивать у моряков, когда они вернутся во Францию. Те ответили, что не позже, чем через два дня. Тогда Петр обратился к хозяину корабля и именем Бога начал умолять взять его с собой, как земляка, который долго пролежал больным в чужом краю. Моряк согласился помочь соотечественнику, заявив, что им придется заехать в Гейденпорт.

Петр был очень рад и сел на корабль. Во время плавания моряки рассказывали о виденном и слышанном и, между прочим, о красивой церкви Св. Петра, о Магелоне и ее госпитале. При этом имени Петр воспрянул, словно проснувшись от сна, и с удивлением спросил: „Где на свете есть церковь с таким названием?“ „В Гейденпорте, куда мы едем“ — отвечали моряки, — там на острове стоит эта красивая церковь и роскошно построенный госпиталь; они и носят это название, и Бог там чудеса творит над больными. И вам мы советуем заехать туда и дать обет за ваше выздоровление». Тогда Петр решил целый месяц провести в госпитале, носящем имя его возлюбленной, до свидания с родителями, чтобы вполне поправить свое здоровье, в смутной надежде узнать что-нибудь о прекрасной Магелоне, хотя и был уверен, что она давно умерла. Вскоре показался и Гейденпорт.

Выйдя на берег, Петр поспешил в церковь и благодарил Господа за возвращение на родину. Затем он, как больной, отправился в госпиталь, чтобы собраться там с силами и исполнить свой обет. Обходя, по своему обыкновению, больных, странница увидела нового пришлеца, вытерла ему лоб, поцеловала, как сестра, и принесла есть и пить. Затем ему постлали хорошую постель и обещали ни в чем не отказывать, чтобы он мог поскорее оправиться. Магелона не обратила на рыцаря больше внимания, чем на других больных, и не узнала его. У него, в свою очередь, глаза были утомлены от болезни и плавания, и он также не узнал своей возлюбленной, тем более что она была в странническом платье и под покрывалом. Отлежавшись и отдохнув в госпитале, он почувствовал, что к нему вернулись прежние силы, потому что Магелона так внимательно за ним ухаживала, что он в восхищении перед ней думал: «Наша настоятельница святая женщина». Однажды, отдавшись воспоминаниям о своей возлюбленной, он громко вздохнул. В это время Магелона обходила больных. Услыхав такой вздох и подумав, что он испытывает какие-нибудь боли, она подошла к его кровати, сказала: «Милый человек, что с вами? Скажите, если вам чего-нибудь нужно; вы все получите, чего бы это ни стоило». Петр благодарил и ответил: «Я ни в чем недостатка не чувствую. Я делаю так, как все больные и удрученные. Когда они думают о своем несчастии, им становится тяжело на душе, и они вздыхают». Услыхав о несчастии, настоятельница насторожилась и по-дружески предложила рассказать ей свое горе. Ее слова звучали так мило, что Петр не в состоянии был дольше скрывать свою душевную скорбь и, никого не называя, рассказал ей следующее:

«У богатых родителей был однажды сын, который прослышал о прекрасной девушке в чужой стране. Он покинул отца и мать и отправился отыскивать ее. Бог ему помог добиться расположения девушки, но тайно, так что никто об этом не догадывался. Они дали друг другу слово, и он увез ее без ведома родителей. Затем он оставил ее спящей в лесу, отправившись искать потерянную вещь». Так он ей рассказал всю свою жизнь до того времени, как он попал в госпиталь. Прекрасная Магелона скоро догадалась, с кем она имеет дело. И не только по рассказу, но и по манерам она его узнала; слезы душили ее, но она скрыла свое волнение, овладела собой и очень дружелюбно сказала: «Милый друг, утешьтесь я, обратитесь за помощью к Всемогущему. Верьте, Он услышит вашу молитву, и ваше желание исполнится. Вы снова увидите невесту, которую любили всей душой и которой остались верны до сих пор». Услыхав такие утешительные речи, Петр поднялся с постели и поблагодарил настоятельницу. Она же удалилась в церковь, упала на колени перед алтарем и заплакала от большой радости. Помолившись, она заказала себе королевское платье, так как денег у нее было довольно, и велела роскошно убрать свои комнаты.

Когда все было готово, она пошла к Петру и сказала: «Мой милый друг, идите за мной. Я вам заказала баню; это полезно для вашего здоровья. Я надеюсь, что Бог услышит вас, и вы скоро выздоровеете». Он последовал за ней в ее покои. Там она просила его обождать, сама же ушла в другую комнату и переоделась в роскошное платье. Лицо она по-прежнему оставила под покрывалом, чтобы он сразу не узнал ее, спрятала также свои длинные золотистые волосы. Подойдя к Петру, она произнесла: «Радуйтесь, благородный рыцарь, перед вами ваша подруга, ваша верная Магелона, ради которой вы перенесли столько страданий. Я не меньше страдала ради вас. Я та самая, которую вы оставили спящей в темном лесу, а вы тот, который увез меня из дома моего отца, неаполитанского короля. Я та самая, которой вы обещали свою чистую любовь и почтительнейшее отношение до заключения нашего брака. Это я вам подарила эту золотую цепь, мне же вы дали три драгоценных кольца. Всмотритесь хорошенько, та ли я, к которой вы так страстно стремитесь?»

И прежде чем Петр мог опомниться, она сбросила покрывало; ее прекрасные волосы рассыпались, ниспадая золотыми волнами. Увидев прекрасную Магелону без покрывала, Петр тотчас же узнал ту, которую так долго искал. Он встал, заключил ее в объятия и долго целовал. Оба плакали, не будучи в состоянии выговорить слова. Наконец, они уселись рядом и начали рассказывать друг другу про свои злоключения, прерывая эти рассказы нежными объятиями и поцелуями.

Четыре дня еще оставалось до конца срока, в течение которого Петр дал обет оставаться в госпитале. Когда наступил последний день, прекрасная Магелона снова оделась в свое постоянное госпитальное платье, в котором Петр ее знал как благочестивую настоятельницу. Она простилась с рыцарем и отправилась к его родителям в Прованс. Те встретили свою милую странницу очень любовно, с большим почетом, так как очень любили ее. «Дорогой граф и дорогая графиня! — обратилась к старикам Магелона. — Я приехала к вам рассказать, что я видела собственными глазами прошлою ночью. Ангел явился мне с неба, который за руку держал красивого молодого рыцаря, и сказал: „Вот тот, о котором так много просили Бога, твой властелин, его жена и ты сама!“ Я не могла удержаться, чтобы не сообщить вам об этом, так как хорошо осведомлена, как вы скорбите о потере сына. Будьте же уверены, что скоро его увидите бодрым и здоровым. Я вас прошу поэтому убрать черные траурные ковры и повесить в вашем замке светлые, радостные ткани».

Как ни трудно было графской чете поверить рассказу странницы, они приказали из уважения к ней убрать траур и просили ее позавтракать с ними. Но ее любящее сердце не позволило ей засиживаться здесь, и, оправдываясь недосугом, она собралась в обратный путь, в свою очередь пригласив графа и графиню непременно приехать в ближайшее воскресенье в церковь. При этом настоятельница заявила о своей твердой вере, что Бог обрадует их, прежде чем они расстанутся с ней. Старики дали ей свое обещание.

Между тем Петр с большим нетерпением ждал Магелону. По возвращении Магелона рассказала ему о своей поездке и обещала скорое свидание с родителями. В воскресенье действительно приехала графская чета со всем двором и прежде всего направилась в церковь слушать обедню. После службы Магелона отвела стариков в сторону и просила их последовать за ней в ее покои, под предлогом переговорить с ними наедине. Там странница им сказала: «Узнаете ли вы своего сына, если увидите его?» «Да», — ответили они. Тогда вдруг вошел Петр и упал перед родителями на колени. Они узнали его и с радостными восклицаниями стали обнимать и целовать. С быстротой молнии распространилась весть о возвращении графского сына. Дворяне и простой народ приходили, чтобы заявить ему свое почтение. Все были несказанно рады Петру, а он не мог вдоволь наговориться с родителями.

Между тем прекрасная Магелона удалилась в другую комнату и оделась в роскошное платье. В таком королевском одеянии она вернулась снова к гостям. Граф и графиня удивились, откуда могла явиться такая красавица, которой они раньше никогда не видели. Но Петр подошел к ней, как к старой знакомой, поклонился и на глазах стариков расцеловался с ней. Все были поражены при виде этой картины. Затем Петр взял ее за руку и сказал: «Дорогие родители! Ради этой девушки я уехал от вас. Это дочь неаполитанского короля». Тогда граф и графиня подошли к Магелоне, нежно с ней поцеловались и благодарили Бога за все, что случилось.

Весть о возвращении Петра прошла по всей стране, и со всех сторон стали стекаться пешие и конные. Рыцари устраивали турниры, народ танцевал и веселился. Выслушав всю историю сыновней любви, граф взял Петра за руку и пошел с ним в церковь Св. Петра. То же сделала графиня с Магелоной. Там все упали перед алтарем и благодарили Господа. После этого граф сказал: «Я хочу, мой сын, чтобы ты женился на этой девушке, которая столько страдала ради тебя». «Ах, дорогой отец, — воскликнул Петр, — таково было мое собственное желание, когда я увозил ее из родительского дома. Судите же, как радует меня ваша воля». Тогда они отправились в церковь, и епископ совершил обряд венчания. Графиня дала сыну самое красивое из трех колец, которые были найдены во внутренностях рыбы. Удивленный Петр взял кольцо и надел на палец не менее удивленной невесты.

Две недели пировали на свадьбе. Затем гости разъехались, и граф с графиней долгие годы прожили в мире и согласии с молодой четой. Однажды Петр совершил путешествие вместе с женой в Вавилон к султану, который по-дружески побранил его, но простил и отпустил домой с богатыми подарками.

Петр и Магелона долго и счастливо жили. У них родился красивый сын, который сделался королем неаполитанским и графом прованским. Сами они похоронены у Св. Петра на острове; красивая церковь и построенный Магелоной госпиталь до сих пор еще далеко видны с моря, когда корабль подплывает к Гейденпорту.

Бедный Генрих

В Швабии жил барон, отличавшийся всеми добродетелями, которые полагаются для молодого рыцаря, ищущего славы. Во всей стране не было ни одного человека, о котором говорили бы столько хорошего, сколько о нем. Он был богат и знатного происхождения, но еще больше был известен своей удивительной честностью и благородством. Ложь и обман были чужды его душе до конца жизни; ни одного пятна не было на его совести. Это был цветок юности, алмаз верности, венец чистоты, защита угнетенных, щит своих друзей. Все в нем было в меру, ничего лишнего. Его имя, пользовавшееся глубоким уважением у всех, было Генрих из рода фон-дер-Ауэ.

И вдруг эта богатая, радостная жизнь сменилась горем и отчаянием. Люди, живущие в довольстве и счастье, ничтожны перед Богом. По воле Всевышнего Генрих заболел проказой. Когда раны на его теле стали заметны, все отвернулись от него, мужчины и женщины, и насколько раньше он был всем приятен и мил, настолько невыносимо противен стал теперь. Как несчастный Иов, он был осужден на жалкое одиночество. Увидев, что все от него бегут, как от прокаженного, Генрих почувствовал весь ужас своего несчастья. Бодрый дух сменили печаль и уныние, мед превратился в яд, яркое солнце померкло, ясное небо покрылось черными тучами. Отчаяние и ужас овладевали рыцарем, когда он вспоминал о безмятежном счастье, безвозвратно потерянном, и он проклинал день, когда он родился на свет Божий.

Но вот радостный луч надежды проник в его душу: ему в утешение сказали, что эта болезнь протекает различно у разных людей и иногда излечивается. Он стал раздумывать, как бы ему избавиться от своего несчастья, и отправился в Монпелье посоветоваться с врачами. Но там ему ответили, что вылечить его нельзя, что болезнь его безнадежная. Грустно было выслушивать такой приговор. Однако он поехал дальше в Салерно, чтобы и там выслушать мнение славившихся ученостью врачей. Самый ученый из этих врачей дал ему странный ответ, а именно: болезнь его излечима, но никогда он не излечится. «Как же это возможно? — удивлялся Генрих. — Ты говоришь загадками; если я излечим, то мне можно излечиться, ни за деньгами, ни за какими-либо средствами остановки не будет». «Будет вам торговаться, — возразил мудрец, — ваша болезнь особенная. Не о чем, впрочем, и говорить. Есть лекарство, которое может вас вылечить, но нет такого могущественного или умного человека, который мог бы раздобыть его. Вот почему вас никто не излечит; Бог будет вашим врачом». «Зачем же вы лишаете меня надежды? — жаловался Генрих. У меня столько богатств, и я ничего не пожалею, если вы захотите меня вылечить». «Дело не в моем желании, — ответил врач, — если бы это было лекарство, которое можно купить или иначе как-нибудь достать, то я, конечно, не дал бы вам помирать. К сожалению, это не так, и как бы велики ни были ваши страдания, я бессилен вам помочь. Вы должны отыскать невинную девушку, которая согласилась бы умереть ради вас. Но люди не способны добровольно отказываться от жизни. А между тем, повторяю, только это лекарство может спасти вас».

Бедный Генрих прекрасно понимал, что невозможно надеяться, чтобы кто-нибудь добровольно умер ради него, и оставил всякую мысль о выздоровлении. Жизнь стала ему в тягость. Он отправился домой и начал раздавать свои наследственные владения. Без шума он обогатил своих бедных родственников и помог многим чужим. Остальное он отдал Божьим храмам, чтобы Бог сжалился над его душой. Из всего своего имущества он оставил один свежеобработанный участок земли, куда он ушел от людей. Не один он оплакивал свою печальную участь, но и все, знавшие его или слыхавшие от других, сожалели его. Этот новый хутор обрабатывал свободный арендатор, живший здесь в мире и довольстве, тогда как другие крестьяне только непосильными податями и богатыми приношениями могли удовлетворить своих жадных господ. Арендатор Генриха свободно, по своему усмотрению, распоряжался землей и был богаче всех в округе.

К этому крестьянину и приехал бедный Генрих. Здесь ему заплатили за его кротость и ничего не жалели, лишь бы угодить больному: охотно несли труды и заботы, чтобы скрасить жизнь несчастному. Бог послал счастливую жизнь арендатору. Сам он был здоровый, жена спокойная и работящая и красивые дети на радость родителям. Среди них особенно отличалась своей добротой и благонравием двенадцатилетняя девочка, которая ни на час не отходила от рыцаря. Она была так мила и прекрасна, что ей впору было бы быть дочерью самого знатного дворянина. Другие домочадцы временами старались избегать больного. Она же, наоборот, все стремилась к несчастному и не хотела оставлять его. Со всей бескорыстностью своей детской души она привязалась к рыцарю, и ее почти всегда можно было видеть сидящей у него на коленях. В свою очередь и больной сердечно полюбил ее и часто покупал подарки, которые ее бесконечно радовали: то зеркальце, то ленту в косы подарить. И так доверчиво делилась она с ним всеми своими радостями и печалями, что он обыкновенно называл ее своей женой.

Три года прожил бедный Генрих в этой тихой обстановке. Однажды арендатор с женой и дочерью сидели у рыцаря по окончании трудового дня и оплакивали его страдания. Им было больно за него; кроме того, они боялись, что его смерть отразится и на их благополучии, так как новый владелец мог лишить их тех вольностей, которыми они пользовались теперь. Так они сидели и горевали, пока, наконец, крестьянин не сказал: «Разрешите спросить, дорогой хозяин, как это может быть, что среди знаменитых врачей Салерно нет ни одного такого ученого, который мог бы вам помочь? Это меня крайне удивляет». Бедный Генрих тяжело вздохнул и едва слышным от душевных страданий голосом ответил: «Ты сам видел: мой дом был всегда открыт для светских удовольствий; никто из моего рода так широко не жил. Я и не подумал никогда, что только Божьей милости я обязан такой счастливой жизнью. В своей гордыне я, подобно другим людям моего круга, был уверен, что и без Бога меня будут окружать радости жизни. За такое высокомерие разгневался небесный привратник и закрыл пред моей душой доступ к спасению. Моя собственная глупость привела к тому, что небесные врата заперты для меня навсегда. Бог послал мне болезнь, от которой никто не может меня освободить. Добрые избегают меня, злые издеваются. Одни отворачиваются, другие презирают. Тем более научился я ценить твою преданность; ты не бежал, а, напротив, терпеливо выносишь мою болезнь. Скажи после этого, кто на свете страдает больше, чем я? Раньше я был твоим властелином, теперь я нуждаюсь в тебе. Ты, милый друг, твоя жена и моя маленькая подруга, все вы заслужили вечную жизнь своим внимательным уходом за таким тяжелым больным, как я. А на твой вопрос могу ответить следующее: я ездил в Салерно, но не нашел там ни одного врача, который согласился бы и мог меня вылечить, так как для этого требовалось средство, которого никто на земле достать не может. Я должен был, по словам врача, найти невинную девушку, которая согласилась бы умереть ради меня. Только кровь, взятая из ее сердца, могла бы избавить меня от страданий. Но кто же решится отдать для моего спасения свою жизнь? И позор свой я буду нести до самой смерти, которую я молю Бога скорее послать мне».

Все, что рассказывал бедный Генрих отцу, слышала также невинная девушка, которая держала в это время на своих коленях ноги своего господина. Его слова глубоко запали ей в душу, и до самой ночи она думала о них. Спать она легла, по обыкновению, у ног своих родителей. Те уже заснули, а она все продолжала горевать о несчастии своего любимца и так близко приняла к сердцу его судьбу, что, вздыхая, заплакала, и слезы ее оросили ноги отца и матери. Родители проснулись и стали спрашивать, какое горе она тайно от всех оплакивает. Долго девушка не хотела говорить, пока отцу не удалось, наконец, нежностью и строгостью добиться ответа. «И вам впору со мной заплакать, — сказала она. — Нас подстерегает несчастье, потому что с потерей хозяина мы потеряем также наше хозяйство, наше положение. Никогда у нас не будет такого хозяина, который сделал бы для нас столько добра, сколько этот». «Ты говоришь правду, — возразил он, — но тем, что будем плакать и горевать, мы ни на волос не поможем делу. Не думай больше об этом. Нам не менее жаль его, чем тебе, но не в нашей власти ему помочь. Бог этого хотел. Если бы то был другой, мы должны были бы его проклинать». Так уговаривали они дочь, но она не уснула и целую ночь до утра была удручена печалью. Несмотря на все утешения, грустные мысли не покидали ее. Наступила следующая ночь. Семья расположилась спать на своих обычных местах. Вдруг девушку осенила счастливая мысль: она решила, что если доживет до следующего дня, то отдаст за него свою жизнь. После такого решения ей стало легко на душе. Ее тревожило только опасение, что Генрих откажется от ее жертвы и все трое будут против ее предложения. Она так волновалась по этому поводу, что опять разбудила родителей, как в предыдущую ночь. «Отчего ты не спишь? — беспокоились они. — Твоим слезам конца не будет, если ты так близко к сердцу будешь принимать горе Генриха. Довольно, дай нам спать!» Так они старались успокоить бесполезную тревогу дочери, но не знали еще ее решения. «А Генрих все-таки сказал, что его можно спасти, — возразила она, — и если вы мне не запретите, то я пригожусь на лекарство для него; ведь я девушка, и твердо решила скорее умереть самой, нежели пережить его смерть».

Ее слова сильно опечалили родителей. «Выбрось эти мысли из головы, — сказал отец, — не обещай нашему хозяину больше, чем ты можешь выполнить; это свыше твоих сил. Ты ребенок и не видела еще смерти. Когда же придет час расставаться с жизнью, тебе захочется жить, но будет уже поздно. Поэтому замолчи, иначе тебе достанется от меня!» Он думал заставить ее молчать просьбами и угрозами, но это ему не удалось. «Дорогой отец! — сказала девушка. — Как бы я ни была глупа, но настолько ума у меня есть, чтобы знать об ужасах смерти по рассказам. Но и жизнь не слишком сладка для того, кто трудится в поте лица своего. Если же ему и удается дотянуть до старости в нужде и заботе, то смерти все-таки ему не миновать и даже, может быть, души не спасти. Не лучше ли такому человеку совсем и на свет не родиться. Мне же суждено еще в юные годы отдать свое тело во имя вечной жизни. Не противьтесь мне. Это всем будет на пользу: до тех пор пока будет жив наш хозяин, и вы будете обеспечены. Спасем же его при помощи этого прекрасного средства, и все мы спасемся. Дайте согласие, так должно быть». Услышав такое решительное заявление, мать заплакала и сказала: «Подумай, милая дочка, сколько мук мне пришлось перенести ради тебя. Такова-то твоя благодарность. У меня сердце разрывается от твоих речей. И перед Богом ты грешишь и губишь свою душу. Вспомни заповедь: чти отца и мать. В награду за это обещал Он спасенье души на небесах и долгую жизнь на земле. Ты уверяешь, что хочешь пожертвовать своей жизнью ради нашего счастья. Нет, ты этим только отравишь нашу жизнь. Если мы и довольны своей жизнью, то только потому, что живем для тебя. Ты должна быть опорой на старости лет и будешь повинна в наших слезах, которые мы будем проливать над твоей могилой». Девушка отвечала: «Я охотно верю, что ты и отец любите меня, как родители своего ребенка, и каждый день это чувствую. Ваша любовь дала мне душу и красивое тело, за которое меня все любят. Кому же мне после Бога быть благодарной, кроме вас?! Но именно потому, что душой и телом я обязана вашей любви, позвольте мне освободить их от дьявола и посвятить Богу. Я боюсь, что, когда стану старше, слабости жизни прельстят меня и развратят и я попаду в ад, как это случается со многими другими. Наша молодость, как и вся жизнь, не более чем призрак, и глуп тот, кто отдается во власть этого призрака. На гнилой соломе постлан пестрый ковер; кого заманят эти краски, тот потеряет и душу и тело. Подумайте еще и о том, что в случае смерти Генриха вас ждет нужда и непосильный труд; если же он останется жив, но будет попрежнему болеть, пока я не выйду замуж за богатого и почтенного человека, то вы надеетесь, что меня, ждет спасение и всякие блага, которые только можно придумать. Но мое сердце подсказывает мне другое: если я полюблю мужа, то это будет мукой для меня, потому что перед моими глазами всегда будет страдающий Генрих, если же возненавижу, то будет хуже смерти. Дайте же мне лучше вечное счастье. Свободный жаждет меня, и я отдамся всей душой. Легко пашет его плуг, добра в доме вдоволь, там не падает скот и не плачет дитя, жара не тяжка, не мучает холод, никто не стареет, старики же молодеют, ни жажды, ни холода, ни тяжких трудов, ни болей мучительных, там полная чаша в вечной свободе! У вас еще есть дети: пусть они будут вашей мирской радостью и утешением после моей смерти. И не приходи ко мне на могилу, дорогая мать! Пусть никто не увидит меня в том месте, где я умру. Это произойдет в Салерно; там найдем спасение мы все, и я более всех».

Увидев, как твердо решилась их дочь пойти на смерть, какие умные речи говорит и как смело переступает через порог человеческого права, родители подумали, что святой дух руководит ею, и не осмелились отклонять ее более от смелого замысла и внушенного свыше решения. Но любовь к ребенку снова вызвала перед их глазами страшную картину расставания, и они молча сидели в глубоком горе. В конце концов все-таки решили дать ей свое согласие, полагая, что если суждено потерять дочь, то уже лучше теперь для такого святого дела.

Получив утвердительный ответ от родителей, девочка пришла в восторг и, как только наступил день, побежала в спальню Генриха и воскликнула: «Мой господин, вы еще спите?» — «Нет; милая женушка, но скажи, почему ты так рано сегодня поднялась?» — «Ах, господин, ваша болезнь мне спать не дает». — «Спасибо тебе, женушка, за доброе чувство ко мне. Бог тебя вознаградить за это! Но, увы! спастись мне от беды нет никакой возможности». — «Нет, нет, мой дорогой, есть хорошее средство. Сами же вы говорили, что вас может излечить девушка, если добровольно согласится умереть за вас. Такой я хочу быть: ваша жизнь лучше и благороднее моей». Генрих сердечно благодарил ее, и глаза у него наполнились слезами. «Милая женушка, — обратился он к девушке, — умереть вовсе не такое удовольствие, как ты может быть думала. Я убежден, что ты охотно помогла бы мне. Я узнаю твою чистую душу и доброе сердце. С меня и этого довольно. Да воздаст тебе Господь за твою преданность. Но все смеялись бы, услыхав, что я все еще ищу новых средств, когда так много уже испытано и болезнь так далеко зашла. Моя милая, ты поступаешь, как все дети: сначала они очень сильно хотят чего-нибудь, а затем раскаиваются. Подумай только: отец и мать не могут обойтись без тебя; я также не могу желать несчастья той, которая питает ко мне такую искреннюю любовь; слушайся же своих родителей, как они скажут, так и поступай». Так он сказал и улыбался, совершенно не подозревая, какой оборот дело может принять. Вошли родители и сказали: «Дорогой наш хозяин, вы нас любили и уважали. Было бы несправедливо с нашей стороны не воздать вам тем же. Наша дочь решила умереть за вас, и мы дали наше согласие. Вот уж третий день, как она нас просит о разрешении, и теперь добилась его. Господь да излечит вас, мы готовы ею пожертвовать ради вас!»

Убедившись, что девушка вполне серьезно задумала принять смерть для его излечения, больной заплакал от волнения; не знал, как и поступить, принять ли жертву или отказаться. Прослезились и родители, сожалея ребенка. Горевала также девушка из опасения, что он откажется от ее предложения. Наконец, бедный Генрих решил дать свое согласие и благодарил всех. Девушка была очень рада такому исходу и стала готовиться к отъезду в Салерно. Ей предоставили все, что она только хотела, отличных лошадей, роскошные одежды, каких она раньше никогда не носила, из горностая, бархата и дорогого соболя. Трудно описать душевные муки ее родителей. Расставание с любимым ребенком, которого они посылали на смерть и никогда больше не должны были увидеть, было бы ужасно, если бы Бог не облегчил их страданий и не внушил молоденькой девушке добрый дух и добровольное желание пойти на смерть.

Довольная и веселая уехала девушка со своим господином в Салерно. Единственная ее печаль была, что путь слишком был далек и она не могла скорее его излечить. Как только она прибыла на место, Генрих отправился к своему врачу показал: «Вот, я привел к тебе девушку, о какой ты говорил». Врачу это показалось совершенно невероятным. «Дитя, — обратился он к девушке, — сама ли ты избрала такое решение, или просьбы и угрозы вынудили его?» «Это решение подсказало мне мое сердце», — ответила девушка. В крайнем удивлении врач отвел ее в сторону и заклинал ее сказать правду, не вынудил ли хозяин угрозами ее обещание. «Обдумай хорошенько, — продолжал врач, — ты должна знать, что если ты не вполне добровольно идешь на смерть, тем ты и жизнь потеряешь и нам нисколько не поможешь. Я должен тебя предупредить также, как дело будет происходить: я тебя раздену, оскорбляя твою стыдливость, свяжу руки и ноги и затем — подумай только, как будет больно! — вырежу сердце из живого тела. Ну, девочка, теперь скажи, много у тебя храбрости еще осталось? Ни одному ребенку еще не было так больно, как тебе будет. Я сам прихожу в ужас при одной мысли, что мне придется это делать и видеть. Кроме того подумай, что если ты раскаешься хоть на одну секунду, то твоя жизнь и мои труды пропадут даром». Так врач старался разубедить девушку, но она твердо стояла на своем решении. «Да воздаст вам Бог, — сказала она улыбаясь, — за то, что вы ничего не скрыли от меня. Меня действительно робость берет, и в душу закрадывается сомнение, которым я хочу поделиться с вами: я начинаю опасаться, что наше предприятие не удастся из-за вашей трусости. Ваша речь в пору слабой женщине; вы трусливы, как заяц, и с такой боязнью беретесь за серьезное дело. Я женщина, но у меня больше смелости. Решайтесь скорее резать, я готова терпеть какую угодно боль. Обо всех ужасах, которыми вы меня пугаете, я знала до вас. Я не приехала бы сюда, если бы мое решение не было такое твердое и неизменное, и я не была бы убеждена, что ни каких колебаний с моей стороны не будет. Бледность исчезла с моего лица, и мне так весело, что я хоть в пляс пуститься готова. Не мешкайте же, пора показать вам ваше искусство. Приступайте к делу и не бойтесь вернуть здоровье моему господину, а мне дать вечную жизнь».

Генрих и крестьянская девушка. Иллюстрация к книге «Бедный Генрих»

После таких слов врач снова привел ее к прокаженному и сказал: «У меня теперь нет никаких сомнений в том, что девушка вполне пригодна для вашего излечения. Можете радоваться, вы скоро будете здоровы». Он увел девушку в другую комнату и заперся с ней там, чтобы Генрих не мог видеть ее мучений. Здесь врач велел ей раздеваться, что она и исполнила очень охотно, она даже в нетерпении сорвала с себя одежду и осталась голая, но нисколько не устыдилась своей наготы. При виде ее ученый подумал, что такой красавицы нигде на свете сыскать нельзя, и ему стало жаль ее. В комнате, уставленной лекарствами, стоял высокий стол. Он велел девушке лечь на него и связал ее. Затем он взял заранее приготовленный широкий и длинный нож, который после испытания показался ему недостаточно острым, так как из жалости к девушке он хотел причинить ей возможно меньше страданий. Он прибег поэтому к точильному камню и долго водил по нему ножом, чтобы получше отточить. Это услышал в другой комнате бедный Генрих, ради которого все это делалось, и сердце у него разрывалось на части при мысли, что он никогда не увидит больше девушки в живых. Он стал искать отверстия в стене и, наконец, увидел в щель, как она лежит связанной на столе, и поражен был ее красотой. Он посмотрел на себя и затем снова на нее, и новое чувство появилось у него. Прежние мысли показались ему дурными, место жестокого решения заняла кроткая любовь. «Ты глупец, — подумал он про себя, — собираешься жить против воли Всемогущего. Право, не знаешь, что делаешь, если не хочешь покорно переносить страдания, которые Бог послал тебе. И уверен ли ты, что смерть девушки может излечить тебя? Что Бог судил тебе, тому и подчиняйся. Нет, я не позволю умирать этому ребенку!»

Не будучи в состоянии больше владеть собой, он начал стучать в стену и закричал: «Впустите меня!» «Мне некогда теперь впускать вас», — ответил врач. «Мне нужно с вами поговорить, доктор». — «Теперь не могу, обождите, когда кончу». — «Нет, доктор, мне нужно немедленно сказать вам кое-что». — «В таком случае скажите через дверь». — «Так нельзя этого сказать». Тогда врач впустил его. Генрих подошел к связанной девушке и сказал: «Этот ребенок так очарователен, что я не в силах буду перенести его смерти. Да будет воля Божья! Пусть она встанет. Сколько золота и серебра я обещал, вы получите сполна, но ей дайте жить». Убедившись, что ей умереть-таки не удастся, равно как и спасти своего господина, девушка впала в уныние. Она забыла всякую скромность и начала рвать волосы на голове и умолять, чтобы сжалились над ней. Она горько заплакала и причитала: «О, горе мне, несчастной! Что же со мной теперь будет? Неужели я потеряю драгоценный небесный венец, который я могла купить такими кратковременными страданиями? Только теперь я мертвая. Оба мы лишаемся отныне той чести, которая была нам суждена». Напрасно просила она смерти, которая должна была сделать ее счастливой. Затем, обратившись к Генриху, она начала бранить его. «Я должна страдать, — говорила она, — из-за трусости моего господина. Меня обманули люди, называвшие вас храбрым и мужественным. Вы оказались самым трусливым человеком, какого я только знаю. Вы не решаетесь допустить того, что я решилась претерпеть. Чего вы испугалась, увидев меня связанной? То, что должно случиться, не причинит вам ни малейшего страдания, наоборот, будет только полезно». Так она упрашивала и бранила его, но напрасно. Она должна была остаться в живых. Бедный рыцарь смиренно перенес все упреки и насмешки, как подобает благочестивому рыцарю. Когда несчастная девушка снова оделась и врач получил свое вознаграждение, рыцарь отправился в обратный путь, хотя и знал, что его ждет там общее презрение.

Добрая девушка так много горевала и плакала, что была близка к смерти. Ее жалобу услышал Тот, Кому открыты души смертных. Он обоих испытал в своей любви и могуществе, как богатого Иова, и затем показал, как милы Ему верность и милосердие. Он освободил обоих от их страданий, сделав рыцаря чистым и здоровым. Бедный Генрих так быстро поправился, что еще в пути стал свежим и красивым, даже помолодел лет на двадцать. О своем выздоровлении он сообщил всем, которых он считал своими доброжелателями и друзьями. Все радовались милосердию, проявленному к нему Господом. Со всех сторон друзья съехались встречать рыцаря. Они не хотели верить рассказам, пока собственными глазами не увидели чуда, происшедшего с его телом. Арендатор и его жена также не стали дома дожидаться. Их радость была неописуема. Крайне взволнованные, они смеялись и плакали в одно и то же время, не будучи в состоянии выговорить слова и выпустить из своих объятий дочь. Никогда швабы не проявляли столько внимания и любви, как при встрече Генриха. Барон стал более богат и славен, чем раньше. Но теперь он больше помнил о Боге и строже исполнял его заповеди и уважение к нему его подданных сильно возросло. Арендатору и его жене, которым он обязан был за их внимание и заботы о нем, он подарил в полную собственность новый участок земли, который они обрабатывали. А к девушке он проявлял столько уважения и нежной любви, как будто она была его законная жена.

Когда друзья стали убеждать его жениться, он сказал: «Я решил послать за своими родственниками, чтобы спросить их совета». Съехавшаяся из разных концов родня, мужчины и женщины, все в один голос закричали, что пора ему вступать в брак. Но поднялись горячие споры в семейном совете, на ком ему жениться. Ввиду того что они никак не могли прийти к единогласному решению, бедный Генрих обратился к ним: «Дорогие родственники и родственницы, вам всем хорошо известно, что я недавно страдал позорной болезнью и был в презрении у всех людей. Теперь никто от меня не отворачивается, и милостью Божьей я совершенно здоров. Посоветуйте же, дорогие, как мне вознаградить того, кому я обязан своим выздоровлением». Они отвечали: «Решите подчинить ему свое тело и все свои богатства».

Его милая женушка, дочь арендатора, стояла при этом рядом с ним. Он любовно посмотрел на нее, обнял и сказал: «Дорогие родственники и родственницы! Я заявляю вам всем, что своим выздоровлением я обязан этой доброй девушке, которую вы здесь рядом со мной видите. Она также свободна, как и я, и мое сердце мне подсказывает взять ее в жены. Если же это невозможно, то и умру неженатым, потому что жизнью и честью обязан я только ей одной. С Божьего благословения прошу я вас всех дать ваше согласие на этот брак». Все присутствующие ответили: «Быть по сему». Среди родных оказались также священники. Их тут же повенчали и свадьбу сыграли.

После долгой и счастливой жизни они оба вознеслись в вечное царство любви.

Annotation

Густав Шваб Мифы и притчи классической древности

* * *

* * *

Античные мифы

Прометей

Девкалион и Пирра

Фаэтон

Кадм и основание Фив

Пенфей и Вакх

Персей

Дедал и Икар

Тантал

Пелопс

Ниоба

Сизиф и Беллерофонт

Салмоней

Сказания об Аргонавтах

Ясон и Пелий

Начало похода

Аргонавты на Лемносе

Аргонавты в стране долионов

Покинутый Геркулес

Поллукс и царь бебриков

Финей и Гарпии

Симплегады

Новые приключения

Ясон в замке Ээта

Медея и Ээт

Совет Аргоса

Медея обещает аргонавтам помощь

Ясон и Медея

Ясон исполняет желание Ээта

Медея похищает золотое руно

Преследуемые аргонавты спасаются, увозя Медею

Дальнейшее плавание аргонавтов

Новая погоня колхидян

Последние приключения героев

Конец Ясона

Геракл

Рождение Геракла

Воспитание Геракла

Геракл на перепутье

Первые подвиги Геракла

Битва Геракла с Гигантами

Геракл и Эврисфей

Первые три работы Геракла

Четвертая, пятая и шестая работа Геракла

Седьмая, восьмая и девятая работа Геракла

Три последние работы геракла

Геракл и Эврит

Геракл у Адмета

Геракл на службе у Омфалы

Позднейшие подвиги Геракла

Геракл и Деянира

Геракл и Несс

Геракл, Иола и Деянира. Смерть Геракла

Гераклиды

Борьба афинян и аргивян

Гилл и его потомки

Тесей

Рождение и юность Тесея

Путешествие Тесея к отцу

Тесей в Афинах

Тесей у Миноса

Тесей — царь

Война с амазонками

Тесей и Пирифой. Битва лапифов с кентаврами

Тесей и Федра

Тесей похищает женщин

Смерть Тесея

Эдип

Рождение Эдипа, его юность, бегство, отцеубийство

Эдип в Фивах. Его брак с родной матерью

Открытие

Иокаста и Эдип сами себя наказывают

Эдип и Антигона

Эдип в Колоне

Эдип и Тесей

Эдип и Креонт

Густав Шваб
Мифы и притчи классической древности